бомбовыми разрывами, стояла над степью, тонкою взвесью поднялась в высокие, кристально ясные слои воздуха, где уж дышал холод мирового простора.
Вечерние лучи света, дробясь об эту тончайшую пыль, доходили до земли множеством красок. Степь огромна. И как небо и море окрашиваются в часы заката, так жёсткая, сухая степная земля, днём сизая и жёлто серая, вечером, подобно небу и морю, способна менять цвета, Таково удивительное свойство стенной земли, сближающее ее с морем Вечером степь то розовеет, то становится синей, то фиолетово черной.
Чудные запахи идут от неё, пахучие эфирные масла, включённые в соки трав, цветов и кустарников, выкипяченные лет ним солнцем, приникают облаком к остывающей вечером земле, не смешиваясь, медленными струями ползут в воздухе.
И над теплой землёй то запахнет полынью, то едва начавшим просыхать сеном, то в котловине вдруг ударит тяжёлым запахом мёда. А дальше в степи из глубокой балки пахнет сыростью молодого многотравья, то сухой, пыльной, прока ленной солнцем соломой, то вдруг запахнет уж не травой, не дымом, не полынью, не арбузом, не горьким листом дикой степной вишни, а самой плотью земли, таинственное дыхание, включающее в себя и лёгкость земного праха, и тяжесть неподвижных, окаменевших во тьме пластов, и режущий холод глубоких подземных ключей и рек.
Вечерами степь не только окрашивается, не только пахнет, она и пост. Звуки степи не доходят каждый в отдельности до слуха человека, их и не нужно слушать порознь Они, едва коснувшись уха, доходят до самого сердца, наполняют его не только покоем и миром, но и печалью и тревогой.
Усталый, нерешительный скрип кузнечиков, точно спрашивающих, стоит ли шуметь в сумерках, перекличка серых степных куропаток перед приходом тьмы, дальний скрип колеса, примирённый шёпот отходящей ко СНУ травы, колеблемой прохладным ветром, возня сусликов и мышей, скрип жесткокрылых жуков И рядом с этими примирёнными звуками отходящей на покой жизни — другие полный разбойничьего вол нения крик совушек, угрюмое гудение ночных бражников, шорох желтопузых полозов, шорох охоты и охотников, выходящих из нор, дыр, балок, трещин в сухой земле. А над степью встает вечернее небо, земля ли отражается в нем или небо отражается в земле, либо и земля и небо, как два огромных зеркала, обогащают друг друга чудом борьбы света и тьмы.
В небе, сами собой, в страшной высоте, в равнодушной астрономической тишине, без грохота взрывов, без дыма, вспыхивают один за другим пожары. Вот занялся край спокойного, высокого, пепельно-серого облака, а через минуту оно все пылает, как многоэтажный, блещущий стеклами, кирпично-красный дом, а вслед за ним огонь охватывает всё новые облака Огромные и малые, кучевые и плоские, как серые плиты сланца, они вспыхивают, наваливаются друг на друга, рушатся.
Велика сила природы. Мокрая земля, поросшая худым осинником, покрытая щепой недавних порубок, болото, всё заросшее режущей пальцы яркой осокой, пригородные лески и полянки, иссечённые дорогами и тропинками, полысевшие от сотен прошедших по ним ног, речушка, теряющаяся среди кочковатого болотца, солнце, вдруг глянувшее из облаков на сжатое, мокрое поле, туманные снеговые горы, к которым не дойти ни за день, ни за пять, — всё это говорит человеку о его радости, дружбе, одиночестве, о его судьбе, счастье и печали.
Чтобы сократить путь, Крымов свернул с накатанного большака и ехал по едва намеченному, поросшему травой просёлку. Этот просёлок, тянувшийся с севера на юг, пересекал те дороги, что шли к Дону с запада.
