махнул рукой.
— Я ведь сказал вам, чтобы мне не мешали и что сегодня больше не принимаю!
— Я и отказал было этому господину, — ответил слуга, — о он просил хоть доложить о нем. Виллибальд фон Эшенгаген.
Гартмут приподнялся.
— Просите!.. Скорее!
Слуга вышел, ив следующую минуту появился Виллибальд, но нерешительно остановился у двери. Гартмут вскочил. Да, то были прежние знакомые черты, милое, открытое лицо, честные голубые глаза друга его юности, и, страстно вскрикнув: «Вилли! Мой добрый, милый Вилли! Это ты! Ты пришел ко мне?» — он порывисто бросился ему на грудь.
Эшенгаген, не имевший малейшего представления о том, как странно совпало его появление в эту минуту с нахлынувшими а Гартмута воспоминаниями, был ошеломлен таким приемом.
Он помнил, как командовал им Гартмут и демонстрировал перед ним свое умственное превосходство; он думал, что автор «Ариваны», которого так превозносили вчера, должен оказаться еще высокомернее, и вдруг встретил такую нежность.
— Так ты рад моему приходу, Гартмут? — спросил он, все еще немножко колеблясь. — А я побаивался, что тебе это будет неприятно.
— Неприятно увидеться с тобой после десяти лет разлуки? — с упреком воскликнул Гартмут.
Он усадил друга рядом с собой, начал расспрашивать его, рассказывал сам и был так искренне рад, что робость у Вилли прошла и вернулась прежняя доверчивость. Он объяснил, что всего третий день в городе и едет в Фюрстенштейн.
— Да, в самом деле, ведь ты жених! — перебил его Роянов. — Я еще в Родеке узнал, кого прочит себе в зятья фон Шонау, а также видел его дочь. От души поздравляю тебя!
Вилли принял поздравление с каким-то странным лицом и ответил вполголоса:
— Да... собственно говоря, это мама нашла мне невесту.
— Я так и думал, — засмеялся Гартмут. — Но, по крайней мере, ты по доброй воле согласился?
Вилли не ответил и продолжал усердно рассматривать ковер под ногами; вдруг он спросил:
— Гартмут, как ты это делаешь... когда пишешь стихи?
— Как я это делаю? — Гартмут с трудом подавил смех. — Это нелегко объяснить; я даже не знаю, сумею ли хорошенько растолковать тебе это.
— Да, мудреное занятие писать стихи! Я пробовал вчера вечером, когда вернулся из театра. Только никак не могу подобрать рифмы, и выходит совершенно не то, что у тебя; вообще дело как-то не клеится. Вот я и решил спросить у тебя, как ты это делаешь. Понимаешь, я не претендую на что-нибудь торжественное и романтическое, как твоя «Аривана», а так... я хочу сочинить совсем маленькое стихотворение.
— Конечно «ей»? — прибавил Гартмут.
— Да, ей, — глубоко вздохнув, подтвердил молодой помещик, но теперь его собеседник уже расхохотался совершенно открыто.
— Вилли, надо признаться, ты примерный сын! Конечно, бывает, что люди сватаются по приказанию папаши или мамаши, но ты еще и добросовестно влюбился в невесту, дарованную тебе дражайшей родительницей, и даже сочиняешь стихи в ее честь.
— Да вовсе не в ее честь! — Закричал Виллибальд с таким отчаянием, что Роянов озадаченно посмотрел на него; у него даже мелькнула мысль, что голова у его друга не совсем в порядке. Тот, вероятно, и сам почувствовал, что производит несколько странное впечатление, и начал объяснять, в чем дело, но сбивчиво и бессвязно. — Сегодня у меня была стычка с одним нахалом, который осмелился оскорбить фрейлейн Мариетту Фолькмар, певицу здешнего придворного театра, а я, понятно, этого никогда не потерплю. Я сбил его с ног и с удовольствием собью еще раз, если понадобится. То же самое я проделаю со всяким, кто слишком близко подойдет к ней.
Он вскочил с таким угрожающим видом, что Гартмут поспешно схватил его за руку и удержал на месте.
