развернулся на одном месте и остановился носом к дороге. С крыльца спустились еще два танкиста, ведя под руки пленного.
Патрульные, наблюдая за ними, говорили:
— Я еще ни разу не видел, чтобы пленных возили в танке.
— Говорят, что в лесу выбросили десант. Везет этим танкистам: броня чуть не полметра. Не успели приехать, как взяли пленного. Награду получат, не понюхав пороха.
— Смотри, и старика берут с собой.
— Я сразу подумал, что он связан с партизанами.
— Адольф!
— Что, Отто?
— Они подожгли дом!
— Это уже свинство: мы живем в сарае, а они жгут дома, и со всем добром! Я заглядывал в окно, там было что взять.
— Нет, это не они, а наш майор. Я его знаю. Пойдем! Мы еще успеем кое-что вытащить, пока не разгорелось как следует.
Они побежали к горящему дому. Возле танка их остановил окрик:
— Назад! Не сметь подходить к дому!
Танкист с автоматом выглядывал из башни.
— Назад!
Шепча проклятья, патрульные отошли в сторону и остановились.
Танк качнулся и, взревев, двинулся. Из кузницы прямо на танк бежала девочка. Она что-то кричала, выставив вперед руки, будто хотела остановить стальную громадину. И танк остановился. К несказанному удивлению патрульных, танкист, грозивший им автоматом, спустился на землю, поднял девочку и передал второму танкисту, тоже вылезшему из башни. И танкисты и девочка скрылись в танке.
Танк выехал на дорогу и, грузно покачиваясь, помчался по единственной улице к лесу.
Патрульные медленно побрели к горящему дому. Теперь уже нечего было спешить: пламя вырывалось из сеней и окон.
— Отто!
— Что, Адольф?
— Ты не находишь, что вот из-за таких людей мы можем проиграть войну?
— Не говори глупостей. — Отто оглянулся. — Все-таки ты, Адольф, угодишь в штрафную роту за такие разговорчики. Меня, например, при виде горящего дома врага всегда охватывает желание поджечь целый город. Куда же, однако, делись тот часовой и майор?
— Ушли садом под прикрытием дымовой завесы.
— Нет, тут что-то не то. Наш майор любит смотреть на такого рода вещи.
— Да, все как-то странно получилось: майор с часовым исчезли, дом горит… И этот проклятый танкист, который нас чуть не застрелил…
— Не кажется ли тебе, что он кого-то напоминает?
— Вот именно, Отто! Бывают же такие схожие голоса.
— Ты не разглядел его лица?
— Да нет. Я видел только глаза да ствол автомата. Страшные глаза.
— Я тоже не разглядел его рожи.
— И еще одну странность ты не заметил?
— Их и так достаточно на сегодня.
— И все-таки я вижу, что не все из них ты заметил.
— Что еще?
— Да то, что у двоих танкистов штаны были не по форме.
— Ну, это тебе показалось.
— Нет, в этом я хорошо разбираюсь. У одного, что шел вторым, совсем русские штаны. А у второго, с автоматом, штаны пехотинца.
— Этого не может быть, и ты хорошо знаешь. Просто у тебя галлюцинации от зависти.
— Есть чему позавидовать! Такой танк лучше бункера.
— Да, но и они горят, как свечи.
— Реже, чем наш брат отправляется батальонами в райские кущи.
— Хорошо, что тебя никто не слышит.
— Я это знаю.
Патрульные повернулись и, оглядываясь, пошли от дома, охваченного пламенем. В отдалении группами стояли солдаты, любуясь пожаром.
— Отто!
— Что, Адольф?
— Как сменимся, надо будет обязательно найти того солдата.
— Да, да. И внушить ему, что не следует особенно задирать нос там, где свистят пули.
— Это ты можешь с ним беседовать на эти темы. Мне просто хочется найти его и убедиться, что не он уехал на танке.
— Какую ты несешь чепуху, Адольф, просто смешно подумать! Ведь если разобраться в твоих мыслях, то черт знает что получается.
