изменить сюжет всей нашей истории… Но Мудель сразу же двинулся в глубину городских кварталов, намереваясь побыстрее выйти к своим, которые, как он верно в общем-то предполагал, уже вошли в город…
Ровно через полтора часа интенсивного марша даже такой не слишком склонный к самокритике человек, каким являлся фельдфебель Мудель, вынужден был все же признать, что они окончательно заблудились… Поплутав некоторое время по узким улочкам, он совершенно случайно избрал-таки верное направление и пошел в сторону обнаруженных Зельцем северных городских ворот, оказавшись при этом — с получасовым опозданием — в тылу двигающегося туда же спецназа…
Время не было единственной в Городе эфемерной субстанцией, живущей по каким-то своим, не привычным для человеческого сознания законам. Звуковые, как, впрочем, и радиоволны, также распространялись здесь, явно нарушая известные любому современному школьнику законы акустики. Поэтому не стоит удивляться тому, что негромкий стук от упавшей на мостовую полупустой канистры (Зельц даже не стал делать замечание уронившему ее солдату), едва различимый на противоположном краю площади, прозвучал для находившихся в нескольких кварталах спецназовцев так, словно все произошло за углом соседнего здания. Группа мгновенно рассредоточилась, прижавшись к стене ближайшего дома, и замерла. Выждав несколько секунд, майор жестом отправил спецназеров Окуня и Носа на разведку, приказав остальным оставаться на месте. Боевая пара бесшумно двинулась вдоль улицы, остальные бойцы присели около стены, ощетинившись стволами готового к бою оружия… Потянулось напряженное ожидание, знакомое любому военному человеку, когда секунда тянется целую вечность, а окружающее пространство вдруг сужается до размеров прорези прицела…
Матерый — семь лет боевого стажа — спецназище Окунь появился столь неожиданно, что генералу даже показалось, будто он просто материализовался из перенасыщенного тревожным напряжением воздуха. Улыбнувшись Юрию Сергеевичу своей немного виноватой и слегка беспомощной улыбкой, — которая, похоже, вообще никогда не сходила с его губ, он присел около командира и тихонько (но не настолько, чтобы не слышал генерал) сообщил:
— Ну, командир, это полный аллее! Чистое здоровье!.[27] Там впереди, кварталах в двух отсюда, здоровенная площадь, а на ней… Жалко, вы сами не видели — самые настоящие фрицы, 'мадэ ин фатерлянд — сорок два' — около роты солдат, несколько офицеров, какие-то штатские, два танка и штук пять машин. Нет, это что-то, командир, это надо таки видеть, я вам говорю! Чистое здоровье…
Майор, привыкший, судя по всему, к неформальной манере доклада подчиненного, кивнул:
— Подойти можно?
— Легко. Там, правда, в подъезде двое фрицев нарисовались — типа караульные. Но это так — для блезиру. Дадите полторы минуты — мы их снимем. Как девочек у ресторана — легко и без крови. Я там Носа оставил за ними присматривать.
— Ясно… — задумчиво пробормотал Московенко. — Обойти их можно?
— Наверное… — Окунь пожал плечами. — Только неудобно — там улица поворачивает и упирается в площадь. Можно тихонько подойти и на этажах укрыться. А если в обход переть — скрытно подойти будет сложно.
— Ладно. — Майор принял решение. — Возьми с собой Глаза и убери этот пост. Сколько тебе времени надо?
— Ой, командир, я вас умоляю… — Окунь махнул рукой. — Через пять минут идите за мной — тут недалеко — все будет чисто и четко как в аптеке…
Майор усмехнулся и слегка хлопнул лейтенанта по плечу:
— Ну, тогда вперед, разговорчивый. И аккуратно там — нам сейчас лишний, как ты бы выразился, 'шухер' не нужен. О’кей?
— О-би, — в тон ему ответил, поднимаясь на ноги, Окунь. И, сделав знак следовать за ним спецназовцу Глазу, исчез за углом здания.
Выждав оговоренные пять минут, в том же направлении двинулась и остальная группа…
Спецназ не знает, что такое жестокость… Спецназу незнакомо милосердие… Спецназ просто выполняет приказ — четко, эффективно и без эмоций… Судьба в лице спецназовца Носа ниспослала рядовому Отто Вейцлеру легкую смерть — он даже не понял, что умирает. Еще секунду назад он стоял в прохладной полутьме подъезда, укрываясь от царящей снаружи жары — и вот он уже опускается, влекомый неведомой силой, на мраморный пол, ощущая, как под подбородком растекается, слегка пульсируя, что-то теплое и вязкое…
Нос разжал руку, зажимавшую рот несчастному Вейцлеру, и, перехватив ставшее привычно тяжелым тело под мышки, затащил его под лестницу. Подал знак поджидавшим снаружи товарищам и бесшумно метнулся вверх по лестнице — вслед за вторым караульным, пару минут назад поднявшимся на второй этаж.
Спецназовцы Окунь и Глаз вошли в подъезд и заняли оборону, держа на прицеле ярко освещенный вход и ведущую наверх лестницу, спустя несколько долгих секунд раздался короткий условный свист и к ним присоединился Нос, вытирающий потемневшее лезвие НРСа[28] куском какой-то светлой тряпицы. Убрав нож в вертикально закрепленные на плечевой лямке разгрузки мягкие ножны, он опустился на ступеньку около Окуня и тихонько доложил:
— Спекся фриц — я ему в аккурат возле унитаза ласты склеил. Европа, блин, — нет чтобы под лестницей отлить — пошел сортир искать. Бегай еще за ним!
