— Как кто? — Круглые глаза солдата изобразили крайнюю степень удивления. — Вы и приказали, господин сержант.
— Что-то я не припомню такого приказа, — буркнул сержант и перевел взор на двух друзей. — А это кто такие?
Один из парней был повыше и шире в плечах. Темно-русые волосы волною падали на лоб, однако не закрывали живых синих глаз. Второй паренек выглядел стройнее и тоньше, черные волосы были коротко подстрижены, а карие глаза смотрели словно бы с оттенком печали.
Сержант поначалу экономил силы, и на его лице играло лишь подобие приближающейся грозной улыбки. Левый глаз при этом был, разумеется, открыт, маленький же правый старательно сощурен.
— Я спрашиваю, кто такие? — повторил сержант набирающим силу хриплым басом.
Арик и Галик растерянно молчали. Тогда вперед вновь выдвинулся солдат.
— Не могу знать, господин сержант, — бодро отрапортовал он. — Думаю, местные мальчишки. Пытались помешать мне исполнить ваш приказ.
— Мальчишки? — Сержант изобразил недоверие, тогда как зрачок его левого глаза потихоньку пришел в движение. — Вздор! Это не мальчишки!
— А кто же? — глупо улыбаясь, спросил солдат.
— Это доблестные защитники родины и его величества короля. Или я не прав? — И вот тут карий зрачок начал описывать страшные круги.
Солдат притих. Оба паренька — и темно-русый, и черноволосый — по-прежнему безмолвствовали.
— Вы, безусловно, правы, дорогой сержант! — Из-за поворота показался невысокий военный с тщательно подстриженными усами. — Правы, как никогда.
— О да, господин капрал, конечно же, я прав. Тогда почему, черт их дери, — сержант гневно оглянулся на каптенармуса, который, как обычно, шествовал за ним следом, — они в каком-то штатском рванье, а не в наших славных мундирах? Где их шпаги? Фузеи? И где их жалованье?
В руках у каптенармуса, худого малого в мешковатом мундире и с печалью во взоре, как по волшебству оказались два маленьких кожаных мешочка. Он ловко кинул их обеими руками, так, словно швырнул гранаты. От неожиданности Арик схватил один мешочек, а Галик поймал второй.
— Вы поняли, парни, что произошло? — Сержант наконец позволил себе широкую грозную улыбку. — Вы зачислены в мою роту. Это ваше жалованье за три месяца вперед. Завтра примете присягу и все такое прочее.
Тяжелые мешочки жгли руки молодым людям, но бросить их на землю они не решились.
— Понятно? — закричал сержант страшным голосом.
— Вполне, — тихо сказал Арик.
— Куда уж понятней, — пробормотал Галик.
— Не по форме отвечают, — криво улыбнулся капрал.
— Научим, господин капрал. — Сержант не отводил цепкого взора от двух переминавшихся с ноги на ногу крестьянских парней — один был в лаптях, а другой в латаных-перелатаных башмаках, сшитых еще по моде прошлого века.
— Надеюсь, — сказал капрал и удалился, изящно переставляя ноги в начищенных сапогах на высоких каблуках и с маленькими серебряными шпорами.
— Да, кстати, а из-за чего у вас вышла баталия? — Сержант устремил грозный взгляд на слегка помятого солдата.
Тот пожал плечами, пожирая честными глазами своего сержанта.
— Так чем ты, говоришь, здесь занимался?
— Заготовлял провиант для ротной кухни. — Солдат вытянулся во фрунт.
— Допустим. А драка из-за чего? — Сержант повернулся к парням.
— Да из-за Жана-наглеца, — простодушно ответил Арик.
— Что?! Кто этот Жан?
— Это наш петух, — пояснил Галик.
— Ха! Ну и имечко! Отчего такое?
— Когда в саду накрывают стол для обеда, — охотно пояснил Галик, — петух непременно вскочит на стол, гуляет среди тарелок и вовсю поет-заливается, пока ему поклевать не дадут — семечек или изюма.