— Вот именно, Отто. Страшно подумать!
Когда «королевский тигр» подходил к последнему дому деревни, Ложкин увидел на дороге женщину с двумя ребятами. Из окна вылетел узелок и покатился по земле. За оградой этого дома было много солдат; они ходили по двору, толпились у колодца; из окон также выглядывали солдаты, глазея на приближающийся танк. Женщина подняла узелок, схватила за руки детей и перешла улицу.
Ложкин сказал в шлемофон:
— Иван, задень за угол левого дома.
— Есть!
«Королевский тигр», издав угрожающее рычание из выхлопных труб, вильнул с дороги, подмял изгородь, сирень в палисаднике и ударил левой гусеницей в угол дома. Стена рухнула, подняв облако пыли.
Танк покатился дальше по проселку. За ним бросились было солдаты, но скоро отстали, махая руками и посылая проклятья.
Кузнец, стоявший вместе с Ложкиным в башне, прокричал:
— Десятка полтора немцев придавило домишком Петьки Куралева, а это его жена! Петька где-то у вас воюет. Вернется, вместе будем строиться. Ишь, высыпали, руками замахали — не нравится, а бабу с детишками выгнали из дома — это хорошо?!
На месте водителя сидел длинный танкист с маленькой головой. Рядом с ним примостился Иванов, показывая дулом пистолета направление. Танкист старательно, как на учениях, вел грузную машину угодливо, стараясь предупредить каждый жест своего страшного соседа. Он с готовностью направил танк на дом, а когда снова вырулил на дорогу, то даже улыбнулся, показав большие желтые зубы.
— Старайся, это тебе зачтется, — сказал Иванов. — Держи прямо в лес. Так и жарь!
Танкист закивал головой. Ему было страшно. Совсем недавно, каких-нибудь полчаса назад, это был дисциплинированный, в меру храбрый солдат. Не задумываясь, он повел бы танк на русские позиции, проявив уставную доблесть. Но то, что случилось с ним, было так не похоже на все, к чему он готовился в Гитлерюгенд, а затем в военной школе, где ему втолковывали, что он ариец, сверхчеловек, рыцарь в несокрушимом панцире, перед которым падут в прах все враги, расступятся все преграды. И действительно, еще вдали от фронта он уже захватил в плен русского солдата. И какого солдата! Его распирало от чванливой гордости, когда, сидя за столом, он ел жареное мясо, пил французский коньяк и смотрел на истекающего кровью пленного. Внезапно все полетело вверх тормашками. Он сам стал пленником, в бок его упирается ствол пистолета, он убивает своих, способствует побегу русских разведчиков. И бог знает, что он еще станет делать, чтобы остаться в живых.
На месте пулеметчика сидел Кирилл Свойский, рядом съежился Вилли. Ксюша примостилась сбоку и перевязывала Кириллу руку. В танке нашлась аптечка. Ксюша залила искусанную руку йодом и теперь заматывала бинтом. Свойский здоровой левой рукой взялся за пулемет.
— Сидите смирно! — сказала Ксюша. — Ну что вы все время вертитесь! Тут и так трясет, а вы еще вертитесь. Весь йод разлила вам на штаны. Ну, что вы смеетесь?
Свойский плохо слышал ее слова из-за гула, наполнявшего кабину.
— Прекрасно, Ксюша! Понимаешь, все прекрасно! — крикнул он.
— Что же прекрасного? Вот вам руку чуть не отгрызли, дом наш спалили. И неизвестно, что еще будет. Ну вот. Не больно? — спросила она, осторожно завязав бинт.
— Какая там боль! Все будет отлично. Жалко, не удалось мне позагорать на вашей пасеке, медку поесть. Спасибо! Рука как новая.
— Куда мы едем?
— К своим, Ксюша. Вот ахнут ребята, если мы на «тигре» приедем!
— Какие ребята? Ваши дети?
— Да нет! Солдаты. Товарищи.
— А что это вы все за ручку крутите?
— Это пулемет.
— Вы из него стрелять будете?
