Молодая девушка произносила его имя с видимым колебанием. Та непринужденность, с какой она прежде обращалась к «дяде Арно», невозвратно исчезла.
– Я говорил с асессором Винтерфельдом, – снова начал Равен, – я заявил ему, что самым решительным образом отказываю ему в согласии на брак с тобой. Я остаюсь при своем «нет», так как знаю, что подобный брак после короткого миража счастья окажется для тебя источником слез и горя. Ты воспитана в аристократических понятиях и среде, привыкла к богатству и роскоши и никогда не удовлетворишься другой средой. Все, что может дать тебе Винтерфельд, – это в лучшем случае скромный семейный очаг и самые ограниченные средства. Ты вступишь в серенькую жизнь, полную лишений, и должна будешь расстаться со всем, что до сих пор было тебе необходимо и дорого. Существуют характеры, способные примириться с постоянными лишениями и самопожертвованием, но ты не из их числа. Тебе пришлось бы совершенно изменить свою природу, и я дал понять асессору, какой страшный эгоизм с его стороны – требовать от тебя подобных жертв.
– Такие жертвы потребуются от меня ведь только в течение немногих лет, – возразила Габриэль. – Георг Винтерфельд лишь начинает свою карьеру, и мы надеемся на будущее. Он пробьет себе дорогу, как некогда сделал ты.
– Может быть, но может быть и нет. Во всяком случае, он не из тех натур, которые штурмом берут свою судьбу, свое будущее. Он достигнет его спокойной, неустанной работой, а на это потребуются долгие годы, и – что всего важнее – все это время он должен быть безусловно свободен и независим, как теперь. Заботы о семье, тысячи обязанностей и обязательств, которыми эти заботы опутают его, не дадут ему возможности исполнить свои честолюбивые замыслы и направят на ту будничную жизнь, где работают исключительно для того, чтобы жить. Тогда он будет навеки потерян для высших целей, а вместе с ним и ты. Конечно, ты не имеешь никакого представления о том, что значит всю жизнь ограничиваться суммой, которую теперь ты тратишь на одни наряды. Мне хотелось бы уберечь тебя от того, чтобы ты на собственном опыте испытала, насколько оправдывается в действительной жизни идеал «рая с милым в шалаше».
В глазах Габриэли заблестели слезы, когда опекун решительной, но жестокой рукой набросал перед ней картину ее будущего, однако она продолжала мужественно защищаться.
– Ты не веришь больше в идеалы, – возразила она, – ты ведь сам сказал мне, что презираешь свет и жизнь. Но мы верим и в то, и в другое, поэтому мы еще изведаем и любовь, и счастье. Георг и не думал о том, чтобы теперь же просить моей руки, он знает, что это невозможно; но через четыре года я буду совершеннолетней, а он получит повышение. Тогда я стану его женой, и никто не будет иметь права разлучить нас… никто в целом мире!
Она проговорила все это торопливо и с необычайной страстностью, но в ее словах уже не слышалось прежнего упрямства и противоречия. Это был скорее бессознательный, робкий протест против того чувства, в котором она призналась матери во время сегодняшнего разговора: ей казалось, что барон обладает тайной властью, которая мучила ее и с которой она должна была во что бы то ни стало бороться. Сейчас она пыталась защититься от этого чувства любовью Георга, и только этим объяснялся резкий тон ее ответа.
На губах Равена промелькнула горькая усмешка.
– Ты, кажется, отлично знаешь, до каких пределов простирается моя власть, – сказал он. – Вероятно, тебе это не раз подробно объясняли, недаром же Винтерфельд – юрист. Хорошо, оставим это дело до дня твоего совершеннолетия. Если и тогда ты повторишь мне сказанное сегодня, я не буду мешать тебе, хотя с того дня наши пути разойдутся. Но до тех пор тебя не должны связывать никакое слишком поспешно данное обещание, никакие воображаемые узы; поэтому с этого дня Винтерфельд перестанет бывать в доме. Ты же пока совершенно свободна и можешь принять предложение всякого, чье общественное положение и личные качества дадут ему на это право. Я никогда не откажу в своем согласии на равный брак. Вот все, что я хотел тебе сказать.
Он говорил серьезно и холодно; ни малейшая дрожь в голосе, ни самое легкое подергивание губ не выдали, чего ему стоило последнее обещание. Чудному сновидению следовало положить конец, и Арно Равен был способен сделать это.
Он отворил дверь в соседнюю комнату, где находилась баронесса, к своему величайшему огорчению не расслышавшая ни слова из их разговора, так как тяжелые портьеры заглушали всякий звук.
– Мы закончили, Матильда, – сказал барон. – Отдаю вашу дочь под ваш надзор, но еще раз повторяю – никаких выговоров! Я не хочу этого. До свидания, Габриэль!
ГЛАВА X
– Ну, теперь я действительно начинаю терять терпение, – сказал Макс Бруннов, входя в квартиру своего друга. – Мне сдается весь мир разделяет взгляды советника Мозера, будто я опасен для государства лишь потому, что ношу фамилию Бруннов. Всюду смотрят на меня или подозрительно, или с величайшим уважением, смотря по тому, к какой партии принадлежат. И этих людей ни за что не уверишь в том, что я – только мирный врач, вовсе не думающий устраивать революцию или ниспровергать правительство, а, напротив, носящий в себе великолепнейшие задатки, чтобы сделаться образцовым гражданином. Никто этому не верит, и вот я со своими роковыми семейными традициями попал еще, как на грех, в пресловутый Р., который постоянно делает судорожные попытки отделаться от своего губернатора и при этом выказывает себя с самой революционной стороны. А его превосходительство сидит в своем седле как нельзя более крепко и при каждом прыжке упрямого коня глубже вонзает ему шпоры в бока. Этот сумеет справиться с вами!
Винтерфельд почти не обратил внимания на слова друга.
– Хорошо, что ты пришел, Макс, – уныло проговорил он. – Я только что собирался к тебе, поделиться с тобой новостью.
Макс взглянул на него внимательнее.
– Что случилось? У тебя какая-нибудь неприятность?
– Да, я уезжаю из Р. и, вероятно, навсегда.
– Да что случилось? Ты на самом деле хочешь уехать?
– Не хочу, а должен. Сегодня утром я получил извещение о моем переводе в столицу и о причислении к министерству.
– К министерству? – повторил Макс. – Что это – повышение или…
– Это – произвол губернатора, – с горечью произнес Георг. – Я должен уехать от Габриэли, необходимо
