были длинными-предлинными.
— Эй, ты наступил на мою тень! — закричала Ханна и дернула ногой так, чтобы ее тень лягнула мою.
— Ах, так! — крикнул я и двинул кулаком по воздуху, а тень моего кулака ударила тень Ханны.
У нас получился славный бой теней. Они колотили друг друга почем зря. Наконец она встала обеими ногами на мою тень. Я бросился на землю, и моя тень покатилась по траве.
Я поднялся с земли. Ханна заливалась смехом. Ее черные волосы разметались во все стороны.
Я выхватил камеру из футляра и быстро снял ее.
Она тут же перестала смеяться и подняла руки, чтобы пригладить волосы.
— Ты зачем это сделал?
Я пожал плечами:
— Да так просто.
Я вскочил на ноги и поднес камеру к глазу. Повернувшись, я направил ее на дом Марлингов. Я сделал несколько шагов в сторону дома, пытаясь ввести его целиком в кадр.
— Ой! — закричал я от неожиданности. Это Ханна схватила меня за руку.
— Алекс, не снимай! — крикнула она, и в ее голосе звучала тревога. — Они могут увидеть!
_—Ну и что? — отмахнулся я, но в тот же момент невольно вздрогнул, увидев, как в окне что-то мелькнуло.
Кто-то на нас смотрит?
Я опустил камеру.
— Пойдем, Алекс. — Ханна подтолкнула меня в спину. — Мы идем в лес или нет?
Я бросил взгляд на дом Марлингов.
— Почему дядя так встревожился, когда я расспрашивать об этом доме? — спросил я Ханну. — В чем здесь дело?
— Я и сама толком не знаю, — ответила она, мою руку. — Марлинги — это такая супружеская пара. Я их никогда не видела. Но… я слышала о них всякие истории.
— Какие истории?
— Страшные, — прошептала она.
— Да нет, правда. Какие истории?
Она не ответила. Она, прищурившись, смотрела на осевшее крыльцо, на обшарпанные, осыпающиеся доски обшивки.
— Держись-ка лучше подальше от них, Алекс.
Она побежала вокруг дома к заднему дворику, но я не последовал за ней. Я пересек подъездную дорожку и пошел по заросшей бурьяном лужайке, расположенной перед домом Марлингов.
— Алекс, куда ты? Остановись! — закричала Ханна.
Держа камеру у пояса, я быстро шел к дому.
— Я городской ребенок, — сказал я Ханне. — Меня не так легко напугать.
— Алекс, прошу тебя… — позвала Ханна. — Марлинги не любят детей. Они не любят, когда посторонние приближаются к их дому. Прошу тебя. Пошли в лес.
Я вступил на полусгнившие доски переднего крыльца и поднял глаза к окну на фасаде.
Стекло заливал поток багрового солнечного света. На какое-то мгновение мне показалось, что окно охвачено пламенем. Я вынужден был отвести взгляд. Когда солнечный свет чуть померк, я оглянулся и — замер.
Занавески на окне были в клочья изодраны. Словно какой-то зверь острыми когтями разорвал их на тонкие полосы.
4
— Ханна, ты видела? — крикнул я, не в силах оторвать глаз от разорванной в клочья занавески.
Она стояла на дорожке, скрестив руки на груди и прислонившись спиной к стене дома тети и дяди.
— Даже подходить не хочу, — негромко отозвалась она.
— Но ты посмотри на занавески… — начал я.
— Я же тебе говорила, что это чудные люди, — резко возразила Ханна. — И они не любят, когда заглядывают в их окна. Пошли, Алекс.
Я пошел прочь, но зацепился ногой о доску полусгнившего крыльца и чуть не упал.
— Так мы идем в лес или нет? — нетерпеливо спросила Ханна.
— Ну ладно. — Я выбрался с крыльца и пошел вслед за ней. — Расскажи мне о Марлингах, — попросил я, бегом догоняя ее. — Расскажи мне эти ужасные истории, которые ты слышала о них.
— Не хочу, — глуховатым голосом заявила Ханна.
Мы побежали трусцой к заднему двору дядиного и тетиного дома. Предвечернее солнце стояло низко, и высокие деревья с красной и желтой листвой отбрасывали тень лужайку.
— Ну пожалуйста, — просил я.
— Может, потом, после Хэллоуина, — сказала Ханна. — Когда кончится полнолуние.
Я вслед за ней поднял глаза к небу. Ярко-белая луна — круглая, почти как теннисный мячик — вставала над лесом, хотя до вечера было еще далеко.
Ханна передернула плечами.
— Ненавижу полнолуние, — проговорила она. — По мне лучше, когда луна идет на убыль.
— Почему? — спросил я. — Подумаешь, полнолуние, ну и что?
Она бросила взгляд назад на дом Марлингов и ничего не ответила.
Мы вошли в лес. Солнечные лучи пробивались сквозь кроны деревьев, золотыми потоками изливаясь на землю. Мы шли, шурша опавшими листьями и веточками.
Я увидел причудливо изогнутое старое дерево, напоминавшее старика. Грубая потрескавшаяся кора была как морщинистая кожа. Жилистые корни выпирали из земли.
— Вот это клево! — с восторгом крикнул я, вынимая камеру из футляра.
Ханна рассмеялась.
— Вот уж правда — городское дитя.
— Но ты только посмотри на это дерево!
показывал я. — Оно… оно как живое!
Она снова рассмеялась.
— А деревья — живые, Алекс.
— Ты же понимаешь, о чем я.
Я начал фотографировать старое, согбенное, как старик, дерево. Я отступил назад, прижавшись спиной к березе. Я пытался найти такой |ракурс и так отснять дерево, чтобы оно напоминало старика.
Потом я стал обходить его кругом, снимая трещины и наросты. Одна ветка опускалась до самой земли, совсем как рука утомленного человека. Я отснял и ее.
Встав на колени, я снял выпирающие из земли корни, они казались костлявыми ногами.
Тихое жужжание над головой вынудило меня оторвать глаза от земли и посмотреть наверх. Это была колибри, порхающая над поздним цветком. Я попытался поймать в кадр и ее, но крохотная птичка оказалась слишком проворной для меня. Она вспорхнула и улетела, прежде чем я успел нажать затвор.
Я поднялся с земли. Ханна, скрестив ноги, сидела на земле, перебирая опавшие листья.
— Разве эта колибри не знает, что лето кончилось?
Она с недоумением уставилась на меня, словно забыла о моем существовании.
— Прости, Алекс. Я ее не видела, — смущенно проговорила она, вскакивая на ноги.
— А что там, если идти все время вперед? — спросил я, указывая в глубь леса.
— Придешь к Волчьему Ручью, — ответила Ханна- Я покажу тебе ручей в следующий pаз. А сейчас нам лучше возвратиться. Надо выбраться из леса до захода солнца.
Я вдруг вспомнил о волках, о которых говорил дядя Колин. О волках, от которых пощло это название — Волчий Ручей.
— А волки, которые раньше здесь водились, — спросил я, — они перевелись?
Ханна кивнула головой.
— Да, перевелись.
И в тот же миг раздался пронзительный вой—совсем рядом, прямо за спиной. Тонкий, пронзительный волчий вой.
Я невольно закричал.