Стебли сизого и приземистого ковыля и серебристо стальной полыни били по бортам машины, сбивая с неё пыль и сами выколачивая из себя облачка пыльцы. Тихий просёлок, избранный Крымовым для ускорения пути, минуя небольшую лощину, вновь сливался с большой дорогой. К этой дороге сходились большаки, грейдеры, просёлки, ведущие от городов и станиц. По этой дороге двигались те, кто шёл из под Чугуева, Балаклеи, из Валуек и Россоши.
Семёнов уверенно проговорил:
— Ну, тут не пробиться, — и затормозил.
— Давайте, давайте вперёд. Нам ведь только пересечь дорогу, — сказал: Крымов.
Степью тянулись пёстрые длинные стада утомлённых, мотающих тяжёлыми головами, спотыкающихся коров и слитых в одно живое, серое, текучее и плотное пятно овец.
Скрипели конные колхозные обозы, медленно ползли подводы беженцев с будками, крытыми цветными украинскими ряднами, фанерой либо сорванной с домов, крашенной в зелёный, красный цвет кровельной жестью. Дальше врассыпную, с выражением спокойной, привычной усталости на лицах шли пешеходы: с мешочками, узлами, зелёными деревянными чемоданами.
Из под разноцветных навесов будок видны были белые, соломенно-золотистые, чёрные детские головы, лица стариков и женщин. Все — и старики, и женщины, и девушки, и дети — были спокойны и молчаливы. В их ушах стоял скрип, скрежет, гудение, и они не могли отделиться от общего потока, отдохнуть, выкупаться, развести костёр. Они растворялись в огромности медленного движения среди серо жёлтых облаков пыли, по сизой, горячей степи Люди привычно ощущали движущуюся впереди телегу, тяжёлое дыхание волов, напор шедших сзади, но и самих себя они ощущали частью великого народного целого, медленно и тяжело движущегося с запада на восток.
Передние пылили, пыль садилась на задних, и задние говорили и думали: «Вот передние пылят да пылят!» А передние думали и говорили. «Задние всё напирают да напирают».
Боль сжала сердце Крымова.
Сила фашизма хотела подчинить жизнь человека правилам, своей бездушной, бессмысленно-жестокой однообразностью подобным тем, что управляют мертвой, неживой природой, напластованием осадков на морском дне, разрушением горных массивов водой и тепловыми колебаниями. Эти силы хотели поработить разум, душу, труд, волю, поступки минерализованного ими человека, хотели, чтобы покорная жестокость раба, лишённого свободы и счастья, уподоблялась жестокости кирпича, рушащегося с крыши на голову ребенка.
Крымову показалось: он охватил сердцем всю огромную картину. Тысячи людей, стариков, женщин, непримиримо ненавидя силу фашистского зла, уходили на восток под широкой бронзой и медью лучей заходящего солнца.
Они пересекли дорогу и поехали дальше, всё круче забирая на запад.
Машина въехала на невысокий холм, откуда открывался широкий обзор.
— Товарищ комиссар, глядите, от главной мостовой переправы машины к фронту идут, должно быть, наша бригада подтягивается! — воскликнул Семенов.
— Нет, это не наша бригада, — ответил Крымов и велел Семёнову остановиться. Они вышли из машины.
Заходящее солнце на миг выглянуло из за синих и темно красных туч, громоздившихся на западе, лучи, расширяясь, шли от неба к потемневшей вечерней земле.
По равнине от мостовой переправы с востока на запад мчался стремительный поток машин.
Длинноствольные пушки, казалось, стлались по земле, буксируемые мощными трёхосными грузовиками Следом неслись грузовики с белыми снарядными ящиками, машины, вооружённые счетверёнными зенитными пулемётами.
А над переправой клубилась стена пыли — от Сталинграда на запад шли войска.
— Резервы к фронту идут, товарищ комиссар, — проговорил Семёнов — Вся степь с востока, как в дыму.