— Ну и ну! — удивился сержант.
— Изюм он очень уважает, — добавил осмелевший Арик. — А вообще он у нас всеобщий любимец. Поет — ну что твой соловей! Так что он у нас для супа не предназначен.
— Охранную грамоту, стало быть, петуху выдали? Забавно! Ловкачи! Ладно, умники. Про петуха забыть! И про суп тоже. Вы теперь солдаты его величества короля. Захочет ваш командир — будете есть и петушатину, и свинину. И даже баранину. Не заслужите — посадит на овес и перловку. Ясно?
Сержант продолжал вращать своим страшным левым глазом, который грозно сверкал и не обещал ничего хорошего. Он делал это так долго, что даже устал.
— Вот Валик молодец, спрятался, — тихо пробормотал Арик. — А то бы и его загребли.
— Уметь надо, — прошептал в ответ Галик.
А солдат, которому так и не удалось завладеть петухом по кличке Жан-наглец, посмотрел на двух новобранцев долгим мрачным взором и загадочно ухмыльнулся.
Повернувшись к своему сопровождению, сержант негромко отдал какой-то приказ, и все двинулись в сторону площади, на которой рядом с опустевшими бочками работал пункт приема добровольцев. Только вот добровольцев в Залесье не нашлось. Или же, точнее, добровольцами считались те, кого удавалось поймать солдатам. За пойманными, которых вели на площадь, в некотором отдалении шли их жены или невесты и выли в голос. Но никто не обращал внимания на этот вой.
Возле бочек на колченогом табурете сидел ротный писарь и скрипучим пером записывал в специальную книгу имена новобранцев. Последним в очереди стоял высокий рыжий парень в такой рванине, словно из- за плетня заявилось само огородное пугало. Ребята хорошо его знали. Это был знаменитый деревенский вор по кличке Жорж Драная Шляпа. Прозвали его так за то, что он вечно носил шляпу, которая имела огромные поля, закрывавшие половину его лица, зато не имела верха, так что рыжие кудри были видны издалека. Он не был коренным жителем деревни. Просто однажды он отстал от шайки бродяг, а Залесье чем-то полюбилось ему. Ночевал он в заброшенных сараях или в землянке на опушке леса. Сам себя он гордо именовал Жоржем-Странником, но никто в деревне этого имени не употреблял. Вместо этого деревенские дали ему еще одно прозвище — Пирожок, потому что больше всего он любил воровать пироги. Когда весною крестьяне вылезали из своих домов на первое солнышко и из остатков муки пекли во дворах пироги с требухой и картошкой, а также особые майские пирожки с крапивой и сельдереем, из-за куста или забора высовывалась длинная рука и хватала пирожки прямо с горячего противня. Жоржа часто били, но не смертным боем, а вяло и как-то совсем не зло. В деревне давно к нему привыкли. Лишь только одна бабка, у которой он украл гуся, двинула ему коромыслом так, что он две недели отлеживался, постанывая и печально глядя на мир.
На глазах изумленных ребят вору Жоржу тоже выдали мешочек с деньгами. Жорж-Пирожок ловко и весело сунул его в единственный полуоторванный карман той изношенной тряпки, которая когда-то, вероятно, носила гордое имя пиджака или сюртука, и, заметив знакомых ребят, подмигнул им. Именно в этот момент к столу писаря приволокли босоногого Валика, сонного, встрепанного, в помятой рубахе до колен, из складок которой торчали клочки сена. Специальный патруль искал зерно, но в одном из дальних амбаров вместо пшеницы и ржи обнаружил мирно спящего в заваленном сеном углу здоровенного парня.
— Имя? — спросил писарь.
— Не могу я, — хмуро ответил Валик, исподлобья глядя на писаря светлыми ореховыми глазами.
— Чего ты не можешь?
— Больной я, — тяжело сказал Валик и засопел.
