— Не играйте со мной комедии, мне все в точности известно. Бедный Эрих! Если бы он подозревал, что его любимый друг детства отбил у него невесту! Кто знает, от какого горького разочарования спасла его преждевременная смерть.
— Это постыдное предположение! — с негодованием воскликнул Эгберт. — Вы позорите сестру так же, как и меня. Нет, невеста Эриха была так же недосягаема для меня, как недосягаема теперь его вдова… а в моих чувствах я никому не обязан отчитываться. Да и вообще я пришел сюда не для беседы на эту тему, а для переговоров, которые нельзя больше откладывать.
— О чем? — спросил Вильденроде, неподвижно стоя перед ним со скрещенными руками.
— Неужели я должен объяснять вам это? — Рунек сделал нетерпеливый жест, но овладел собой и продолжал внешне спокойно: — Речь идет прежде всего о том происшествии в Берлине у госпожи Царевской, значение которого было понятно каждому из присутствующих. Так как я не вращался в том кругу и не знал близко ни одного из участников, то и не интересовался им; только когда вы явились в Оденсберг и я узнал об опасности, грозящей Эриху и его отцу, я стал расспрашивать. Я узнал, что вас спасли лишь ваш поспешный отъезд и настойчивое желание замешанных в этом лиц избежать скандала. У меня есть доказательства, и свидетели тоже всегда в моем распоряжении. Вы и после этого будете разыгрывать роль непонимающего?
Глаза барона вспыхнули такой дикой, смертельной ненавистью, словно он желал одним взглядом уничтожить противника. Не само обвинение, не оставлявшее ему больше выхода, а безграничное презрение в тоне говорившего вывело его из себя; гордость, свойственная его натуре, взяла верх. Он высоко поднял голову.
— К чему же вы говорите мне это? Я давно знаю, чего мне следует ожидать от вас, и сумею защититься. К чему эта угроза и почему вы давно не привели ее в исполнение?
— Я предполагал, что вы рано или поздно уедете из Оденсберга; ни женитьба Эриха, ни его смерть не дают вам права оставаться здесь дольше. Только вчера я узнал от Майи, что вы ее жених, и вы, вероятно, поймете меня, если я скажу вам, что этот брачный союз не будет заключен: я не допущу его.
— В самом деле? По какому это праву?
— По праву честного человека, который не допустит, чтобы дочь Эбергарда Дернбурга и его Оденсберг попали в руки мошенника.
Вильденроде вздрогнул, и его лицо смертельно побледнело.
— Берегитесь! — произнес он прерывающимся, сдавленным голосом. — Вы мне ответите за эти слова!
— Отвечу, только не так, как вы думаете. Такие дела решаются не иначе как в зале суда, со свидетелями и доказательствами. Не смотрите так пристально на револьвер, висящий над вашим письменным столом! Я уверен, что он заряжен и сам начеку; если вы сделаете шаг к нему, я первым брошусь на вас.
Взгляд Оскара в самом деле устремился на револьвер, и у него блеснула безумная мысль; правда, в следующую же минуту он отказался от нее. Что толку, если он убьет этого противника? Штетен выступит с тем же обвинением. Виктор фон Экардштейн, наверное, тоже посвящен в тайну и кто знает, кому она еще известна! Петля затягивалась.
— Я оставлю вам один выход, и он будет последним, — снова заговорил Рунек. — Уезжайте из Оденсберга навсегда сегодня же, потому что Майя не должна больше и одного часа называться вашей невестой. О чем бы там ни догадывались, а всей правды никто никогда не узнает, и ваша сестра и Майя будут избавлены от самого тяжелого удара. Я буду молчать, если вы дадите слово уехать.
— Нет! — сказал Вильденроде.
— В таком случае я сейчас же пойду к господину Дернбургу и расскажу ему все. Ваша игра проиграна, будьте уверены!
— Вы думаете? — насмешливо спросил Оскар. — Дождитесь сначала конца! Что бы там ни было, а вам я не уступлю.
— Это ваше последнее слово?
— Последнее. Я остаюсь.
Эгберт молча повернулся к двери, и в следующую минуту она закрылась за ним.
Вильденроде остался один. Он медленно подошел к письменному столу, снял со стены револьвер и долго держал его в руке.
Некогда его отец, когда все вокруг него рушилось, избрал этот путь, не в силах вынести позора разорения; ему же приходилось бежать от еще большего позора. Но вдруг горячая жажда жизни снова вспыхнула в душе этого человека. В самом ли деле ему следовало отказаться от игры? Он положил револьвер и погрузился в размышления, потом вдруг решительно встрепенулся и мрачно произнес:
— К Майе! Посмотрим, выдержит ли испытание ее любовь ко мне. Если она откажется от меня, ну, тогда еще будет время перемолвиться и с этим последним другом.
23
— Где госпожа Дернбург и фрейлейн Майя? Надеюсь, они ушли не дальше парка? — с этими торопливыми вопросами доктор Гагенбах вошел в гостиную, где в эту минуту была только Леони Фридберг.
— Они пошли на могилу молодого Дернбурга, — испуганно ответила та. — Разве что-то случилось?
— Нет еще, но нельзя быть уверенным в том, что будет через час. Так они пошли на могилу. Ну, она далеко от заводов и на противоположном конце парка, так что, надо полагать, бояться нечего. Все-таки было бы лучше, если бы они поскорее вернулись.
— Я жду их с нетерпением. А что, дела приняли такой угрожающий оборот?
Гагенбах утвердительно кивнул и сел против Леони.
— К сожалению! Начальство делает все от него зависящее, чтобы расчет и увольнение рабочих прошли как можно спокойнее, но это не входит в планы Фальнера и компании: они хотят наделать шума. Часть рабочих выразила намерение продолжать завтра работать, другие же ответили на это угрозами; в нескольких местах дошло уже до рукопашной; по-видимому, уже сегодня к вечеру дело разыграется вовсю.
— Господи, что же будет? Господин Дернбург не уступит ни за что. Я ужасно боюсь!
— Ну, чего вам-то бояться? Зачем же я здесь? — выразительно заметил Гагенбах. — В случае необходимости я защищу вас. Но до этого не дойдет — дом и его обитатели в полной безопасности, даже если, не дай, Боже, начнется схватка. В любом случае вы можете рассчитывать на меня.
— Я знаю это, — мягко ответила Леони, протягивая руку.
Доктор поспешно ответил на рукопожатие и задержал ее руку в своей.
— Сегодня утром я был у вас, — заговорил он, — но меня не приняли.
— Вы должны понимать, что после вчерашнего мне было очень тяжело…
— Извините, я приходил только как врач, чтобы справиться о вашем здоровье, — перебил Гагенбах. — У вас нездоровый вид; должно быть, вы провели бессонную ночь. Впрочем, и я не спал. Мне приходили в голову разные мысли, например, что вы были совершенно правы, считая меня полумедведем, вопрос только в том, стоит ли пытаться сделать из меня нечто более человекоподобное. Что вы думаете об этом?
— Я… я ничего не думаю.
— Но мне очень важно ваше мнение, — продолжал доктор. — Видите ли, если человек обрек себя на холостяцкую жизнь, не заботясь ни о ком, он понимает, что и до него, в свою очередь, ни единой душе нет дела, то… все это весьма печально. Если у него есть, по крайней мере, мать или сестра, то еще куда ни шло, но у меня нет никого, кроме глупого Дагоберта, а что это за сокровище, вы сами знаете.
— Но зачем рассуждать об этом именно сегодня? — Леони старалась уклониться от дальнейшего объяснения. — В такое время, когда весь Оденсберг…
