Крамарчук улыбнулся и разжал ладонь. Последним, о чем он еще успел подумать перед смертью, была мысль о том, что пожил, он, похоже, не зря. Ага, именно не зря: враг не дошел до Москвы и Сталинграда, не пал Киев и Ленинград не оказался в кольце окружения. Они не отдали Крым и Одессу, его родной город; не отдали, несмотря на то, что к началу осени немцы почти полностью сменили на Южном фронте румынские войска. Да, он выполнил свое предназначение. И совершенно неважно, что будет дальше…
Вспышка. Боль. Темнота…
— Юрий Анатольевич, — кто-то легонько тряс его за плечо, — ты чего кричишь-то? Приснилось что?
Крамарчук с трудом вырвался из трясины жуткого сна, возвращаясь в реальность. Берия смотрел на него с искренним сочувствием.
— Да уж, Лаврентий Павлович, приснилось. Страшноватый сон, честно говоря. И странный…
— Ну, да ничего, — нарком вернулся к каким-то разложенным на коленях бумагам, — сегодня ведь не ночь с четверга на пятницу, так что будем надеяться, не сбудется ваш сон, — пошутил он.
Согласно кивнув, Крамарчук усмехнулся про себя:
— Эх, знали б вы, Лаврентий Павлович, ЧТО именно мне снилось…
Конец первой части
…ЛЕГКО В БОЮ
На земле, в небесах и на море
Наш напев и могуч, и суров.
Если завтра война, если завтра в поход,
Будь сегодня к походу готов.
В. Лебедев-Кумач, 'Если завтра война', 1939 год
Москва, Кремль, 25 июля 1940 года
Еще ни разу с момента вступления на пост главы Наркомата внутренних дел Лаврентий Павлович Берия не чувствовал себя столь неуверенно на приеме у Вождя. Не то, чтобы он не знал, о чем именно говорить — точнее докладывать — Сталину, скорее наоборот, данных было даже, пожалуй, с избытком, но…
…Но даже захваченные с собой папки с предварительными материалами следствия и технического описания захваченных образцов и толстые пачки отличного качества фотографий, ныне лежащие на покрытом зеленым сукном столе, не могли ему в этом помочь. Вождь хотел услышать обо всем именно от него — а он просто не мог найти подходящих слов, чтобы начать этот разговор.
Сталин тоже внешне никуда не спешил, неторопливо меряя шагами кабинет. Мягкие кавказские сапоги бесшумно ступали по ковровой дорожке.
— Товарищ Сталин…
— Садись, Лаврентий, — неожиданно негромко произнес тот, качнув мундштуком погасшей трубки в сторону кресла, — садись, в ногах правды нет, а есть усталость. А говорить нам, кажется, предстоит долго.
— Спасибо, товарищ…
— Перестань, — Иосиф Виссарионович поморщился, переходя на грузинский. — Три дня — это немало, правда? Я почитал твои бумажки, и фотографии посмотрел… хорошо посмотрел, внимательно, да. Считай, и не спал совсем. Знаешь, Лаврентий, если это правда…
Сталин остановился у стола, зачем-то потрогал сложенные горкой папки, перемешал разложенные на столе фотографии. Медленно обошел стол и опустился в кресло. Берия терпеливо ждал: пока ему просто не о чем было говорить. Вождь осмотрел погасшую трубку и, вздохнув, отложил ее в сторону. Открыл ящик стола, достал пачку 'Герцеговины' — наркомвнудел едва успел сдержать удивленный взмах бровей — вытащил папиросу, размял. Потряс коробком спичек, словно удивляясь, что тот не пуст. Все-таки (Берии отчего-то вдруг показалось, что он не станет этого делать) закурил:
— Да, так вот, если это правда, то мы с тобой слишком многого не знаем об этом мире. И меня это смущает, — Сталин помолчал несколько секунд. — Я сейчас даже не о марксизме-ленинизме с материализмом, как таковых. И не о физике с ее константами. Я, гм, в целом, понимаешь?
Лаврентий Павлович осторожно кивнул.
— Ладно, — Сталин чуть откинулся в кресле и прикрыл — наверное, защищаясь от едкого табачного дыма — желтоватые глаза. — Докладывай. Без подробностей. В первую очередь, хочу услышать, что ты сам об этом думаешь… гм, тоже в целом? Ну, ты понял, Лаврентий?
— Наверное, да, — еще неделю назад Берия вряд ли решился так ответить самому Сталину, но сейчас? Сейчас, похоже, пошли совсем другие игры. Пока еще не слишком понятные, но, возможно, весьма и весьма перспективные.
— Это хорошо, что да, — Вождь усмехнулся в прокуренные усы, будто вовсе не заметив многозначительного бериевского 'наверное'. — Вот и расскажи старшему товарищу по партии, что и вообще, и в целом происходит. Только своими словами, а не, — он качнул папиросой в сторону папок, — мнениями твоих компетентных товарищей.
— Я… я вас понял, товарищ Сталин! Отвечу так: во-первых, я гарантирую — это не может быть игрой западных разведок. И это не провокация, как мы сочли вначале. Такое не под силу никому — ни немцам, ни англичанам, ни американцам, ни, тем более, японцам. Слишком все… сложно. Попавшие в наши руки образцы оружия и техники — кстати, подъем потопленного корабля сейчас в самом разгаре, мы перебросили из Крыма водолазов ЭПРОН — просто не могут быть произведены или разработаны на существующих мощностях. Я и моё ведомство можем это гарантировать, — интонировав нужное слово, он продолжил:
— Сведения, полученные при опросе задержанных уже здесь, в Москве, лишь подтверждают эти данные. Ничего подобного просто не может быть создано в наше время. Никем не может.
