— А вам это, кажется, приятно? — рассердился Гагенбах. — По-видимому, вы находите совершенно в порядке вещей, чтобы он был «у ваших ног» — так сказано в этой мазне.
Леони, все еще улыбаясь, пожала плечами.
— Оставьте своему племяннику его юношеские мечты, они не опасны. Право же, я ничего не имею против них.
— Но я имею! Если глупый мальчишка еще хоть раз посмеет воспевать вас и приносить к вашим ногам чувства, волнующие его юношескую грудь, то…
— Что вам-то до этого? — спросила Леони, пораженная таким взрывом горячности.
— Что мне до этого? Ах, да, вы еще не знаете! — Гагенбах вдруг встал и подошел к ней. — Посмотрите на меня, фрейлейн Фридберг.
— Я не нахожу в вас ничего особенно замечательного.
— Я и не хочу, чтобы вы находили меня замечательным. Но ведь у меня довольно сносная внешность для моих лет?
— Совершенно верно.
— У меня выгодное место, состояние, нельзя сказать, чтобы маленькое, и неплохой дом, который слишком большой для меня одного.
— Я нисколько не сомневаюсь во всем этом, но…
— А что касается моей грубости, — продолжал Гагенбах, не обращая внимания на попытку прервать его, — то она только внешняя, в сущности я настоящая овца.
При этом заявлении Леони весьма недоверчиво посмотрела на доктора.
— Одним словом, я человек, с которым можно ужиться, — с чувством собственного достоинства заключил доктор. — Вы этого не находите?
— Конечно да, но…
— Хорошо, так скажите «да», и дело с концом!
Леони вскочила со стула и густо покраснела.
— Что это значит?
— Что значит? Ах, да, я забыл сделать вам формальное предложение, но это нетрудно исправить. Итак, я предлагаю вам свою руку и прошу вашего согласия… по рукам!
Доктор протянул руку, но избранница его сердца отскочила назад и резко ответила:
— Вы не должны поражаться тем, что я так удивлена, право, я никак не считала возможным, чтобы вы удостоили меня таким предложением.
— Вы хотите сказать потому, что у вас есть «нервы»? — как ни в чем не бывало, произнес Гагенбах. — О, это пустяки, от этого я вас отучу, на то я врач.
— Мне очень жаль, что я не могу помочь вам в вашей практике. Такой холодный ответ озадачил доктора.
— Не должен ли я понять это так, что вы оставили меня с носом? — протяжно спросил он.
— Если вам угодно так называть это, то, действительно, таков мой ответ на ваш необычайно нежно и деликатно предложенный вопрос.
Лицо доктора вытянулось. Он не считал нужным соблюдать какие-то церемонии, делая предложение; он знал, что, несмотря На свои годы, представлял собой «партию» и что любая из его знакомых дам с готовностью разделила бы с ним его состояние и положение в обществе; и вдруг здесь, где его предложение, без сомнения, являлось большим счастьем, на которое эта лишенная средств девушка едва ли смела надеяться, оно было отвергнуто. Он думал, что ослышался.
— Так вы в самом деле отказываете мне?
— Мне очень жаль, но я вынуждена отказаться от предложенной мне чести.
Гагенбах смотрел то на Леони, то на портрет, висевший над столом; наконец досада прорвалась наружу.
— Почему? — повелительно спросил он.
— Это, надеюсь, мое дело.
— Извините, мое! Раз я остаюсь с носом, то хочу знать, по крайней мере, почему. Между нами что-то стоит — воспоминание, юношеская любовь, ну, словом, вот тот! — и он указал на портрет с траурной лентой.
Леони молчала, но по ее щекам вдруг заструились горячие слезы.
— Я так и думал! — сердито закричал доктор. — Но я не позволю так оттолкнуть себя! Кто был этот двоюродный брат? Где он жил! Как он попал в Африку? Хоть это я могу узнать?
— Если вам это кажется столь важным, — Леони попыталась сдержать слезы, — пусть будет по- вашему. Да, Энгельберт был моим женихом, и я вечно буду его оплакивать. Он был домашним учителем в семье, где я была гувернанткой, наши сердца встретились, и души слились воедино.
— Весьма трогательно! — буркнул доктор, но, к счастью, так тихо, что Леони не разобрала.
— Энгельберт уехал в Египет в качестве компаньона; там на него точно нашло откровение, и он решил посвятить остаток жизни миссионерству. Он великодушно вернул мне мое слово, но я не приняла его и объявила, что готова разделить с ним его тяжелую, полную самопожертвования жизнь. Этому не суждено было сбыться! Он еще раз написал мне перед отъездом в Африку, а потом… — голос Леони прервался рыданиями, — потом я уже ничего больше о нем не слышала.
Гагенбах испытывал чувство жгучего удовлетворения, убедившись, что упомянутый жених, просветитель язычников, в самом деле умер или пропал без вести. Объяснение смягчило его досаду и лишило полученный им отказ всякого обидного оттенка. Доктор успокоился.
— Мир праху его! — сказал он. — Но ведь когда-нибудь вы же перестанете оплакивать его, нельзя же всю жизнь грустить об одном человеке. В наше время невеста, пролив о почившем женихе приличное количество слез, обзаводится другим, если таковой подвернется. В данном случае он перед вами и снова повторяет свое предложение. Леони, вы хотите выйти за меня? Да или нет?
— Нет! Если бы я не знала, чем обладала в лице моего преданного, нежно любящего Энгельберта, то это показали мне вы. Может быть, к другой женщине вы не обратились бы так… так бесцеремонно, но ведь отцветшая, одинокая девушка, бедная, зависимая гувернантка, конечно, должна считать за счастье, что ей предлагают «хорошо обеспеченное положение»! К чему же тут еще церемонии? Я слишком высоко ставлю брак, чтобы смотреть на него только с такой точки зрения. Лучше я буду оставаться в бедности и зависимости, чем стану женой человека, который, даже явившись в качестве жениха, не счел нужным оказать мне элементарное уважение! Полагаю, нам нечего больше сказать друг другу!
Она поклонилась и вышла из комнаты. Гагенбах остался на прежнем месте и озадаченно смотрел ей вслед.
— Вот это называется распечь! — сказал он. — И я ничего, преспокойно вынес! Впрочем, в возбужденном состоянии, с раскрасневшимися щеками и блестящими глазами она была очень недурна! Я даже не знал, что она такая хорошенькая. Да, уж эти проклятые холостяцкие привычки! Просто хоть пропадай с ними! —
Он взял шляпу и собирался уже выйти, как вдруг его взгляд опять упал на портрет соперника; весь его гнев обратился против невинной фотографии.
— Нюня! Заморыш! Эн-гель-берт! — В этом имени выразилось все презрение, на какое он только был способен. — И из-за него она отталкивает такого человека как я. Это глупо, сумасбродно! — Он стукнул по столу так сильно, что бедный Энгельберт дрогнул. — И все-таки мне это нравится, и я женюсь на ней все равно, хочет она этого или не хочет!
16
В Оденсберге развевались флаги, на возвышенностях грохотали мортиры, триумфальные ворота, зеленые гирлянды и цветы всюду приветствовали новобрачных, возвращавшихся из-под венца.
Обряд бракосочетания происходил в довольно отдаленной церкви. Свадебный поезд уже возвращался; впереди ехали новобрачные. На заводах тоже был праздник; по дороге к господскому дому
