воспоминания. Эрвальд подошел на шаг ближе и тихо, но как-то мягко и взволнованно произнес:
— Мы были одни, как теперь. Над нами высились пальмы, в природе было разлито безмолвие знойного полудня. Внизу струился Нил, на другом берегу тянулись обнаженные желтые холмы, а вдали сверкало песчаное море пустыни; все горело в жгучих лучах солнца. Вдали стояло как будто облако горячего пара, и из него на наших глазах выплыло волшебное царство древней саги пустыни. Вы были тогда ребенком, но такой момент переживают лишь раз в жизни, и он врезается в память даже ребенку. Вы должны помнить!
Последние слова были произнесены повелительно и в то же время как страстная просьба. Эльза слушала, затаив дыхание, ее глаза не отрывались от горящего темного взгляда Рейнгарда, который, казалось, притягивал их к себе, и, словно он действительно обладал властью вызывать из глубины ее души давно забытые представления, в ее памяти начало медленно всплывать то, что она когда-то видела ребенком: раскаленное облако над пустыней, вздрагивающие в нем скрытые лучи и то выступающие, то вновь расплывающиеся непонятные образы. Все это как-то странно перепутывалось с действительностью. И здесь, в глубине, клубилось белое море тумана, и его волны точно разбивались о вершины гор, ярко освещенные теперь показавшимся из-за горизонта солнцем. Оно без лучей висело, как красный шар в облаках, обложивших восток; долина внизу осветилась отблеском кровавой зари.
И тот же голос, который раздавался под пальмами в далекой стране солнца, долетал теперь до ушей молодой девушки:
— С тех пор мне часто случалось видеть мираж, но картина всегда была неясной, туманной, — это была простая игра света в облаках. Такой отчетливой и яркой я видел ее только раз. Она явилась мне, как лучезарное, сулящее счастье знамение в начале моей новой деятельности, и я унес воспоминание о ней с собой на всю жизнь, как обещание. Посмотрите, фата-моргана выступила тогда перед нами среди такого же алого сияния и тумана; не собирается ли она вторично явиться нам?
Глубоко в долине еще волновалась белая завеса, разрываясь и тая в лучах солнца. Из нее выступил сперва замок с башнями и зубцами, затем лежащий ниже старый город со стенами и остроконечными крышами, но все это в румяном свете утра казалось каким-то незнакомым, неземным, как будто отделялось от почвы и было лишь светлым призраком, готовым расплыться подобно алым облакам на небе. Это был не Кронсберг, а сказочный город, окутанный золотистой дымкой; у его ног плескалось море, над ним высились горы, утопавшие в снежном блеске. Это было далекое, доступное лишь взору призрачно-прекрасное видение.
Разговор смолк. Эльза встала и стояла рядом с Эрвальдом, перегнувшись вперед; затаив дыхание, она смотрела на картину, расстилавшуюся у ее ног; ее глаза блестели, точно вместе с проснувшимися воспоминаниями в них попал луч солнца из страны ее детства, и в улыбке, появившейся на всегда сурово сжатых губах, было что-то напоминавшее прежний веселый детский смех.
Пробуждение было близко. Рейнгард с какой-то безумной радостью наблюдал за этим. Теперь он хотел разрушить чары во что бы то ни стало, хотел опять увидеть очаровательную упрямицу, «злое, прелестное маленькое создание», которое он взял на руки и поцеловал, уходя из дома Осмара, чтобы никогда больше не переступать его порога.
— Фата-моргана! — повторил он все тем же странно притягивающим к себе голосом, но теперь уже не сдерживая в нем страсти. — Верно, вы слышали древнюю сагу пустыни о чудесной светлой стране, где в недосягаемой дали живет счастье? Никогда нога смертного не ступала в нее, и все, кто стремится проникнуть туда, погибают, падая без сил на горячий песок среди могильного молчания страшной пустыни. Меня это никогда не пугало; ведь манящие демоны пустыни, джины, склоняются под конец над людьми, погибающими в погоне за ними. Я, не задумываясь, отдал бы жизнь, если бы знал, что один только раз заключу в объятья великое, безграничное счастье, о котором столько мечтал, а потом умру!