Вскоре сумерки сгустились, земля покрылась черно-серой холодной золой. И только на западе, упрямо нарушая мрак, вспыхивали длинные белые зарницы артиллерийских залпов да высоко в небе появились редкие звёзды, белые-белые, словно вырезанные из свежей молодой бересты.
Ночью бригада заняла рубеж обороны.
Крымов встретился с командиром бригады подполковником Гореликом .Горелик, потирая руки и поёживаясь от ночной сырости, рассказал: Крымову, почему бригаду вновь подняли, не дав ей отдохнуть и привести себя в порядок.
По приказу Ставки на дальние подступы к Сталинграду выдвигались из резерва две армии, усиленные танками, тяжёлой артиллерией, вновь сформированными иптаповскими полками.
Бригаде было приказано прикрыть в танкоопасном направлении движущиеся к фронту стрелковые части.
— Как из-под земли поднялись, — рассказывал командир бригады. — Я ехал не той дорогой, что вы, а от Калача. Машины местами в восемь рядов идут, пехота прямо степью движется. Много молодых ребят. Вооружение новое — автоматы, очень много противотанковых ружей, полнокровные части идут. В одном месте танковую бригаду встретили...— Он задумался на мгновенье и спросил: — А вы так и не успели выспаться?
— Нет, не успел.
— Ничего, ничего, мне замкомандующего сказал: «Скоро вашу бригаду выведем на переформирование в Сталинград». Вот тогда мы с вами выспимся... А артиллеристы в штабе армии смеются, дразнят меня! «Теперь уж вы со своей бригадой устарели, теперь иптап последнее слово».
— Значит, новый фронт. Сталинградский? — спросил: Крымов.
— Новый, новый, в чём же дело, повоюем на Сталинградском, — ответил Горелик.
До самого рассвета слышен был шум машин, далёкий гул танковых моторов: то растекались вдоль фронта вышедшие из резерва части — новая, горячая сила, оживляя застывшую ночную степь, приливала к обороне донских подступов.
Под утро штаб бригады имел уже связь с дивизией, занявшей ночью позиции в степи, а через дивизию со штабом армии.
Крымова вызвал по телефону член Военного Совета армии.
Дежурный по штабу передал трубку Крымову и сказал:
— Бригадный комиссар просил подождать у телефона, не класть трубку — его срочно вызвали по другому аппарату.
Крымов долго держал трубку у уха. Он любил слушать эту шумевшую по бесконечному полевому проводу бессонную фронтовую жизнь. Перекликались телефонистки, шумели начальники. Кто-то говорил: «Вперед, вперёд давай, слышишь, первый велел пока не дойдёшь до места, никаких отдыхов не устраивать» Чей-то голос, видимо фронтового новичка, наивно конспирируя, спрашивал: «Как там, коробочки пришли? Водички и о1урцов вам хватит?» Бас докладывал: «Занял рубеж, свой участок обороны принял по акту». Четвёртый чётко произнёс: «Товарищ Утвенко, разрешите доложить, орудия заняли огневые позиции». Пятый грозно спрашивал: «Где вы там замешкались, спите, что ли? Приказ понятен? Дошло по фитилю? Тогда выполняйте немедленно». Сиплый голос спрашивал! «Любочка, Любочка, что ж вы мне обещали штаб снабжения горючим, а не даете, нельзя обманывать. Как же не вы обещали, я хоть вас в лицо не знаю, а по голосу среди тысячи узнаю». Командир лётчик говорил «Штаб воздушной, штаб воздушной — бомбы двухсотки прибыли... бомбардировщики прошли надо мной, примите заявку на штурмовку в шесть ноль-ноль». «Карта перед вами? Вам ясно, где противник? Уточните разведданные», — быстро, скороговоркой произнёс пехотинец...
Начальник штаба Костюков, поглядев на улыбающееся лицо Крымова, спросил:
— Вы чему, товарищ комиссар, улыбаетесь? Крымов, прикрывая ладонью трубку, сказал:
