И горделивый тевтон понесет убыток
Там, где он мог бы иметь свой прибыток.
Так получилось, когда мы потеряли Плескау,
Вместо того, чтоб надежно держать Плескау!
Эти стихи вицемейстер Андреас повторял всюду, упрекая рыцарей в том, что они слишком рано уверовали в надежность своих восточных приобретений. Рождество Христово он встречал в Риге и там дал клятву гроссмейстеру всего Тевтонского ордена рыцарей Марии Девы, что к весне никто уже не будет по мнить о том, кто такой русский князь Александр, а все земли, отнятые им у немцев, будут возвращены, включая Ноугард и Ладогу, Плескау и Плоскау
В ответ ему было обещано, что, если сдержит клятву, быть ему ландмейстером вместо Грюнингена, который продолжал воевать на южных рубежах с литвой и земиголой. А потом — и гроссмейстером всего ордена. Эту клятву принимали легат нового римского папы Целестина и многие ливонские епископы. Вместе с легатом в Ригу приехал некий таинственный магистр. Он был смугл, черноволос, не имел ни бороды, ни усов, носил французское имя Мари де Сен- Клер, и ему воздавались особенные почести, а когда сей человек благословил Андреаса, прикоснувшись острием своего меча к его плечу, все стали пылко поздравлять Вельвена, уверяя его, что теперь уж он точно одолеет Александра.
Позднее, когда Сен-Клер уехал из Риги, вицемейстер в разговоре с ландмейстером Дитрихом заметил:
— Странные все же эти франки! Ведь Мари — женское имя. К примеру, мы, немцы, не носим женских имен. И еще эти ногти…
— Ничего странного, — усмехнулся фон Грюнинген. — Магистр де Сен-Клер — женщина.
— Какой же орден она возглавляет? — смущенно и озадаченно спросил Вельвен.
— О том ведает только папа римский, — был ответ ландмейстера. — Мы же знаем только одно — эта Французская стерва имеет такие посвящения, какие нам и не снились.
После Рождества в Риге Андреас довольно быстро стал набирать войско для решительного похода на Александра. В феврале он двинулся и пришел в Дарбете. Здесь со своим полком его ожидал Эрих фон Вин-терхаузен, которого многие именовали «Эрих Мертвая Голова», потому что с недавних пор он носил на своем шлеме настоящий человеческий череп. А в феврале сюда привели свои отряды из Феллина
Со своими отрядами вновь пришли и датчане — Кнут и Абель, но на сей раз их было не так много, не более трехсот человек. За прошедший год в Данию достаточно было увезено добра из Водландии и Прилу-жья, и теперь сыновья короля Вальдемара желали просто поучаствовать в окончательном разгроме Александра, стяжать себе славу, потягаться друг с другом, кто храбрее и выносливее.
Тут-то и объявились братья Людвиг и Петер фон дер Хейде с сообщением о падении Плескау. Наглый Александр велел передать им, что отныне все земли к востоку от Дарбете и Оденпе вновь принадлежат русским. Мало того! Сей варвар предупреждал, что лишь в этом году не намерен отвоевывать Дарбете и Оденпе, а как придет время — явится и отвоюет. Разгневавшись, вицемейстер отправил Людвига и Петера назад к Александру с заявлением, что нынешним летом немцы будут пировать не только в Плескау, но и в Ноугар-де, Плоскау и в самом Переслау.
Наступил март, и все собравшееся в Дарбете многочисленное воинство, заканчивая последние приготовления, ожидало лишь приказа к выступлению. Но рыцари медлили, пережидали морозное время, чтобы идти на войну, когда станет потеплее. Оттепель наступила в праздник Благовещения, когда русичи по обычаю выпускали на волю птиц. В сей птичий праздник ви-цемейстер красиво выступил из Дарбете, пуская вокруг себя птиц и приговаривая во весь голос:
— Вот так же я буду освобождать от тел души всех, кто встанет на моем пути!
Наконец он извлек из клетки большого белоснежного голубя и выпустил его со словами:
— А это будет душа самого князя Александра, если только он не присягнет мне и папскому престолу!
