— Ну, — проговорил он кротким тоном, — несколько минут назад мне пришла в голову неплохая мысль. Может быть, вам она покажется глупостью или детством… — Николь заметила какой-то предмет в правой руке Уэйкфилда. — Я кое-что принес вам, — продолжил он. — Талисман на счастье. Мне подумалось, что будет лучше, если в Нью-Йорке с вами окажется спутник.
И космонавт Уэйкфилд разжал ладонь, на ней оказалась фигурка принца Хэла.
— Можете мне говорить что угодно о мужестве, решимости и всем прочем, однако иногда важна и чуточка удачи.
Николь вдруг растрогалась. Взяв небольшую фигурку из руки Уэйкфилда, она с восхищением стала разглядывать ее.
— А нет ли у принца каких-нибудь особенных талантов, о которых мне следует знать? — спросила она с улыбкой.
— О, да, — просиял Ричард. — Он любит проводить вечера в трактирах за шутливой беседой с толстыми рыцарями и всякой недостопочтенной публикой. Или воевать со всякими там взбунтовавшимися графами и герцогами. А еще — ухаживать за прекрасными француженками-принцессами.
Николь слегка порозовела.
— Что нужно сделать, если мне будет одиноко и я захочу, чтобы принц развлек меня?
Подойдя к Николь, Ричард показал ей на крошечную клавиатуру чуть повыше одного места фигурки.
— Он исполняет много команд, — проговорил Ричард, вручая ей тонкий стерженек длиной с булавку. — Подходит к любой клавише. Нажимайте „Р“ для разговора или „Д“ для действия, тогда он покажет все свои штучки.
Опустив крошечного принца и стерженек в карман летного комбинезона, Николь поблагодарила Уэйкфилда:
— Спасибо, Ричард. Очень мило с вашей стороны.
Уэйкфилд обрадовался.
— Ничего, вы же понимаете — это пустяк. Просто нас преследуют неудачи, и мне хотелось бы…
— Еще раз спасибо, Ричард, — перебила его Николь. — Спасибо за заботу.
— Из домика они вышли вместе.
34. СТРАННЫЕ КОМПАНЬОНЫ
Дэвид Браун относился к числу теоретиков, не знавших и не любивших техники. Опубликованные его работы по большей части касались умозрительных вопросов — подробности и формализм эмпирической науки отталкивали его. Эмпирики имели дело с машинами… и, что хуже, с инженерами. С точки зрения Брауна, их можно было считать дипломированными плотниками и водопроводчиками. Правда, приходилось мириться с их существованием: должен же кто-то подтверждать его теории экспериментом.
Когда Николь невинно принялась задавать Брауну самые простые вопросы об устройстве ледомобиля, Франческа не могла сдержать смешка.
— Он и представления не имеет, — ответила итальянская журналистка, — ему это вообще не интересно. Не знаю, поверите ли, но этот мужчина даже не умеет водить электрокар. Я видела, как он тридцать минут глядел на простейшего кухонного робота, так и не сумев вычислить, что с ним следует делать. И умер бы с голоду, если бы ему некому было помочь.
— Не может быть, Франческа, — произнесла Николь, усаживаясь следом за итальянкой на переднее сиденье ледомобиля. — Не настолько он у нас плох. Все-таки пользоваться бытовыми компьютерами, передатчиками, системой обработки видеоинформации на „Ньютоне“ надо уметь. Вы преувеличиваете.
Разговор шел легкий и безобидный. Плюхнувшись на заднее сиденье, доктор Дэвид Браун тяжело вздохнул.
— Неужели у двух столь исключительных дам не нашлось более интересной темы для разговора? А если нет, может быть, вы объясните мне, почему этот японский лунатик рванул из лагеря прямо посреди ночи?
— Как утверждает раболепный прихвостень Максвелла, этот ничтожный Миллс, на Земле многие считают, что наш добрый доктор похищен раманами.
— Франческа, не надо, давай серьезно. Почему доктор Такагиси решил вдруг проявить инициативу?
— У меня есть идея, — медленно проговорила Николь. — Принятая последовательность исследований раздражала его. Вы же знаете, как пылко он верит в особое предназначение Нью-Йорка. После инцидента с Уилсоном… ну он решил, что нам прикажут уходить на „Ньютон“, и к тому времени, когда —
Природная честность побуждала Николь рассказать Брауну и Сабатини о возникших проблемах с сердцем Такагиси. Но интуиция советовала не доверять таким компаньонам.
— Он не из той породы, чтобы бросаться сломя голову, — говорил доктор Браун, — возможно, он что-то увидел или услышал.
— А может быть, просто голова болела или уснуть не мог, — предположила Франческа. — Вот и Реджи Уилсон бродил по ночам, когда голова его беспокоила.
Дэвид Браун склонился вперед.
— Кстати, — обратился он к Николь. — Франческа сказала мне, что, по вашему мнению, на обычную нестабильность поведения Уилсона наложился пароксизм, вызванный действием пилюль от головной боли. Конечно, вы разбираетесь в лекарствах. Я был удивлен тем, как быстро и точно вы определили тип снотворного, которое я принял.
— Кстати, о таблетках, — добавила Франческа после короткой паузы. — Янош Табори упоминал о вашем с ним разговоре по поводу смерти Борзова. Может быть, я не правильно его поняла, но он говорил о воздействии какого-то препарата.
Они ехали вперед по льду. Разговор велся в ровном, даже непринужденном тоне. Оснований для подозрений у Николь не было. „Тем не менее, — решила Николь, обдумывая слова Франчески, — что-то уж очень легко у них получается, чуть ли не отработано“. Она повернулась к Дэвиду Брауну. Николь подозревала, что Франческу так просто не возьмешь, однако, возможно, ей удастся понять по выражению лица Брауна, не заранее ли заготовили они свои вопросы. Он слегка поежился под ее прямым взглядом.
— Мы с космонавтом Табори говорили о генерале Борзове и стали гадать, что могло вызвать такую боль, — вежливо произнесла Николь. — В конце концов его аппендикс был в полном порядке, значит, причину следует искать в другом месте. И в ходе беседы я сказала Яношу, что
Доктор Браун с явным облегчением тут же переменил тему. Однако слова Николь не удовлетворили Франческу. „Если я не ошибаюсь, у нашей журналистки остались вопросы, — размышляла Николь. — Но она не собирается их задавать“. Поглядывая на Франческу, Николь видела, что итальянка даже не слушает доносящийся из-за спины монолог Дэвида Брауна. Пока тот разглагольствовал о реакции Земли на гибель Уилсона, Франческа погрузилась в глубокое раздумье.
Когда Браун покончил со своими комментариями, наступила недолгая тишина. Николь глядела на мили льда вокруг них, на внушительные обрывы по краям Цилиндрического моря, на небоскребы Нью-Йорка перед собой… Впечатляющий мир. На миг ей стало стыдно за собственное недоверие к Франческе и доктору Брауну. „Просто позор, — решила она, — что мы, люди, никогда не в состоянии тянуть в одну и ту же сторону. Даже перед лицом бесконечности“.
— Не могу понять, как вам это удалось, — вдруг нарушила молчание Франческа. Она обратилась к Николь. — За все это время никто ничего не заподозрил. А ведь не надо быть гением, чтобы вычислить, когда это случилось.
