— А как же ты ему не нравишься!
— Существуют двадцать квесторов. И мне повезло. По жребию мне досталось место службы вдали от Бибула. Но он на два года старше меня, а это значит, что мы всегда будем служить одновременно, продвигаясь по cursus honorum.
— Значит, ты намерен воспользоваться привилегией, установленной для патрициев Суллой, и выставить свою кандидатуру на курульную должность на два года раньше, чем это дозволено плебеям вроде Бибула, — сказала Аврелия утвердительно.
— Я был бы дураком, не сделав этого, а я не дурак, мама. Если я буду баллотироваться в преторы на тридцать седьмом году жизни, мой стаж пребывания в Сенате к тому времени достигнет шестнадцати лет, не считая срока моего фламината.
— Но все равно ждать еще шесть лет. А тем временем — что?
Он беспокойно шевельнулся.
— Я уже чувствую, как стены Рима давят на меня, хотя я пересек городскую черту всего несколько часов назад! Мне лучше жить за границей.
— Предстоит множество судебных процессов. Ты — знаменитый адвокат, наравне с Цицероном и Гортензием. Тебе предложат несколько интересных дел.
— Но в Риме, всегда в Риме! Испания была для меня настоящим открытием, — заговорил Цезарь, подавшись вперед. — Антистий Вет оказался апатичным правителем, который был счастлив перепоручить мне столько работы, сколько я захочу на себя взять, хоть я и был всего-навсего младшим магистратом. Поэтому я вел в провинции судебные процессы и управлял финансами губернатора.
— Последняя обязанность, наверное, была для тебя тягостной, — сухо заметила мать. — Деньги тебя не интересуют.
— Странно, но оказалось, что это интересно, когда это деньги Рима. Я взял несколько уроков по бухгалтерскому делу у самого замечательного человека — гадесского банкира, карфагенянина по имени Луций Корнелий Бальб-старший. У него есть племянник — они почти ровесники — Бальб-младший, его партнер. Оба очень много сделали для Помпея Магна, когда тот находился в Испании, и теперь, кажется, большая часть Гадеса принадлежит им. Если и найдется такая вещь, которой старший Бальб не знает о банковском деле и других фискальных делах, то она не имеет значения. Само собой разумеется, что общественный кошелек я застал в полном беспорядке. Но благодаря Бальбу-старшему мне удалось все наладить. Мне он понравился, мама. — Цезарь пожал плечами, глядя в сторону. — Фактически он был единственным настоящим другом, которого я там приобрел.
— Дружба — двустороннее движение. Ты знаешь больше людей, чем остальные римские аристократы, вместе взятые. Но ты не подпускаешь к себе ни одного римлянина из своего класса. Вот почему те несколько твоих настоящих друзей всегда иностранцы или римляне из низших классов.
Цезарь усмехнулся.
— Чепуха! Я лучше лажу с иностранцами, потому что вырос в твоем многоквартирном доме, с детства окруженный евреями, сирийцами, галлами, греками и боги знают кем еще.
— В этом вини меня, — спокойно сказала Аврелия.
Цезарь решил пропустить это замечание мимо ушей.
— Марк Красc — мой друг, а он безусловно римлянин, и такой же знатный, как и я.
— Ты вообще хоть что-нибудь заработал в Испании? — вдруг поинтересовалась мать.
— Немного здесь, немного там — благодаря Бальбу. К сожалению, в провинции на этот раз было мирно. Никаких пограничных стычек с лузитанами. А если бы они и случались, подозреваю, что Антистий Вет выступил бы против них лично. Не беспокойся, мама. Мои пиратские деньги в сохранности. У меня хватит средств, чтобы баллотироваться в старшие магистраты.
— Даже на должность курульного эдила? — спросила она с тревогой.
— Поскольку я патриций и не могу стать плебейским трибуном, выбор у меня небольшой, — отозвался Цезарь, вынимая перо из кружки и кладя его на стол.
Он никогда не вертел перо в руках при разговоре. Просто иногда ему приходилось на что-то смотреть, чтобы не встречаться глазами с матерью. Странно, он совсем забыл, что она может так сильно действовать на нервы.
— Цезарь, должность курульного эдила разорительно дорога. Твоих пиратских денег не хватит. Я тебя знаю! Ты не согласишься устраивать просто хорошие игры. Ты постараешься организовать лучшие игры из тех, какие помнит Рим.
— Наверное, я подумаю об этом года через три-четыре, — спокойно произнес он. — А пока я намерен в следующем месяце баллотироваться на должность куратора Аппиевой дороги. Ни один из Клавдиев не хочет браться за эту работу.
— Еще одно дорогостоящее предприятие! Казна выделит тебе один сестерций на милю дороги, а ты потратишь на каждую милю добрую сотню денариев.
Цезарь устал от разговора. Как всегда, когда им приходилось общаться, мать заговорила о деньгах и о том, что он не беспокоится о них.
