этот призрак и вновь пропал, как только помянули имя Иисуса и Марии. Тогда встали они с кровати, зажгли огонь и молились, покуда петух не запел.
Ещё до восхода солнца посылает Агапка женщину к своим родителям, чтоб рассказала им об этих ужасах и попросила их навестить дочку и посоветовать, что ей делать в такой беде.
По всей волости разнёсся слух о том, что змей несколько раз пугал Агапку, являясь к ней в разных обличьях. Карпа же божился, что все эти вести лживые, что будто жена его тронулась умом, а может, дьявол и впрямь приходит к ней за какие-то её грехи.
Когда солнце уже клонилось к закату и в поле окончили работу, Гарасим со своей женой пошли проведать дочку. Агапка, как увидала их в окно, радостно выбежала навстречу, привела их в дом и со слезами рассказала о своих страданиях, о переменах в жизни мужа и о том, как змей, который ему служит, являлся ей в обличии человеческом.
— Ну вот, — отвечал Гарасим, — когда я ещё перед свадьбой сказал эконому и другим дворовым людям, что Карпа вырастил себе змея, который носит ему богатство, так те насмехались и издевались надо мной, говорили: «Глупый, дурной мужик, плетёшь невесть что». А когда дошло это до пана, так он разгневался и сказал: «Слушай, хам,[72] коли будешь повторять эти бредни, получишь сотен пять розг, и полголовы обрею, как сумасшедшему». Что ж они теперь на это скажут?
Мать, плача, говорит ей:
— Скоро с поля уберём, тогда сразу пойдём к Пречистой Богоматери Сиротинской. Уговори и мужа, чтобы шёл с нами и исповедался бы. Бог смилуется. А это вот у меня освящённые травы и церковное кадило, будешь каждый вечер окуривать покой, и, может, Пан Бог даст, всё будет хорошо.
Так сидели они, беседуя о том, о сём, а Карпы в то время в доме не было. Вот уже и сумерки, и в комнате потемнело. Ночь была тёплая, небо чистое, а воздух такой тихий, что сдаётся, волос не колыхнётся на голове. После ужина одни работники, пользуясь хорошей погодой, пошли ночевать в поле, при конях, другие же — в одрину,[73] на свежее сено. Только Агапка с родителями остались в доме и всё никак не могли закончить разговор. Было тихо, лишь то и дело потрескивал фитиль догоравшей свечи. Через некоторое время Агапка раздула огонь и бросила на яркие уголья освящённые травы. И тут вдруг сразу же за стеной раздался шум, будто поднялся яростный ветер, и яркий блеск пробежал по хате. Задрожали все.
— Это он, — испуганно вскрикнула Агапка.
Притихли и, шепча молитвы, ждали, что будет дальше. Вдруг один из стоявших у печи горшков подпрыгивает вверх, падает на пол и рассыпается на мелкие черепки. Жбан с квасом, что стоял на лавке, вскакивает на стол, со стола падает на землю и разлетается на осколки. Кот перепугался, глаза заискрились, и он, фыркая, спрятался под скамейку. Разная домашняя утварь стала летать из угла в угол.
Гарасимова жена быстро сняла с себя медный крестик, освящённый когда-то при отпущении грехов в Юховичах[74] во время Юбилея,[75] и надела на шею дочке.
— Пусть он будет тебе защитой, — сказала она. И только набожная женщина вымолвила эти слова, как мелкие, словно град, камешки стали вылетать из тёмных углов и отскакивать от стен, а из-за печи полетели камни по нескольку фунтов,[76] но родители с дочкой, призывая на помощь Пречистую Мать, невредимыми выбежали за двери.
Во дворе собралась вся челядь, все со страхом и изумлением смотрели на дом. Из окон и от стен летели разной величины камни, никто туда и приблизиться не смел. Все стояли, глядели на это диво и не ведали, что делать.
Минула полночь, запел петух, пальба вроде стихла. Однако никто так и не отважился войти в дом. Челядь ждала восхода солнца под открытым небом, а Агапка пошла с родителями к их хате.
Когда солнце было уже высоко и скотину выгнали в поле, а батраки, одни с косами, другие с сохами, вышли на работу, приезжает Карпа. Дом стоит пустой, встретил одну только женщину, которая пришла с поля, завидев, что возвращается хозяин. Спрашивает у неё, что тут творится и где жена? Та поведала ему всё, как было. Карпа перепугался, изменился в лице.
— Она сгубила меня, — закричал он и сразу же пошёл к чаровнику Парамону.
Весть о происшествии в тот же день разлетелась по всей округе. В панском имении одни поверили, что всё это сотворила сила сатанинская, другие ж смеялись и говорили, что это просто чьи-то проказы. Гарасим рассказал обо всём приходскому священнику, просил, чтобы он в тот же день приехал в усадьбу Карпы и освятил дом, в котором чёрт свил себе гнездо.
К вечеру со всей волости собрался любопытный люд, чтоб посмотреть на это диво. Пришёл эконом и с ним много молодых удальцов из имения, которые, не веря в бесовскую силу, надеялись словить какого-нибудь озорника. Несколько из них, самые смелые, отворили двери и хотели войти в хату, но едва переступили порог, как с криками кинулись назад, ибо вылетевший камень так зашиб одного из них, что тот едва очнулся. Народ, глядя на эти чудеса, стоял вдалеке от дома, а камни оттуда сыпали всё гуще.