— Прямо-таки не может, — скептически хмыкнул Вождь, затягиваясь. Папироса догорела, и он затушил ее в массивной хрустальной пепельнице. — И не нужно так волноваться. Нам с тобой сейчас необходимо, прежде всего, разобраться, что к чему, а там уж…
— Не может, товарищ Сталин. Это общее мнение абсолютно всех привлеченных к проекту 'Гости' специалистов. Очень хороших и надежных специалистов. Ни мы, ни американцы с англичанами или немцами просто физически не сумеем разработать ничего подобного. Это не провокация, товарищ Сталин, — Берия набрал в легкие воздуха и решительно закончил, повторив уже сказанное ранее:
— Я гарантирую это!..
— Это хорошо, что гарантируешь. Это очень хорошо. Продолжай… кстати, образцы уже прибыли?
— Конечно, все уже на полигоне в Кубинке. И там нам все подробно продемонстрируют. Думаю, это будет весьма небезынтересно.
— Мне и это, — Сталин кивнул на рассыпанные фотографии, — показалось небезынтересным. И даже очень. Особенно эти, — он выбрал один из снимков и пододвинул по столу к главному чекисту, — танки. Это же надо, такую большую пушку в такой маленькой башне разместить! Как ты там говорил, сто двадцать два миллиметра?
Несмотря на то, что Берия ничего подобного, ясное дело, не говорил, он кивнул, коротко блеснув стеклами пенсне:
— Даже больше, сто двадцать пять, товарищ Сталин. Гладкоствольное орудие, способное поражать даже самые тяжелобронированные цели на расстоянии больше трех километров. Поразительно! У нас подобный калибр — это уже дивизионная гаубица. Жаль только, что к ним ни одного снаряда нет. Придется самим разрабатывать, а это время.
Сталин усмехнулся:
— Пушки это хорошо. И гаубицы тоже неплохо. Но ведь гораздо интереснее другое, верно? Например, кое-какие даты? Июнь сорок первого или март и декабрь пятьдесят третьего? Или вообще август девяносто первого. Если, конечно, этот твой подполковник двух армий и двух стран не врет. Кстати, он уже здесь?
— Конечно, прилетел вместе со мной ещё девятнадцатого, — Берия даже не стал добавлять привычного 'товарищ Сталин', - я посчитал необходимым немедленно отправить в Москву не только его, но и всех остальных… задержанных. Ну и того старшего лейтенанта с батареи, конечно. Так, на всякий случай, во избежание. Поскольку по моему ведомству проходит.
— Правильно, — кивнул собеседник. — Это ты хорошо придумал. На всякий случай. И во избежание. А что с остальными? Нет, я твою, — он поморщился, — 'обобщенную сводку' читал, но хочу от тебя лично услышать.
— Остальные? Как вам сказать. Многие даже не помнят дату начала войны, а иностранные гости? Верите ли, товарищ Сталин, они в большинстве своем считают, что войну с Гитлером выиграли американцы с англичанами. Ну, если она, конечно, вообще будет, эта война.
— Будет она, будет, — негромко произнес в ответ Вождь, глядя куда-то в сторону, — куда ж ей деться. Вот только жаль, что так рано, ох, как жаль…
— Так вы все-таки верите?
— Верю, Лаврентий. Без этих железок, — Сталин неожиданно встал и подошел к стоящему в углу кабинета столу, на поверхности которого лежали несколько единиц оружия, начиная от привычного любому человеку второй половины двадцатого века 'Калашникова' и М-16, и заканчивая немецким 'хеклер- коховским' МП-5М3. — Без них, может быть, и сомневался бы. Но вот они, да эти твои фотоснимки…
Сталин взял в руки АК-74, повернул к свету и с чувством прочитал вслух: 'сделано в СССР'. С натугой потянул затворную раму, со смачным щелчком спустил курок. Закрепленная за газоотводную трубку опломбированная бирка с сизым чернильным штампом Главного управления НКВД метнулась из стороны в сторону. Вернув оружие на место, Вождь усмехнулся, беря в руки второй точно такой же автомат с непонятным устройством под стволом:
— Значит, говоришь, Михаил Калашников хорошее оружие сделал? И еще в сорок седьмом? Лучшее в мире? Самое массовое в истории?
— Так показали мои…
— А ты уже не бойся, Лаврентий, как есть, так и говори. Нам с тобой больше уже нечего бояться. Мы теперь даже даты своей смерти знаем, и что страны нашей больше нет — чего уж теперь бояться-то? Нет, Лаврентий, — Иосиф Виссарионович Сталин впервые за вечер как-то по-особому нехорошо ухмыльнулся, — теперь другие пусть боятся, те, чьи имена рядом с нашими фамилиями в твоих материалах значатся. Кстати, наш главный, — Сталин секунду колебался, подбирая подходящее слово, — информатор нормально себя чувствует? Не напортачили твои специалисты? А то ведь с перегибами в органах, сам знаешь, бороться надо.
