именем Рианна. Рианна Сарду. Снова преобразившись, лицо превратилось в белую бескровную маску утопленника с огромными сферами глаз под опущенными веками. Девочка задрожала всем телом и попыталась отстраниться; в тот самый миг распахнулись глаза — глаза без белков, черные, как ночь, и глубокие, словно океан. Хейзл завороженно застыла.
— Кто ты? — Губы утопленницы не двигались; голос звучал в самой голове Хейзл — голос, накатывающий волнами, холодными, как морская вода.
— Хейзл.
— Тебя прислала старуха?
— Н-нет. Я зашла, чтобы кое-что для нее оставить. А потом увидела миску…
— И вызвала меня.
— Нет!
— Тогда, возможно, ты сама ответила на вызов. У тебя есть сила — еще не разбуженная, словно нераскрывшийся коралловый полип в ожидании перемены течения. Ты очень юна. Та женщина стара — стара и черства, сердце ее прогнило, хитрость причудливым образом извратила разум. А твой разум ясен и чист. Я бы хотела взглянуть на тебя поближе.
Вода забурлила, закрутилась вихрем; часть выплеснулась через край. Хейзл увидела, как над поверхностью поднимается голова — в кругу, ограниченном стенками сосуда, показался затылок. Мокрые волосы облепили голову, словно водоросли. Но стоило разыграться буре, как гипнотическая сила взгляда исчезла. Хейзл отпрянула, опрокинув какой-то пузырек и ударившись бедром о край ящика. Острая боль прояснила ее сознание. Девочка, едва волоча ноги, проковыляла к выходу и захлопнула за собой дверь, радуясь счастливому избавлению. Потом бросилась в комнату, заперлась, для надежности подперев дверную ручку стулом, и свернулась калачиком на кровати, стараясь прийти в себя. Только чужое присутствие по-прежнему ощущалось в доме, и Хейзл больше не чувствовала себя в безопасности.
Тем временем голова уже возвышалась над плошкой по шею; водоворот утих. Она стала поворачиваться из стороны в сторону, пока взгляд не остановился на двери. Голова улыбнулась.
С тех пор, как Анни нашла запрещающую бумагу, ее считали чуть ли не местной героиней. Региональные газеты ухватились за историю с находкой, разразившись разномастными и большей частью неправдивыми рассказами о чаше, в основном привязывая ее к легенде о Граале. «Кроуфорд газет» и «Мид- Сассекс таймс» прислали в Иде корреспондентов; в ожидании потенциальной сенсации оба со временем заявились в книжную лавку, по пятам преследуемые внештатным писакой для «Индепендент». Ровена, использующая возможность помелькать на публике в интересах своей кампании, вскоре также присоединилась к собравшимся. Так что Анни сварила на всех кофе и подала к столу всякую всячину, а потом даже позировала для фотографов в компании обладательницы чаши. Запрет хранился у адвоката, однако Ровена дальновидно сняла с него ксерокопию и теперь демонстрировала ее перед фотокамерами.
— Довольно значительное для вас событие, — заметил корреспондент лондонского «Инди». — Полагаю, большую часть времени у вас здесь тишь да благодать. Или жизнь разнообразят изящные убийства в деревенском стиле, которые потом распутывают престарелые леди?
Мысли Анни сами собой вернулись к Рианне Сарду и к тому, что она недавно узнала о Бартелми.
— По трупу в день.
Ровена издала лающий смешок.
— Мисс Марпл знала свое дело, — добавила она. — Вы бы здорово удивились тому, что творится в обычной деревне.
Анни как раз размышляла над этим разговором на следующий день, когда в лавку вошел незнакомец. Поскольку деревенская жизнь со времен мисс Марпл порядком переменилась, теперь незнакомцы не были для Иде чем-то из ряда вон выходящим: туристы в погоне за антиквариатом, столичные жители, гостящие в сельской местности у друзей, тоже бывших лондонцев, обитатели соседних городков, путешествующие в поисках удачного места для пикника где- нибудь на берегу реки. Однако вошедший оказался Незнакомцем с большой буквы «Н»: семи футов росту, с глазами, отсвечивающими лиловым, на необычном по своим пропорциям лице. Хотя Анни уже догадалась, кто перед ней, Эрик заговорил первым, оперевшись руками на рабочий стол и пристально глядя на нее.
— Вы — мать Натана Варда.
Слова незнакомца прозвучали похоже на обвинение, и Анни на миг испугалась, что Натан чем-то все же расстроил гостя.
— Извините, если вам пришлось общаться с ним против собственной воли. Он действительно не хотел больше вам докучать.
— Докучать? Вовсе не докучать. Мне нравится с ним беседовать. Очень хороший мальчик.
— Спасибо, — поблагодарила Анни, обрадованная и встревоженная одновременно.
— Он не походить на вас. Я думаю — ребенок должен походить на родителя, так? Или… здесь по-другому?
— Дети не всегда похожи на своих родителей, — пояснила Анни, смущенная замечанием Эрика. — Должно быть, в Натане проявились какие-то атавизмы. Что вы имели в виду, сказав «здесь по-другому»? Иначе, чем в Мали?
— Здесь многое по-другому. Натан рассказывать обо мне?
— Немножко. Он не сказал, как вас зовут.
— Я Эрик Риндон. А вы?..
— Анни. Пододвигайте стул. Хотите кофе? — Не то чтобы Анни была хроническим кофеманом, просто предлагать чашку кофе каждому гостю вошло у нее в привычку.
— Хороший кофе или плохой кофе? В Маали мы пьем
«В
— Хороший. Честное слово.
Анни пошла на кухню, чтобы поставить воду, и, вернувшись с кофейником в руках, застала Эрика за изучением книг. «Изучение», подумала она, самое подходящее определение. Чужеземец с жадной сосредоточенностью хмурил брови над словами в собрании стихов.
— А почему строчки прекращаются, не дойдя до края страницы? Я не понимать. Я плохо читать на вашем языке.
— Насколько я понимаю, когда вы прибыли, вы даже не говорили по-английски, — заметила Анни. — Так что мне кажется, что вы необычайно преуспели. Вечно слышишь рассказы о том, как тот или иной гений выучил язык за полтора месяца, но лично мне прежде никого подобного встречать не приходилось. Дело в том, что это поэзия. — Заметив непонимание на лице Эрика, она пояснила: — Как песня, только без музыки.
По-видимому, слово «поэзия» Эрику прежде не встречалось.
— У нас есть песни. Но строчки доходят до самого конца. Какой в них смысл, если нет музыки?
— Сейчас продемонстрирую, — сказала она, беря книгу из рук чужеземца. Это была самая странная беседа из всех, которые Анни довелось вести в то время странных бесед; тем не менее она казалась ей занимательной. Анни поняла, почему Эрик произвел на Натана столь сильное впечатление. Несмотря на всю странность этого человека, она не могла не проникнуться к нему симпатией.
Книга оказалась антологией, и Анни принялась читать первое попавшее на глаза стихотворение — сказ Элизабет Барретт Браунинг о том, как Пан изобретал свои дудки. Вся поэзия построена на игре рифм и ритма, и слова сами творят свою собственную музыку. Читая, она краем глаза заметила, что Эрик слушает ее с блеском в глазах, склонив голову набок.