Карпа от горя изменился весь, будто обезумел и, проклиная жену, соседей и домашних, хотел ворваться в дом, но ему не дали. Парамон, стоявший рядом, что-то шептал, но уже не мог помочь своими чарами. Пан К. Г., охваченный любопытством, тоже приехал, но, не смея приблизиться к хате, приказал окружить её и ждал, чем закончатся эти страсти.
А вот приехал и поп, облачённый в ризу, свершил святой обряд, но едва хотел подойти к стенам со святой водой, как во мгновение ока весь дом охватило пламя, и постройка быстро рухнула.
Изумлённые люди, глядя на такую месть злого духа, пожимали плечами, и все, кто сохранил ясность мысли, с тревогой покидали пепелище, где остались лишь угли и дымящиеся головешки. Поп возвращался домой опечаленный, сожалея о неразумности своей паствы. Парамон, уходя, тряс головою и ругал несчастного Карпу: «Добро дурню:
Карпа после того страшного пожара подевался неведомо куда, пропал и уж больше не навещал ни своих приятелей, ни тестя, ни жену. Разное про него думали. Одни говорили, что он связался с лиходеями, которые перегоняли краденых коней из Беларуси под Псков или в Великие Луки. Пан даже посылал за известиями арендаря, жида Хаима. Другие селяне рассказывали, что встречали Карпу безумным, и он убегал от их голоса в лес, как дикий зверь.
Прошло несколько недель. Один охотник, выслеживая уток, шёл с выжлецом[77] мимо озера. День был пасмурный, волны шумели у берега. Издали увидел он на песке у самой воды чёрную стаю воронов. Выстрелил. Вороны взлетели и скрылись в бору. Подошёл ближе и видит выброшенный водою труп, который волна еще покрывала пеною. Он сразу же сообщил в имение. Дали знать в суд. Трудно было понять, чьё это тело, но одежда и перстень на руке помогли опознать Карпу. Так он, несчастный, окончил свою жизнь. Там же на берегу, без молитвы и без попа труп зарыли в землю.
Тут путник умолк.
— Поведай же, — сказал пан Завaльня, — что стало с Агапкой?
— Агапка несколько лет жила при родителях, от тоски и пережитых ужасов здоровье её ослабло. После смерти родителей и она угасла, как свеча. Царствие ей небесное. Её добродетельная и целомудренная жизнь была примером для всех женщин нашей околицы. Хоть было это давно, но и теперь ещё там, где она со слезами поливала цветы, зеленеют вишни и яблони, и цветы те распускаются каждую весну, девчата в праздничные дни плетут из них венки и украшают ими образ Пречистой Богоматери.
— Почему ж ты не женился на ней, когда она была уже вдовою? — спросил пан Завaльня. — Ты же ещё раньше любил её, была б у тебя прекрасная жена. А хорошая жена — самое дорогое сокровище, ибо где в доме любовь и согласие, там и благословение Божие. Вот и я живу потихоньку, слава Богу, а ведь порядок в хозяйстве наводили мы вместе с моей покойницей.
— После той невесёлой свадьбы я просил пана, чтоб позволил мне пойти в чужие края, где легче добыть денег для поддержания хозяйства и для оплаты податей. Думал, что коли буду далеко, скорей забуду всё то, что долго стояло пред моими очами и наводило тоску. Несколько лет я бродил по России, около Новгорода и Старой Руссы, был даже под самым Петербургом. Трудился на самых тяжёлых работах — там, где через болота и дикие леса прокладывали дороги, копал глубокие канавы, порой весь день стоя в воде. Всё это, слава Богу, перенёс, не надорвал здоровья и вернулся домой с деньгами. Тут-то мне и рассказали об ужасной судьбе Карпы и о смерти несчастной Агапки.
— А жив ли ещё Парамон?
— Помер без исповеди, и могила его в поле без креста.
— Ну что, Янкo, как тебе понравились наши нехитрые повествования? Они правдивые, и их легче понять, чем истории про древних языческих богинь и божков, что ты мне рассказывал. Такой байки никто не запомнит, разве лишь человек учёный.
— Я люблю такие рассказы, в народной фантазии немало истинной правды.
Пока пан Завaльня говорил со мною, челядь переговаривалась меж собой: «
— Ну, теперь будем слушать, что нам поведает твой товарищ, — сказал Завaльня, — Да чтоб случаи из твоей жизни, и чтоб были страшными и занимательными.
Повесть вторая. Лихие проделки
— Знавал и я в своей жизни человека, что был вроде Карпы и за то же поплатился. Ныне мир стал совсем испорчен, много стало людей лихих да ленивых, готовых на всякое зло, а кто им что доброе скажет — и слушать не хотят.
— И я помню лучшие времена, — сказал пан Завaльня. — Сколько в этих краях было хороших панов. Любо было посмотреть, какая скромность и безмятежность царили в храме Господнем, каждый держал в руках чётки и молитвенник, было почтение к старшим и любовь братская. А теперь в костёле[78] всё время слышишь шёпот да смех! Кажется, для того лишь и приходят люди, чтоб показать свои модные наряды. Мода и фармазония их сгубили, а через них и другие страдают.
— Мне кажется, дядюшка, что люди всегда одинаковы, и прежде, как и теперь, были злые и добрые, счастливые и несчастные.
— О нет, Янкo! Ты не видал того, что видели старики. Давние времена уж не воротятся, а грядущее будет еще, может, и похуже. Ну, подавай же нам свой рассказ, — сказал он путнику.
