плавно обхватившей её голову, розовощёкая и округлая Настя была похожа на огромную матрёшку. Этакая русская Венера — Матрёна в мехах…
Домой я вернулся в двенадцатом часу ночи. Набрал её домашний телефон. Трубку взяла Настя. То, что на том конце провода мне отвечала она, ещё ничего не значило — ведь она была хозяйкой квартиры. В ходе разговора с ней я пристально вслушивался в посторонние шумы в радиотрубке. Я слушал не её противный голос, а прослушивал пространство вокруг неё. Вдруг мне послышалось мужское бормотание… В этот же момент Настя начала говорить громче и быстрее, смущённо и чуть растерявшись.
«Вот и всё. Еще нужны доказательства?» — спросил я сам себя.
Не подавая виду, я закончил с ней разговор и отключил радиотрубку от телефона. В отчаянии я не знал, как поступить. Мои подозрения нашли своё подтверждение. Может, завтра подкараулить её у подъезда и изуродовать ей лицо опасной бритвой?
Знаю, что всё это банально и старо, истёрто до дыр. Сколько писателей и поэтов фразисто и талантливо на протяжении веков описывали одну и ту же ситуацию: твои ночные переживания, когда ты думаешь о ней, а она сейчас с другим. Об этом уже всё сказано и спето. Но разве от этого мои чувства менее искренни, душевный надрыв менее трагичен? Какая же ты все-таки дрянь, Настя!..
На следующий день я с самого утра замучил её звонками на мобильный и домашний телефоны — она не брала трубку. Я засыпал её SMS-сообщениями — она не отвечала до вечера. Наконец, мы встретились в суши-баре.
— Настя, я не собираюсь устраивать сцены ревности, — искренне рассчитывая на откровенный диалог, начал я разговор серьёзным доверительным тоном, дождавшись, когда девушка с азиатской внешностью, «косившая» под японку, расставит на деревянных дощечках блюда псевдояпонской кухни и удалится. — С первого дня нашего знакомства я понимал, что наверняка вписываюсь в чужую игру. Туда, где третий — лишний. Я был абсолютно уверен, что у такой, как ты, должен быть кто-то. Но когда ты ответила мне взаимностью, я понял, что его место занял я. Оказалось, ошибся. Настя, видите ли, пребывает ещё в раздумье: и с ним хорошо, и со мной неплохо. В итоге, непонятно — кому ты изменяешь? Зачем ты обманываешь его и меня? Ведь на обмане своё счастье не построишь.
— Я никого не обманываю, — лживо начала отпираться Настя.
— Ну ладно, Насть, — с трудом подавляя свое желание ударить её по лицу, я, натужно улыбнувшись, решил злобно пошутить: — Пока ты не определилась, давай поживём втроём: ты, я и твой драйвер. Кстати, он покладистый парень?
— Не говори ерунду.
— А что, в России сейчас это входит в моду, — не унимался я.
— Ты очень мнительный, тревожно мнительный, — отхлебнув зелёного чая, по вкусу ничем не отличавшегося от заваренной соломы, сказала Настя. — Навыдумаешь всякое…
— А что мне ещё остаётся? Только додумывать… — поняв, что откровенный разговор опять не получился, я решил хотя бы постебаться над своим невидимым соперником, а значит и над Настей: — Только вздыхать. И завидовать крутости этого мачо. Я представляю его симпатичным и скромным, с атлетическим торсом, в меру молчаливым, послушным, даже чуть туповатым. Иначе, чем бы он тебя привлёк?..
— Послушай, он просто водитель, — коротко отрезала Настя.
— Ты за кого собираешься замуж, за него или за меня?
— Я вообще ни за кого замуж не собираюсь! — решительно заявила она.
— Я убил его!
— Кого… ты убил? — испуганно спросила она, выпучив на меня свои глаза и настежь открыв рот.
— Я убил твоего принца!
— Какого принца?
— Того самого, на белом коне, в пурпуровом плаще, с ликом сказочной красоты. Я зарубил этого парня топором у порога твоей квартиры. В тот момент, когда он собирался позвонить тебе в дверь. Что, плохой конец у сказки? Согласен, ужасный финал. Но этот герой из твоих девичьих грёз сам виноват — долго ехал. Опоздал. На много лет опоздал. Вот лет десять назад ему бы никто не помешал преклонить пред тобой колено. А сейчас уже время ушло. Для тебя тоже, Насть. Безвозвратно. Тебе уже за тридцать. И долго ты будешь примерять мужиков?..
Настя молча сосредоточила на мне свой взгляд и, умело обхватив деревянными палочками ролл, заткнула им мне рот…
Этот странный роман близился к концу. Поведение Насти уже было невыносимым, а мои шутки становились всё злее и циничнее. Но всё же завершился он для меня неожиданно. Конечно, я мог порвать с ней резко и нагло, и несколько раз я с трудом сдерживал эти порывы, но, как известно, влюблённости без мазохистского наслаждения не бывает. Я хотел доиграть роль Пьеро до конца.
В один из ненастных воскресных дней в середине апреля мы отправились к Насте на дачу. Город в тот день дышал холодным сырым перегаром. Как назло, на рынке мы не нашли готовых шашлыков из баранины. Настроение у Насти тут же упало.
— Может, не поедем, — как часто это бывало, Настя предложила изменить повестку дня. — Что там делать? Скучно.