— Стой! У меня нет подобного намерения, меня ты еще можешь пощадить до поры до времени. Однако что за дела у тебя с Мариеттой Фолькмар, этой ходячей добродетелью нашей оперы? До сих пор она слыла недотрогой.
— Прошу тебя говорить об этой особе с большим уважением! Ну, одним словом, этот граф Вестербург вызвал меня на дуэль; я стреляюсь с ним и надеюсь проучить его так, чтобы он долго меня помнил.
— О, да ты делаешь большие успехи на любовном фронте! Всего два дня здесь и уже успел затеять ссору и получить вызов, стать рыцарем и защитником молодой певицы и драться за нее на дуэли! Ради Бога, Вилли, что скажет на это твоя мать?
— Это вопрос чести; моя мать тут ни при чем! Но мне нужен секундант, а я здесь никого не знаю. Дядя Герберт, разумеется, должен даже подозревать об этом, иначе он вмешается и обратится в полицию; вот я и решил пойти к тебе и спросить, не можешь ли ты мне в беде?
— Так вот почему ты пришел! — сказал Роянов с горьким разочарованием. — А я, было, думал, что тебя привела ко мне старая дружба. Впрочем, все равно, разумеется, я к твоим услугам, какое оружие выбрал твой противник?
— Пистолеты.
— Ну, с пистолетом ты умеешь обращаться; мы с тобой часто стреляли в цель в Бургсдорфе, и ты был тогда хорошим стрелком. Итак, завтра утром я отправлюсь к секунданту твоего противника и затем извещу тебя; только мне придется сделать о письменно; в дом господина Вальмодена я не пойду.
— Хорошо, так напиши вместо меня, — сказал Виллибальд. — Действуй по своему усмотрению, я заранее на все согласен, ведь я ровно ничего не смыслю в этом. Вот адрес секунданта, теперь я пойду, надо еще отдать кое-какие распоряжения... на всякий случай.
Он встал и, прощаясь, протянул другу руку, но тот не заметил этого и проговорил тихо и запинаясь:
— Еще одно, Вилли... Бургсдорф так близко от Берлина... верно, часто видишь... моего отца.
Этот вопрос привел Виллибальда в замешательство; в продолжение всей беседы он избегал упоминать имя Фалькенрида, и не знал о предстоящем приезде полковника.
— Нет, — не сразу ответил он, — мы почти никогда не видим его.
— Но ведь он по-прежнему бывает в Бургсдорфе?
— Нет, он стал большим нелюдимом. Но я случайно видел его в Берлине, когда ездил за дядей Вальмоденом.
— Как же он выглядит? Состарился за последние годы?
— Ты с трудом узнал бы его с седыми волосами.
— Седыми? — воскликнул Гартмут. — — Ему только пятьдесят два года! Или, может быть, он был болен?
— Насколько мне известно, нет. Он поседел неожиданно, за несколько месяцев... еще тогда, когда подавал в отставку.
Гартмут побледнел; его глаза с выражением испуга уставились на говорящего.
— Мой отец подавал в отставку... он, солдат до мозга костей? В каком году это было?
— До этого не дошло, — успокоил его Вилли, — ему не позволили выйти в отставку, только перевели в другой гарнизон, подальше. Теперь он уже три года служит в военном министерстве.
— Но он хотел выйти в отставку! В каком году?
— Да тогда... когда ты исчез. Он полагал, что его честь требует этого, и... право, Гартмут, тебе не следовало так огорчать отца, ведь это чуть не убило его.
Гартмут не отвечал, не оправдывался; он дышал тяжело и прерывисто.
— Лучше не будем говорить об этом, — сказал Виллибальд, — все равно ничего не поделаешь, ничего не изменишь. Ну, так ты все устроишь, и, значит, завтра утром я жду твоего письма. Спокойной ночи!
Гартмут, казалось, не слышал его слов и не заметил, как ушел Виллибальд; он продолжал стоять все на том же месте и смотреть в пол. Только через несколько минут он медленно поднял голову, провел рукой по лбу и прошептал:
