— У меня довольно приблизительная карта звездного неба, — пояснил мальчик.
Неизвестная звезда вернулась и снова повисла над деревней; Натан был уверен, что ниже по течению реки ее видно не было. Сам не зная почему, он оказался не готов обсуждать эту тему со взрослым — даже таким приятным, как Майкл. То была их звезда, они ее нашли — собственную звезду, сияющую над Иде.
— Словно Вифлеемская звезда, — заметила Хейзл, когда они остались втроем.
— Глупости, — отрезал Джордж. — В Иде нет ничего примечательного. Будь то даже второе пришествие, Иисус родился бы в госпитале Кроуфорда, как моя двоюродная сестра Элеанора. Там есть родовое отделение. К тому же Вифлеемская звезда была большая и сияющая: она указывала путь трем царям из других земель. А наша совсем непримечательная. Я все-таки думаю, что это НЛО.
— И что же привлекло НЛО в Иде? — насмешливо поинтересовалась Хейзл. Она решила, что Джордж чересчур уверен в собственной правоте.
— А звезду?
— Да хватит вам спорить, — остановил их Натан.
Майкл догнал ребят (он привязывал и закрывал яхту). Они срезали путь через сады, принадлежащие Дому-на-Реке, и переулком отправились в деревню. Натан старался не смотреть на небо, но иногда ничего не мог с собой поделать; ему казалось, что и звезда, словно недреманное око, глядит на него со своего наблюдательного пункта в вышине.
Глава третья
Удача Торнов
Анни много размышляла о той беседе с Бартелми и его гипотезе относительно зачатия Натана. С одной стороны, она отнеслась к ним как к чудачеству, вроде теорий мистицизма Нового века, силы кристаллов, геомантии или рассказов о переселении душ. С другой стороны, Бартелми был человеком совсем иного склада, а шов в своей памяти — недоступное мгновение вне времени — ощущала она сама: быть может, теперь не так живо, и все же совершенно реально, даже по прошествии тринадцати лет. Анни отчетливо помнила глубокое потрясение, которое испытала, — не столько от смерти Даниэля, сколько от степени собственной вовлеченности, от путешествия в иное место, забытого, но до сих пор ощущаемого, навсегда ставшего ее частью, изменившего ее самое. Оно было самым ярким событием в ее жизни, основанной… на чем? На фантазии — заблуждении — игре собственного воображения, переутомленного в попытках затянуть зияющую рану той утраты? Нет, решила Анни. В конце концов, придется поверить себе, иначе кому еще остается верить? К тому же она видела
Анни впервые поймала себя на том, что норовит вернуться в глубины памяти, в прошлое, в запертые комнаты подсознания. Она подумала, что прежде, наверное, боялась вспомнить, даже попробовать; теперь это стало необходимостью, неотложным делом… Она мысленно нарисовала себе больничную палату, лежащего на кровати Даниэля, кровоподтек на его лице — темный, резко контрастирующий с белизной кожи, белыми бинтами, белой подушкой… Даниэля, ускользающего от нее… и вдруг — открывшего глаза; и ту любовь, что читалась в них, пронзающую ее даже теперь, вновь и вновь, бередящую старую рану. Анни цеплялась за тот миг и одновременно отталкивала его, ибо в сравнении с ним остальные моменты ее жизни казались размытыми и бесцветными. Только теперь она знала, что должна пойти дальше, вскрыть боль, дотянуться до самой смерти. Пальцы соскользнули с клавиатуры; лицо потеряло всякое выражение. Вернулись ощущения: цвета, чувство кружения и полета, падение во что-то мягкое, теплое прикосновение… Ее объяла любовь, подчинив разум и тело, наполнив собою все до последней поры, затмив и душу, и мысли, охватывая своей страстью и мощью. Любовь Даниэля — наверняка Даниэля! Но Даниэль многое отдал и мало взял; а эта любовь брала все — все, чем она была, и все, что у нее было, и отдавала лишь на собственных условиях, по своему усмотрению. Великий дар — дар, стоящий заплаченной за него цены, хотя платить пришлось собственной жизнью и душой…
Вдруг все содрогнулось: в забытьи Анни уронила голову на руки; теперь мир медленно возвращался на круги своя. Она подняла взгляд и увидела книжную лавку, и рыбок, плавающих сквозь коралловые заросли, — заставку на мониторе, и пылинки, кружившиеся в луче солнечного света, что лился из маленького бокового окошка. Постепенно пульс пришел в норму, но Анни по-прежнему сидела неподвижно. Минул час или больше, прежде чем она наконец встала и пошла заваривать чай.
С чашкой она вернулась к столу и села за компьютер; нажала несколько клавиш и набрала электронное сообщение о том, что разыскивает по заказу клиента редкое первое издание одной книги. Мыслями Анни была далеко отсюда. Она выслушала теорию Бартелми, но внутренне никак не могла принять ее скрытого смысла. Некто — нечто — овладел ею в миг смерти Даниэля, и она забеременела. В нее вторглись и изнасиловали, когда она была открыта и уязвима, когда предлагала всю себя Даниэлю, для Даниэля, — но не Даниэль принял ее. Некая посторонняя сила схватила и использовала ее, воздвигнув плотный барьер в сознании и оставив ей… Натана. В Анни медленно нарастал гнев, которого она не ощущала прежде, — белый огонь, способный спалить стены между мирами и позволить ей пронестись по многомирью в поисках обидчика. Тот осенил ее печатью своего духа — Анни вырвет из себя этот дух и вернет отобранную жизнь, и отравленную любовь, и душу, которую он оставил надломленной или оцепенелой…
Пока в сердце бушевала ярость, чай совсем остыл; а потом пламя внутри погасло, и слезы градом покатились по лицу.