Настя была одета в милитаристском стиле — в чёрную стилизованную под гусарский ментик куртку и штаны песочного цвета с широкими накладными карманами по бокам. Поразительное сочетание разных эпох в наряде Насти делало её похожей на кентавра: сверху до пояса она была опереточным гусаром, а ниже — современным солдатом Армии Обороны Израиля. Я решительно настоял не менять планов и, смахнув бумажной салфеткой козявку, выглянувшую из носа этого «кавалериста-пехотинца», продолжил поиски вдоль мясных рядов. Купив «шашлык из курятины», мы взяли такси.
Сквозь холодную сырость и серый туман машина понеслась к одному из моих давних вожделений из числа мещанских радостей — подмосковной даче. В моём представлении уже рисовались сцены из счастливой жизни людей «интеллигентных профессий»: я сижу в кресле у жаркого камина в дорогом клетчатом халате, курю сигару, пью кофе с коньяком и сочиняю очередную судебную речь, насыщенную высокопарными фразами и убийственными аргументами против обвинения моего щедрого клиента; Настя, как обычно, слегка критикует меня и мило посмеивается надо мной, но это меня совсем не злит, даже забавляет; в мелких приятных хлопотах за окном проходят дни, месяцы, годы; ко мне медленно подбираются старость и мудрость; Настя непрерывно полнеет и уже не борется с этим; наши дети красивы и здоровы, у них прекрасное будущее, согретое нашей любовью…
Машина остановилась у высокого забора, из-за которого ничего не было видно. Настя уже предупредила по телефону свою бабушку, которая жила на даче с ранней весны, что мы скоро приедем. Калитку открыла старая женщина, одетая «по-дачному» — в рваных и грязных одеждах.
— Здравствуйте, Елена Васильевна! — воскликнул я. — Пустите нас переночевать, а то нам с Настей негде.
На вытянутом старческом лице Елены Васильевны застыли искусственная улыбка и потуги вспомнить, где она меня раньше видела. Глаза её забегали в растерянности.
— Проходите, конечно, пущу, — наконец, сказала она.
Я по-хозяйски прошёл в открытую калитку и, не оборачиваясь, направился к дому по обледенелой тропинке…
Передо мной стояло убогое, перекошенное бревенчатое строение, образчик деревенского зодчества. Наверняка, он пережил немецкую оккупацию. Даже очень может быть, что в этой избе фашисты пытали пойманных русских партизан и насиловали партизанок.
На самом приусадебном участке — там, где в моих мечтах должна была расти вечнозелёная травка, стоять круглая беседка с ажурной резьбой и струиться фонтан с нимфами, — лежали пустые разбитые ящики, мятые ржавые железные бочки, строительный мусор.
Но окончательное разочарование меня ожидало внутри избы. Миновав террасу, заваленную старыми вещами, источавшими тоскливые запахи умерших эпох, я оказался в мрачной комнате, обставленной древней мебелью. По центру левой стены стояло громоздкое, совершенно несуразное сооружение из красного кирпича — некое уродливое подобие камина. Печник, вероятно, был кубистом — поклонником воинственно примитивного стиля в искусстве начала XX века. Оттого его творение было вызывающе простым и нелепым. Кирпичное чудовище, казалось, само было удивлено своей ролью здесь и в немом изумлении широко разинуло огромный зёв, из которого виднелись дрова, старые тряпки и обломки мебели. Возле этой «европечи», холодной и ненужной, стояло кресло- качалка, перекошенное и в трещинах.
Оцепенело смотря на весь ужас перед собой, я услышал за спиной:
— Ему правда переночевать негде? — спрашивала Настю бабушка.
— Не слушай его, ба, — отмахнулась Настя. — Это у него шутки такие дурацкие.
— Откуда он взялся?
— Он был у нас, я его с тобой знакомила.
— А, это тот, который скандал устроил?
— Нет, это другой.
— Ну что, девчонки, — обернулся я к Елене Васильевне и к Насте, стоявшим у порога террасы, — давайте топор.
— Зачем? — Елена Васильевна испуганно посмотрела на меня.
— Дрова рубить, мы шашлыки жарить будем, — поспешила успокоить бабушку Настя.
— Какие шашлыки? Смотрите, какой дождь! — подняла руку старуха, показывая на небо.
Действительно, с низкого серого неба моросил дождь. Я выругался про себя на непогоду и, улыбнувшись, обратился к «девчонкам»:
— Ерунда, пламя моей души взовьётся до неба! Где топор?
— Где-то был во дворе, — подозрительно неправдоподобно старуха начала изображать забывчивость, вертя головой по сторонам.
— Ладно, пойду готовить место для кострища, — сказал я и пошёл к выходу с террасы.
— Постойте, оденьте что-нибудь на голову, простудитесь, — Елена Васильевна суетливо подошла к столу, заваленному старыми вещами, и начала рыться в стоявшей на нём картонной коробке. — Вот возьмите, турецкая феска.
Откуда здесь мог взяться этот экзотический головной убор, который даже в Турции уже мало кто носит со времён реформ Мустафы Кемаля Ататюрка?
— Это мне? — я протянул руки, чтобы разглядеть поближе сей заморский подарок. — Как здорово! О, Восток, мой Восток!
— Вы что, оттуда? — Елена Васильевна настороженно посмотрела на меня.
— Да! — шутливо кивнул я.
— Ба, не слушай его, — недовольно сказала Настя и ушла в комнату.
— Из Турции? — не обращая внимания на Настину рекомендацию, спросила Елена Васильевна и внимательно посмотрела в мои чуть раскосые глаза, лукаво напоминающие о трёхсотлетнем татаро-монгольском иге на Руси. — Вы что, турок?