— Ты знаешь, — проговорил Цезарь, взяв перо со стола и возвращая его в кружку, — ничто никогда не меняется. Я об этом забыл. Находясь вдали от дома, я стал думать о тебе просто как о своей матери — как это делает любой человек. И вот — действительность. Постоянные жалобы по поводу моей склонности к расточительности. Перестань, мама! То, что важно для тебя, для меня не имеет, значения.
Аврелия хотела было что-то сказать, но промолчала. Затем, поднявшись с кресла, молвила:
— Сервилия хочет как можно скорее поговорить с тобой.
— Зачем?
— Не сомневаюсь, она непременно скажет тебе об этом при встрече.
— А ты знаешь?
— Я не задаю вопросов никому, кроме тебя, Цезарь. Так я избегаю лживых ответов.
— Значит, ты заранее уверена в моей правдивости.
— Естественно.
Он было встал, но опять сел и, хмурясь, вытащил из кружки другое перо.
— Она интересный человек, — заметил Цезарь, склонив голову набок. — Ее оценка слухов, которые распространяет Бибул, удивительно точна.
— Если ты помнишь, несколько лет назад я говорила тебе, что Сервилия — самая политически проницательная женщина, каких я знаю. Но мои слова не произвели на тебя достаточно сильного впечатления, чтобы ты захотел познакомиться с ней.
— Ну что ж, теперь я с ней познакомился. И она произвела на меня впечатление. Но только не своим высокомерием. Фактически она захотела покровительствовать мне.
Что-то в его голосе остановило Аврелию. Она резко повернулась и пристально посмотрела на Цезаря.
— Силан тебе не враг, — сухо заметила она.
Эти слова вызвали у него смех. Но он быстро смолк.
— Иногда случается и так, что мне нравится женщина, которая не является женой моего политического врага, мама! А Сервилия мне немножко нравится. Конечно, я должен узнать, чего она хочет. Кто знает? Может быть, меня?
— С Сервилией невозможно угадать. Она — загадка.
— Она мне напомнила Цинниллу.
— Не будь сентиментальным, Цезарь. Нет никакого сходства между Сервилией и твоей покойной женой. — Глаза Аврелии затуманились. — Циннилла была чудесной, милой девочкой. Сервилии тридцать шесть, и она уже не девочка. Кроме того, она отнюдь не милая. Я бы назвала ее холодной и твердой, как кусок мрамора.
— Она тебе не нравится?
— Она мне нравится. Но вовсе не потому, что она такая.
На этот раз Аврелия дошла до двери и только потом повернулась снова.
— Обед будет скоро готов. Ты обедаешь здесь?
Лицо его смягчилось.
— Как я могу разочаровать Юлию, уйдя куда-нибудь сегодня?
Еще одна мысль пришла Цезарю на ум, и он произнес:
— Странный мальчик этот Брут. Как масло — весь на поверхности. Но подозреваю, что где-то внутри у него скрывается удивительный железный стержень. А Юлия вела себя так, словно она его госпожа. Я бы и не подумал, что он ей нравится.
— Сомневаюсь, что это симпатия. Но они старые друзья. — Лицо Аврелии смягчилось. — Твоя дочь необыкновенно добра. В этом отношении она похожа на свою мать. В нашей семье больше нет никого, от кого она могла бы унаследовать эту черту характера.
Поскольку Сервилия не умела ходить медленно, она, как всегда, стремительно неслась домой. Бруту непросто было поспеть за ней, но он не жаловался. Солнце пекло уже не так сильно. Кроме того, он снова погрузился мыслями в злополучного Фукидида. Юлия была временно забыта. Равно как и дядя Катон.
Обычно по пути Сервилия разговаривала с ним, но сегодня она словно не замечала сына. Ее мысли были заняты Гаем Юлием Цезарем. Как только она увидела его, у нее пересохло во рту, и пня сидела ошеломленная, сломленная, неспособная шевельнуться. Как же вышло, что она никогда его не видела? Их круг достаточно малочислен, они просто не могли миновать друг друга. И все же она ни разу прежде не видела Цезаря! Да, конечно, Сервилия слышала о нем — какая римская аристократка не ловила сплетен о Юлии из рода Юлиев? И большинство спешили под разными предлогами познакомиться с ним, но Сервилия была не такова. Она просто никогда не думала о нем. Для нее он был еще одним Меммием или Катилиной, человеком, который опьяняет женщин одной только улыбкой и пользуется этим. Но единственного взгляда на Цезаря хватило, чтобы Сервилия поняла: перед ней отнюдь не Меммий или Катилина. О, действительно улыбка Цезаря пленительна, и он, нет сомнения, пользуется этим! Но заключалось в нем и что-то еще. Отстраненный, равнодушный, недоступный. Теперь ей сделалось понятно, почему женщины, с которыми у Цезаря случались мимолетные романы, потом чахли, плакали, впадали в отчаяние. Цезарь отдавал своим женщинам лишь то, чего сам не ценил, но он никогда не отдавал им себя.
Будучи беспристрастной, Сервилия принялась анализировать свою реакцию на нового знакомого. Почему он возбуждает ее? В тридцать шесть лет Сервилия привыкла смотреть на мужчин холодным взором. Любой из них означал для нее не больше чем безопасность и соответствующий социальный статус.