— О’кей. — Окунь бросил взгляд на часы, развернутые по старой спецназовской привычке циферблатом к ладони, — пятьдесят две секунды — молодец! Ждем наших…
Окружавшие площадь здания оказались идеальным местом для ведения скрытого наблюдения. Открывающийся с балкона третьего этажа вид позволял незаметно наблюдать за всем происходящим на площади, а высокие мансарды соседних зданий, казалось, были просто созданы для оборудования снайперских позиций. Чем Московенко незамедлительно и воспользовался, отослав туда обоих снайперов вместе с выделенными им для прикрытия молодыми спецназовцами Крюком и Башкой.
Сам он вместе с остальной группой расположился в просторной зале того самого здания, в подъезде которого нашли свою смерть двое незадачливых караульных. Укрывшись за балконным ограждением, майор некоторое время наблюдал за вероятным противником, занятым разгрузкой каких-то контейнеров из допотопного тентованного грузовика, радиатор которого украшал хорошо знакомый мерседесовский знак. Никакой другой активности нежеланные соседи не проявляли — свободные от работы солдаты просто сидели в тени угловатого танка и, судя по жестикуляции, о чем-то оживленно разговаривали. Неторопливо водя биноклем, майор насчитал нескольких офицеров, кителя по крайней мере двоих из них украшали генеральские ('Однако!') золотые эполеты. Еще одним из попавших в суженное цейссовской оптикой поле зрения Московенко офицеров был, насколько майор разбирался в знаках различия германского вермахта, то ли капитан, то ли майор, который, в отличие от своих высокопоставленных коллег, важно расхаживающих неподалеку от разгружаемого грузовика, сидел вместе с солдатами у танка. 'С этим надо поосторожней, — решил Московенко, рассмотрев на кителе офицера Железный Крест за храбрость и двойную ленточку за боевое ранение, — явно не штабник[29]'. Помимо Зельца (а это был, как вы понимаете, он) пристального внимания майора заслужили и четверо секретчиков, контролирующих неприкосновенность драгоценных контейнеров — опытный глаз спецназовца сразу же выделил их среди обычных солдат, — не столько по одежде без всяких знаков различия, сколько по типичной для 'особистов' всех времен и народов манере поведения. Результатом данного наблюдения стало решение 'и с этими орлами быть поаккуратней' и отданный на закрытой частоте боевой связи приказ обеим снайперам (по непонятной причине этот вид связи хоть и с перебоями, но работал).
Переведя взгляд на чердак соседнего здания, майор увидел поданный Монголом знак, подтверждающий получение приказа, и опустил наконец бинокль. Теперь необходимо было составить хотя бы приблизительный план действий — ситуация, в которой оказались спецназовцы, все более и более выходила за рамки обычной спецоперации… В тот момент майор еще не знал, что в его пока не составленный план вкрадется некий посторонний фактор, предвидеть появление которого не смог бы ни один даже самый гениальный в мире стратег… Разве что ему, этому стратегу, было бы дано предсказывать будущее — но такого ведь не бывает, правда?..
Однако же сей весьма досадный фактор тем не менее не только, увы, существовал, но и приближался к облюбованному отрядом генерала Музыкального зданию с небольшой, но завидно постоянной скоростью быстро идущего пешехода.
16
Появление бравого 'солдата фюрера' Муделя со товарищи конечно же не осталось незамеченным для дежуривших в подъезде наблюдателей. О чем и было доложено майору. Полученный приказ ('возьмите их, только тихо и без ликвидации') звучал несколько странно для проводящего боевую операцию диверсионного спецназа, однако Московенко необходимо было любой ценой получить кое-какую информацию или, проще говоря, поговорить с кем-нибудь (и лучше не с одним) из непрошеных гостей-конкурентов. Задача не показалась Окуню, Носу и Глазу сложной — немцы не таясь вышагивали по центру узкой улочки и, похоже, даже в мыслях не держали возможности неожиданного нападения. Первым, как и подобает бесстрашному командиру, шел, выставив перед собой ствол автомата и поправляя сползающую на глаза при каждом шаге каску, сам Мудель, за ним растянулись приданные Зельцем солдаты, которые — в отличие от своего начальника — похоже, действительно не боялись, спокойно шагая вслед за ним и о чем-то негромко разговаривая…
Бесшумно пройдя анфиладой комнат второго этажа, спецназовцы оказались прямо над головой противника, что — учитывая отсутствие стекол и рам в здешних окнах — было наиболее выгодной позицией для неожиданной атаки. Окунев, знаками распределив между бойцами будущие цели и тихонько отщелкнув вниз сектор предохранителя своего автомата, уже собрался было перемахнуть невысокий подоконник, обрушившись на головы ничего не подозревающих солдат, но в этот момент…
Несбыточной мечтой маленького Муделя, детство которого прошло в бедных рабочих кварталах Берлина, совпав по времени с разгаром тотальной безработицы и жуткой инфляцией марки, был собственный велосипед. Однако родители, вкалывающие по двенадцать часов на текстильной фабрике и тем не менее едва сводящие концы с концами, не могли позволить себе подобной роскоши. Так продолжалось несколько лет— пока на политической арене не появился уже достигший ранее определенной известности и даже успевший примерить к себе (правда, ненадолго) драматическую роль 'узника совести'