Опять перед Эльзой был прежний пылкий Рейнгард. Точно таким стоял он тогда под пальмами, когда крикнул миражу свое ликующее: «Иду к тебе!» Эльза молча, но с пылающими щеками слушала эти фантастические, опасные мечты.
Великое, безграничное счастье! Это понятие было чуждо ей. В жизни, которую она вела до сих пор, для него не было места, а то, что давала ей любовь Лотаря, было чем-то совсем-совсем другим. Она не знала страстного томления и борьбы, но в эту минуту поняла их по наитию; слова Рейнгарда будили эхо в ее груди.
— Вы хотели тогда добраться до этой волшебной страны, — тихо сказала она. — О, я помню!
— В самом деле? Вы помните? — возбужденно воскликнул Рейнгард. — Да, я рассказывал девочке сказку; я хотел взять маленькую Эльзу с собой на лошадь и лететь с ней в пустыню, мчаться день и ночь без отдыха, пока мы не достигли бы царства фата-морганы. Девочка верила сказке и радовалась. Я взял ее на руки, поднял высоко в воздух и поцеловал!
В его словах слышался неудержимый, бурный восторг. Испугал ли Эльзу этот порыв или жгучий луч, блеснувший в темных глазах Эрвальда, только она внезапно отшатнулась, точно от чего-то страшного. Свет, озарявший ее лицо, потух; она выпрямилась и сказала холодно и серьезно:
— Эта девочка — теперь невеста вашего друга; вы, кажется, забыли это?
Он вздрогнул. Да, он все забыл в эту минуту, все, даже друга и его только что заключенную помолвку.
— Прошу извинить меня, — сказал он, быстро овладевая собой. — Не думаю, чтобы для Лотаря было что-нибудь оскорбительное в том, что я напомнил его невесте о ее раннем детстве.
Эльза промолчала. Не слова Рейнгарда наполнили ее душу этим загадочным страхом, а его тон и взгляд. Она не понимала, чего испугалась, но в ней заговорило мрачное предчувствие чего-то рокового, ужасного, грозившего ей, и она инстинктивно старалась избежать опасности.
— Мне пора идти, — глухо сказала она. — До свидания, господин Эрвальд!
Она слегка наклонила голову и пошла к дому.
Рейнгард стоял не двигаясь и смотрел ей вслед. Его загорелое лицо побледнело при мысли, внезапно пронизавшей его мозг; при свете этой молнии он увидел пропасть, на краю которой стоял… с невестой своего друга.
Утренняя заря побледнела, с ней исчез и весь призрачный, сказочный блеск. Внизу рассеялись последние остатки тумана, и вместе с солнцем везде проснулась жизнь. Высоко над горами парили два орла, в долине реяли ласточки. Ветер, пробежав по лугу, закачал ветви ели, и дождь капель, висевших на хвое, посыпался на Эрвальда, одиноко стоявшего у ствола. Он вздрогнул и провел рукой по лбу.
— Да, пора! — сказал он вполголоса. — И мне пора очнуться.
Он повернулся, собираясь уйти. Его взгляд еще раз скользнул по ландшафту, и по его лицу пробежала бесконечно горькая улыбка.
— Вот она — фата-моргана! И это — не воздушное видение, а реальная действительность, но все-таки сага пустыни права: она недосягаема. Она исчезает, когда протянешь к ней руки!
26
Наступил июль, и в Кронсберге сезон был в самом разгаре. Курорт был переполнен, и его бульвар представлял необыкновенно блестящую и оживленную картину. Герцогский двор приехал уже недели две назад; за ним потянулась вереница знатных и богатых фамилий, и у леди Марвуд больше не было основания жаловаться на «ссылку».
Она, красивая, остроумная женщина, тотчас стала центром общества. О супруге английского лорда много говорили, но не всегда отзывались о ней одобрительно; открытый разрыв с мужем, пренебрежение принятыми приличиями, рой поклонников — все это давало пищу сплетням, и тем не менее все преклонялись перед ней. Женщина ее положения и с ее богатством могла позволить себе многое, чего не простили бы другой, и Зинаида позволяла себе почти все.
У леди Марвуд были самые великолепные туалеты, самые красивые экипажи, ее вилла была всегда полна гостей, ее роскошь служила темой для разговоров всему Кронсбергу. Где бы она ни показалась со
