– Ну, значит, станет, – говоришь ты. – Тогда нам (точнее, тебе) придется поспешить. Пошли со мной, я подготовлю начало Прохода.
Переместившись в камеру под курганом, ты речитативом, борясь со странной усталостью, произносишь формулу Прохода Ланфейр и вливаешь в готовый образ необходимое количество энергии. Прямоугольник открывающихся Врат озаряет темную комнату.
Раздается испуганный возглас Эстер.
Рывком поворачиваясь, ты подспудно уже знаешь, ЧТО увидишь.
В каменном зеркале сбоку от Черного Трона явственно отражается твое лицо. Лицо мертвеца.
Посвященные твоего ранга не умирают от старости. Лишенные мощи, они старятся мгновенно, фактически рассыпаясь грудой праха. Однако ты не можешь позволить себе такого, как не мог сделать этого в Железных Горах. И вновь лишь твоя слабеющая воля поддерживает тело, хотя теперь ее явно не хватает.
Как раз мощь у тебя осталась. Исчезла, и исчезла давно, воля к жизни. Долго, очень долго смешивались в тебе светлая кровь Создателя, сотворившего Человека, и черный Дар Врага, создавшего Путь. И вот теперь, когда Путь – Путь, которым прошел ты, – уничтожен, а от воли Создателя ты отошел сам, помешать приближающейся гибели не может никто и ничто.
– Уходи, – скрипящим шепотом выдавливаешь ты, – скорее, пока я еще могу себя контролировать!
– Но я…
– Живее же! Врата пропустят тебя – и, ради Бездны, потом уничтожь их! Иначе погибнешь, а вместе с тобой умрет все, что ты начала!
Голос садится с каждым мгновением, покрывшаяся складками и морщинами пергаментная кожа обтягивает кости, так как мышцы – живая плоть – растворились без следа. С трудом делая последние шаги, ты опускаешься на сиденье Черного Трона.
Отступая под нажимом твоего мертвого взгляда, Эстер пересекает Порог. Врата тотчас начинают закрываться. Шесть секунд, которые кажутся тебе вечностью, – и на месте Врат остается волосок бледного света, затем и он исчезает.
Только тогда ты со скрипом оголенных шейных позвонков поворачиваешь голову так, чтобы смотреть на лестницу, уходящую вверх, туда, откуда когда-то спустился сам.
Руки помимо твоей воли поднимаются, берут черную диадему Венца Власти и водружают на голову.
Беззвучным эхом к древнему пророчеству становятся твои мысли, пробивающиеся сквозь сгущающийся мрак Истинной Смерти – подлинное завершение этого стиха, а не то, что глупый и самоуверенный ученик двести лет назад считал таковым:
Венец мерцает алым заревом. Бронзовый акинак, верой и правдой служивший предыдущим Носителям Венца, вновь покоится на коленях мертвого Властителя. Как и должно быть.
И последним усилием сознания ты призываешь Знак Пути. Коль уж надлежит охранять то, что содержится здесь, пускай этим займется не просто бывший Властитель, а Страж.
Пусть даже – Мертвый Страж.
Когда огонь, ветер и вода очистят мир, а все злобные существа погибнут или будут унесены прочь, последний и самый великий из них не должен избежать этого уничтожения.
Разбитые грезы. Реальный мир
Пусть сны – это только тени,
Пусть грезы – обман и прах:
Ведь именно сновидения
Останутся жить в веках.
«Господи, и пригрезится же такое… Вот что бывает, когда спать ложишься не раньше середины ночи, и так несколько недель подряд. Не создан человек для такого, нет.
Ну а что делать, когда полный день – работа, а вечером приходится то по дому чего-то делать, то по работе чего-то заканчивать? Поневоле начнешь полуночничать. Хвала предкам, пока здоровье позволяет.»
Но все же интересно, нельзя не признаться. С точки зрения любой науки – истории там, философии, теологии и прочая – все это полный и несомненный бред. Даже не мистика, там хоть что-то на логике нормального мира основано. Но ТАКОЕ? Испытания, Стражи, Пути, Знаки, формулы как-их-там… Нет, ну ладно бы только это – знакомые слова, могли сами по себе всплыть в памяти и встать на соответствующие места: кто ж его знает, это подсознание, какой «логикой» оно руководствуется. Но откуда берутся в этих снах стихи?
Вот, опять: не успел подумать, а они уж тут как тут…
«Ну скажите на милость, КТО это сочиняет?! Кто и зачем?»
Всевидящее мироздание, к которому обращен вопрос, как и следовало ожидать, не дает ответа.
Был бы собственный талант стихотворца, оно бы понятно. Так ведь нет его! Все рифмы и ритмы, сочиненные за всю сознательную жизнь, ограничивались вырезанной на школьной скамье похабщиной, за которую некогда так всыпали горячих, что сие навеки отвратило от мысли заняться стихосложением и гравюрой. Поэзия всегда ассоциировалась с широким кожаным ремнем и рвущей болью пониже спины.
Однако ни эти строки, ни те, что приходили во сне, такого ощущения не вызывали. Странно, но факт. Это запомнилось отчетливо.
Запомнилось…
Ну почему, за какие такие грехи это наказание? Лечь и попробовать выспаться, что ли, – так ведь снова придет этот сон, и наутро окружающий мир снова покажется тенью, нелепой выдумкой; и снова начнутся предположения: что тут произошло, пока Акинак отсутствовал…
Нет, это никакие не галлюцинации и не наваждения! Это прямо рок какой-то!
Рок…
Нет, с этим решительно надо кончать! И так глаза уже ввалились настолько, что уже кажется, будто черные круги вокруг них не появились за последние недели, а существовали с момента рождения. И так уже при виде церкви пробирает дрожь, а проповеди, ранее навевавшие здоровый и крепкий сон, теперь повергают в совершенно беспричинную ненависть…
Хочется лишь одного: чтобы все это закончилось! Хочется только покоя!
Первые лучи рассветного солнца, отражаясь от натертого до блеска паркета, бросают блики на висящий в углу клинок, который то ли прадед, то ли еще кто-то из предков спер из какого-то разграбленного музея. И в детстве, и позднее довольно часто держал в руках этот короткий меч (никудышный баланс, совершенно тупой и, вполне возможно, развалится от одной попытки взмахнуть им, не говоря уж об ударе) – и никогда не ощущал ничего особенного.
Тем не менее вдруг захотелось подойти и коснуться старой костяной рукояти. И конечно же, ладонь словно прилипает к эфесу; где-то внутри возникает уверенность в том, что так все и должно быть.
Четким, заученным движением меч выскальзывает из ветхих, облупившихся ножен, и без всякого
