объяснения совершенно излишни. Пусти меня!
– Нет еще… речь идет о твоей безопасности. Ты ведь сейчас же уезжаешь?
– Я уезжаю завтра утром, я обещал сыну еще раз навестить его.
– Это совершенно ненужная проволочка, – сказал барон. – За жизнь твоего сына можно не опасаться, тогда как ты будешь вне опасности только по ту сторону границы. В полночь отходит курьерский поезд. Ты останешься до тех пор у меня в квартире, а затем поедешь в моей карете на вокзал. Никто не посмеет задержать тебя.
– А если впоследствии обнаружится, что губернатор лично способствовал отъезду «государственного преступника»?
– Это мое дело. Я беру на себя ответственность.
– Благодарю, – резко ответил Бруннов. – Я остаюсь до завтра и отправлюсь на вокзал не под прикрытием ливреи барона Равена. Я предпочту возможную опасность твоему покровительству. Тебе это понятно?
– Рудольф! Упрямство может стоить тебе свободы!
– Какое тебе дело? Мы ведь враги. Едва ли мы встретимся с тобой еще раз в жизни, но запомни мои слова, Арно! Ты пока очень твердо стоишь на своей головокружительной высоте и с презрением смотришь на угрожающие тебе опасности. Но наступит день, когда все рухнет под тобой, когда все покинут тебя, и тогда ты увидишь, что вера в себя и в свои идеалы еще имеет некоторую ценность. Это сознание поддерживало меня до сих пор. У тебя же после того как обрушится блестящее здание твоего честолюбия не будет поддержки. Ты сам погубил себя… Прощай!
Бруннов ушел. Равен мрачно смотрел ему вслед.
– Сам погубил себя! – глухо повторил он. – Да, он прав!
ГЛАВА XV
В городе было спокойно. «Энергичные меры» возымели свое действие, хотя были проведены и не в том объеме, как предполагалось раньше. Полковник Вильтен, сознававший, что часть ответственности падает и на него, отдал в тот вечер приказ по первой команде стрелять не в толпу, а в воздух. Он рассчитывал на слепой страх, который охватит людей при виде того, что оружие пущено в ход, и его расчет оправдался. Выстрелы произвели панику и смятение, поднялся дикий шум, толпа беспорядочно заметалась из стороны в сторону и побежала, не оказав ни малейшего сопротивления. Полковник, предвидя это, заранее отдал распоряжение, чтобы в решительную минуту путь для бегущих был открыт. Отряду солдат без труда удалось рассеять толпу, и она уже не могла собраться вновь, так как главные пункты города были заняты войсками.
Спустя несколько часов спокойствие было восстановлено практически без всякого кровопролития. Правда, во время паники многие из толпы получили ушибы, но до настоящей схватки дело не дошло. Беспокойные уличные элементы были устрашены, эксцессов больше не было, и в течение следующего дня спокойствие ничем не нарушалось. По-видимому, насилия удалось избежать. Губернатор снова одержал верх.
На следующее утро после беседы с Рудольфом Брунновым барон Равен прошел на половину своей свояченицы. Простуда баронессы имела серьезные последствия, и со дня своего возвращения в город она почти не вставала с постели. Барон ежедневно посылал справляться о ее здоровье; в последние дни он не виделся ни с ней, ни с Габриэлью, под предлогом болезни матери не появлявшейся за столом. Таким образом, после того бурного объяснения они еще не встречались.
Когда Равен вошел, баронесса со страдальческим выражением лежала на кушетке. Барон, как будто не заметив Габриэли, находившейся тут же, в комнате, подошел к ее матери и равнодушным тоном, как бы исполняя долг вежливости, спросил о здоровье.
– О, я пережила скверные дни, – вздохнула баронесса. – Я чувствую себя очень плохо, а страх и волнение, пережитые мною в тот ужасный вечер, когда хотели штурмовать замок, совсем подорвали мое здоровье.
– Я ведь приказал доложить вам, что были приняты все меры для безопасности замка, – нетерпеливо возразил Равен. – Для вас вообще и не могло возникнуть никакой опасности, демонстрация была направлена исключительно против меня.
– Но шум, выступление войск, выстрелы на улицах города! Все это ужасно расстроило мои нервы. Ах, зачем я не уступила просьбам полковника Вильтена и не осталась еще на несколько дней у него в имении! Правда, при настоящих условиях я не могу и думать об этом. Габриэль форменным образом мучает меня своим упрямством и своеволием. Она решительно заявила, что никогда не отдаст руки молодому барону Вильтену, и грозит напрямик отказать ему, если я допущу, что он сделает ей предложение.
Равен скользнул взглядом по молодой девушке, которая, опершись головой на руку, сидела в некотором отдалении от них. Но и теперь не сказал ей ни слова.
– Я в чрезвычайном затруднении, – продолжала баронесса. – Я дала полковнику самые определенные заверения, которые никак нельзя взять обратно. Он и его сын будут вне себя. Габриэль уверяет, что уже говорила с вами об этом, Арно. Неужели вы согласны с ее отказом?
– Я, – холодно произнес барон, – отказался от всякого влияния на вашу дочь.
– Боже мой, что случилось? Неужели Габриэль проявила свое упрямство и по отношению к вам?
– Оставим это! – резко прервал баронессу Равен. – Я, конечно, должен уладить историю с Вильтеном уже ради своего личного отношения к полковнику. Он никогда не простил бы мне, если бы я не избавил его сына от неприятности получить отказа там, где он был уверен в согласии. Впрочем, вы сами виноваты, Матильда. Вам следовало заручиться согласием дочери, прежде чем давать определенное обещание. Во всяком случае нужно выяснить этот вопрос. Я поеду к Вильтену и воспользуюсь нашим сегодняшним свиданием, чтобы сообщить ему об отказе Габриэли. Однако перейдем теперь к настоящей цели моего прихода! Вы ведь больны?
– О, да, очень больна! – прошептала баронесса, с выражением крайнего утомления падая на подушки.
– В таком случае я могу сделать вам следующее предложение. Доктор говорит о нервном расстройстве и советует перемену климата, тем более что осень у нас очень сурова и неблагоприятна. К тому же при
