Мы ехали шагом, мы мчались в боях, Мы «Яблочко»-песню держали в зубах, Ах, песенку эту доныне хранит Трава молодая — степной малахит… — он вздохнул. — Эти стихи Светлова[49]. А теперь — собственно песня…
К ночи смелели смрадные бесы, день умирал в пыли, Тьма подступала враз с четырех сторон. Здесь бы в клинки, да «Яблочко»-песню в мертвые ковыли Выронил обеззубевший эскадрон. Здесь бы в клинки, да «Яблочко»-песню в мертвые ковыли Выронил обеззубевший эскадрон… — повторил он, и такой тоской резануло от этих полупонятных слов, что Олег невольно сжал кулаки…
— Нынче солдату худо без песни, годы его горьки, Хитрая сволочь-старость свое взяла… Внучка солдата выбрала «Пепси»; выскользнув из руки, Медная кружка падает со стола… Интересно, подумал Олег, что слышат американцы? Они тоже притихли, у них блестят глаза… Может быть, такие песни есть и у них — просто их не поют?
— Он пролетарий, он пролетает, но свысока видней, Как по степи весенней, дробя гранит, Прет малахит-трава молодая, та, что до наших дней Песню его потерянную хранит… Талер вдруг негромко рассмеялся, не переставая играть, подмигнул Олегу и повысил голос:
— И в этом корни надежды, источник верного знанья, Что Билли Гейтс[50] не канает супротив Че Гевары[51]! Что скоро новых мальчишек разбудят новые песни, Поднимут новые крылья, алые крылья. Видит он сверху, как на восходе с целью купить табак, Выдубив душу в недрах судьбы иной, Входит в деревню огненный ходя с лаем цепных собак, Ветром и алыми крыльями за спиной. А рыжему Яшке снятся те крылья дюжину лет подряд, А от роду Яшке те же двенадцать лет, Веку — двенадцать, звездам — двенадцать — тем, что над ним горят, В целой вселенной мира моложе нет! Под волосами тлеет на коже Яшкиной головы Злой иероглиф вечного «Почему?» Ждет паренька, дождаться не может, песня степной травы — «Яблочко», адресованное ему! И верят в рыжего Яшку его нездешние страны, Его свирепые струны, что сыграют, как надо. Его шальные дельфины, что танцуют в Гольфстриме, Его алые крылья, алые крылья…[52] …Его алые крылья, алые крылья…
…Развалины стены были невысокими и почти не поднимались над ковылём. Из-за этого казалось, что мальчишки волшебно-невесомо сидят прямо на раскачивающихся метёлках.
— Ты кто? — спросил Олег, постукивая пяткой по грубой каменной кладке.
— Талер, — пожал плечами музыкант.
— Я… — Олег подумал. — Я раньше слышал, как ты поёшь. Песни, тут, в степи… Они ведь твои? Которые в воздухе?
— Мои, — Талер улыбнулся. — Я их просто дарю тем, кто может подарить их другим людям.
— Бог диктует — я пишу… — пробормотал Олег. И решился: — Ты — бог?
Глаза Талера стали изумлёнными. Потом он засмеялся — искренне, взахлёб, чуть откинув голову.
— Нет, я не бог… — он покачал головой. — Придумаешь тоже…
— Но ведь ты не человек?
— Человек.
— Простой человек?
Талер скривился:
— А ты — простой? А твои спутники? А все люди? По отношению к настоящим людям это звучит, как
