эксперимента. Хотя еще пару дней – и кто знает…
– Пойдем… – Коровин огляделся и почесал впалое пузо, – пойдем туда…
Мы пошли туда. Коровин первым. Он шагал легко, с непринужденностью девушки, пять лет жизни отдавшей занятиям аэробической гимнастикой. Как будто не было этого ледяного кошмара, лемминговой атаки и розового червя на завтрак. Рубище на спине Коровина прогорело вместе с конопатой рубахой, и сквозь дыру были видны перемазанные сажей лопатки, из которых торчали короткие, покрытые мелким пухом обрубки.
Это я вру, вернее, фантазирую, лопатки были как лопатки, в меру замызганные, никаких обрубков.
– Почему мы идем туда? – спросил я.
– Потому. Потому что тут без разницы куда идти. Ты можешь идти туда, ты можешь идти сюда, можешь идти обратно. И все равно окажешься там, где нужно. Ну, почти всегда так получается…
– С чего ты так решил?
– Я давно тут живу, – не оборачиваясь, отвечал Коровин. – И знаю некоторые тутошние закономерности…
– Я заметил. Когда поешь песню про Неаполь, с неба валится град.
– Это частный случай. Должны, вообще-то, лягушки валиться, но не получилось. А вообще, главный принцип Изумрудного Острова – ты получаешь все, о чем мечтаешь. Не в материальном смысле, конечно…
Коровин вздохнул.
– Тогда, может, нам и ходить никуда не стоит? – спросил я. – Давай тут останемся и помечтаем?
– Не, так не покатит. Понимаешь ли, судьба не любит лодырей. Чтобы чего-то от нее добиться, надо стремиться. Будешь стремиться – и все организуется…
Коровин неожиданно остановился.
– Ты мне спас жизнь, – сказал он.
– С тебя пицца, – зевнул я. – Я люблю с ветчиной, сыром, помидорами…
– Я могу тебе погадать. – Коровин повернулся ко мне. – Это лучше, чем пицца. Если хочешь. Я здорово гадаю.
– С кофейной гущей у нас напряг, – сказал я. – И с потрохами свинячьими тоже, знаешь, я слышал…
– Я могу по руке, – сказал Коровин.
И тут же схватил меня за левую руку. Долго смотрел, потом взял руку правую.
– И что? – спросил я. – Надеюсь, я являюсь потомком древнего рода? Это должно быть что-то викторианское, на меньшее я не согласен…
– Ну, как бы тебе сказать… – Коровин почесал подбородок. – Дело в том, что я не могу тебе ничего сказать…
– Так я и знал.
– Ты не понял. – Коровин вернул мне мои руки. – Ты никогда не смотрел на свои ладони?
Я посмотрел на свои ладони. Ничего необычного. Ладони как ладони, только мозолей, пожалуй, маловато. Но я и не пахарь, чтобы козырять мозолями.
– Ну и что? – спросил я. – На свои ладони я смотрел. Что там?
– У тебя нет линий, – ухмыльнулся Коровин. – Ни линии жизни, ни линии ума, ни вообще каких-либо линий. У тебя даже нет отпечатков пальцев.
– В каком смысле? – Я снова посмотрел на свои ладони.
И увидел, что у меня действительно нет линий. И отпечатков пальцев. Странно, но раньше я на это внимания не обращал.
– И что это значит? – спросил я.
Коровин снова почесал подбородок.
– Вижу несколько возможностей, – сказал Коровин. – Вернее, две. Одна – ты родился без отпечатков пальцев. И, значит, ты… Необычный человек. Может быть, избранный.
– Для чего избранный?
– Это вопрос темный. Вариант второй, более правдоподобный. Отпечатки удалены. Кем-то и с какой-то целью. Ты не помнишь кем?
– Нет, конечно…
– Но это не страшно, – успокоил меня Коровин. – Окончательному удалению отпечатки не поддаются. Даже хирургическим путем. Рано или поздно они все равно прорастают. И у тебя прорастут. Вот тогда и посмотрим, избранник ты или предбанник.
Коровин остановился и идиотски рассмеялся.
Вообще, я успел подметить в нем одну забавную черту. Настроение Коровина очень часто менялось. Как ветерок в книжках про веселых пастухов и пастушек. Большую часть времени Коровин пребывал в капризно-плаксивом настроении, совсем как страдающая прыщами восьмиклассница. Но иногда что-то в нем просыпалось. Что-то странное. Истерическая капризность уступала место необычной серьезности. Серьезности, несвойственной человеку его возраста.
Эти приступы серьезности длились недолго, минуты три от силы. Потом Коровин возвращался в свое нормальное состояние, начинал чихать, утирать нос, ныть и гладить Доминикуса. Видимо, Планета Х весьма своеобразно влияла на психику своих обитателей. Нестабильной делала эту психику, неустойчивой.
– Ты что, поверил в историю про избранника? – идиотски ухмыляясь, спросил Коровин. – Это одна из тутошних легенд, их тут тьма. Их рассказывают гномы, сидя у вечерних костров, запекая игуану с шэмроком…
– С чем? – не понял я.
– С заячьей капустой. Знаешь, травка такая кисленькая, на опушках растет. Трилистник. В ней витамина С больше, чем в клюкве. Но запекать надо обязательно капусту с четырехлистным трилистником, его с удивительной степенью точности разыскивает Доминикус… Но я, кажется, отвлекся. Легенд тут тьма- тьмущая. Вот, например, легенда про то, что придет человек с чистой душой и чистыми помыслами – и наладит все…
– Я не подхожу, – сказал я. – С чистыми помыслами у меня не все в порядке. Да и чего им тут налаживать-то?
– Вот и я говорю? Знаешь, гномы удивительно суеверны, никогда не встречал таких суеверов. И все это сказки. Знаешь, почему? Тут не может быть никакого избранника. Потому что тут все избранники! Все, кто сюда попал, – все избранны…
– Мама, – неожиданно сказал Доминикус.
Коровин вздрогнул. Посмотрел на то место руки, где должны были быть часы, но имелся лишь след от кандалов.
– Время тренировки! – сказал Коровин. – Как я об этом мог забыть! Мы с тобой уже почти пять дней не занимались! Надо остановиться!
– Зачем? – не мог не удивиться я. – Мы же совсем недолго идем?
– Надо остановиться! Доминикусу требуются ежедневные тренировки, а мы с ним уже почти неделю не занимались. Он может позабыть все свои навыки…
Коровин так разволновался, что мне даже лень было с ним спорить. Я пожал плечами, бросил на землю котел и принялся разводить костер. Не то чтобы мне было холодно, просто делать-то все равно нечего, а костер… Костер, он и есть костер, на него смотришь – и хорошо.
Поэтому я распалил огонь, устроился возле и стал наблюдать за Коровиным, втягивая приятный, пахнущий прелой травой дымок.
Коровин пристроил Доминикуса на прогнившее поваленное дерево, сам уселся напротив. Доминикус никак не хотел успокаиваться, ерзал, глядел по сторонам, принимался лизать лапы. Это здорово мешало Коровину, он вышел из терпения и навесил Доминикусу щелбан. Доминикус задрожал и неестественно замер.
– Мама, – произнес Коровин.
– Мама, – дюралюминиевым голосом ответил Доминикус.
– Мама.