В таком состоянии ее застала Хейзл Бэгот, заглянувшая в лавку за учебником.
— Что случилось? — перепугалась она. — Анни, Анни, что не так?
— Ничего, — всхлипывала Анни, изо всех сил стараясь взять себя в руки.
Хейзл неловко обняла ее; девочка никогда не видела, чтобы взрослые так рыдали, хотя ее мать плакала довольно часто. Детский браслет запутался у Анни в волосах и сильно дернул, так что Анни вздрогнула от боли. Хейзл попятилась к двери, бормоча извинения, и вылетела на улицу. Навстречу шел Майкл, и девочка почти без борьбы затолкала его в лавку, чтобы он как-нибудь успокоил Анни. Сама же Хейзл отправилась домой: ей нужно было поразмыслить над этой тайной; на браслете так и осталась зацепившаяся прядь волос.
Уткнувшись лицом в плечо Майклу, Анни долго плакала, пока наконец не затихла.
— В чем дело? — спросил он. — Могу я чем-нибудь помочь?
— Нет. Спасибо. Просто… вспомнилось кое-что давно забытое, чего я никогда не понимала… не могла осознать.
— Поделишься со мной?
— Нет. Извини, это слишком…
— Личное?
— Слишком запутано. — Она подняла на него красные заплаканные глаза, по-детски вытирая ладонью нос. — Прости, мне бы не помешала салфетка. Даже не одна.
— Я принесу. — Майкл поднялся. — А где?..
— Туалетная бумага. В ванной. По лестнице вверх и налево. Не стоит беспокоиться…
Он взбежал по лестнице и вернулся с рулоном туалетной бумаги.
— Спасибо, — еще раз поблагодарила Анни, чувствуя себя беспомощной и угодившей в глупое положение. Она энергично высморкалась, думая, как объясниться: не хотелось лгать человеку, который к ней так добр.
Но Майкл ни о чем не спрашивал.
— Если я могу что-то сделать…
— Нет, в самом деле теперь все в порядке. Просто мне надо побыть одной.
Он стоял и смотрел на нее — впервые без привычной кривоватой улыбки на губах.
— Хорошо. Если что-то понадобится — только попроси. Ты всегда можешь на меня рассчитывать.
«Я ему действительно нравлюсь», — подумала Анни, и мысль эта согрела ей душу и взволновала больше, чем она могла предположить, унеся с собой последние остатки спокойствия.
Анни едва не спросила его: а как Рианна отнеслась бы ко всему этому? И, разумеется, промолчала.
Вскоре после дня рождения Натан гулял по лесу в окрестностях Торнхилла. Мальчик не стал брать с собой Гувера — якобы потому, что хотел понаблюдать за птицами и белками; на самом деле ему нужно было побыть наедине с самим собой и подумать. Хейзл поведала, как застала Анни всю в слезах, и Натан спросил мать, что ее так расстроило; она ответила лишь, что теперь это уже не имеет значения. «Я плакала о прошлом — и напрасно. Все знают: сделанного не воротишь. Не беспокойся». Он не хотел давить на Анни, но инстинктивно чувствовал: что-то пошло не так — что-то очень важное; похоже, стряслась какая-то беда, угрожающая привычному укладу жизни. Видение чаши… сны об ином мире… незаконный иммигрант… Эффи Карлоу… Майкл Аддисон… звезда… Натан выбрал уединенное местечко вдали от людских тропинок и опустился на поваленное бревно. Отсутствующий взгляд его скользил по дрожащей игре теней, что бросала на лесную подстилку листва деревьев, по россыпям первоцветов вокруг пня, по голубой дымке колокольчиков, сливающейся вдали с зеленью. Сюда не доносился дорожный шум, повсюду звучало лишь пение невидимых птиц. Красота пейзажа успокаивала душу — только не беспокойную душу тринадцатилетнего Натана. Ему столько всего хотелось знать…
Из щелки между веткой и стволом дерева на него кто-то смотрел: Натан довольно долго сидел, уставившись прямо в это лицо: так смотришь на картинку-головоломку, пока не проявится узнаваемое изображение. Сначала Натан решил было, что это какой-то зверек вроде куницы, которую ему всегда хотелось повстречать; однако лицо, хотя тоже заостренное, было безволосым, цвета древесной коры с белесыми крапинками; существо косилось на мальчика темным глазом. Наконец Натан разглядел тоненькие конечности, которыми удивительное создание цеплялось за ствол, и одежду из лиственных лохмотьев. Миновало несколько минут, прежде чем он тихо позвал:
— Лесовичок?
Лесной обитатель отшатнулся, укрывшись в тени дерева.
— Пожалуйста, не уходи! Это я, Натан. Лесовичок, прошу тебя…
— Натан? — донесся из-за ствола дуба едва различимый шепот.