В тот день они дошли до небольшой крепостицы Кастер, расположенной на берегу Эмбаха, и на другое утро здесь узнали о том, что князь Александр захватил Изборск, а позавчера вышел со своим войском из Плескау и теперь стоит на берегах речки Пимбах, которая впадает в Пейпус на юго-западе и которую русские называют Пимжей. Между Эмбахом и Пимбахом лежало расстояние в сто миль.
— Что ж, — волновался Андреас фон Вельвен, — стало быть, через несколько дней мы встретимся. И пусть тогда русские запишут себе за ухом, кто должен владеть здешними пространствами. Или как там у них говорится в таких случаях? — спрашивал он у своего оруженосца Йоргена Квадеворта.
— Пусть зарубят себе на носу, — отвечал Йорген, приученный к тому, что его господин обожает поговорки и любит сравнивать благородные немецкие выражения с грубыми русскими.
— Вот именно! Мы всем им отрежем носы и тем самым оставим навсегда заметку.
— Лучше мы отрежем им подбородки вместе с бородами и наделаем из них щеточек для смахивания пыли, — сказал Эрих фон Винтерхаузен. — У меня имеется одна такая с прошлого года, когда мы взяли Эйзенборгс. Многие у меня просили прислать им такие же из этого похода.
— Я предпочел бы иметь такую щетку из бороды самого Александра, — стал мечтать Йорген фон Кюц-Фортуна.
— Не обольщайся, брат, — разочаровал его вице-мейстер. — Вспомни, какая у него она жиденькая. Хотя мы видели его три года назад, перед свадьбой. Может, обженившись, он и в лице приобрел больше мужественности.
Из Кастера они перешли в другую крепостицу, Хаммаст. Здесь вдруг кончилась оттепель, засияло ослепительное весеннее солнце и ударили морозы. В Хаммасте задержались на два дня и получили известие о том, что Александр движется быстрее и уже находится в селении Вебе, которое русские называют Вербное. Теперь два огромных войска разделяло расстояние в пятьдесят миль. При желании они могли встретиться и сойтись хоть завтра. В субботу, двадцать девятого марта, немецкие войска подошли к речке Ай-бах, именуемой русскими просто Ая. Отсюда на следующий день, в воскресенье, они пошли дальше на сближение с войсками Александра и во второй половине дня вошли в столкновение с передовым отрядом русских в окрестностях селения Мост. Битва была недолгая, но кровопролитная.
Поначалу Андреас подумал, что Александр совсем зарвался и привел сюда столь маленькое войско, но потом, старательно разглядывая участвующих в сражении витязей, узнал тверского воеводу Кербета, давнего знакомого Домаша и главного оруженосца Александра — Савву, но самого Александра тут не было, а стало быть, это были всего лишь дозорные. Но радости они доставили много, когда погиб от тевтонского оружия главный ноугардский военачальник Домаш, а затем были выбиты из седел, изрублены и исколоты Кербет и Савва, которых русским с огромным трудом удалось вытащить и унести с поля боя, истекающих кровью.
Мало кому из них удалось уйти, несколько десятков русичей спаслись бегством от своего позора, плена или погибели. Да и как спаслись-то! Бросились немцы за ними в погоню, а те вдруг за собой следом рассыпали какие-то стальные кованые закорючки, на которых кони напарывались копытами и падали. Передовой отряд, бросившийся вдогонку за русскими негодяями, весь на этих подлых и коварных занозах поспотыкал-ся и попадал, а один добрый воин даже насмерть зашибся. Пришлось прекратить погоню.
И все же тевтоны торжествовали победу. Белый снег, залитый красной кровью, распростертые тела, дымящиеся раны, горестные и растерянные лица мертвецов, гримасы смерти… Все это радовало глаз Андреаса, ибо сам бог войны Тюр, один из двенадцати асов, пребывал сейчас рядом с ним, наслаждаясь плодами победы. Подсчет потерь не мог не веселить сердце воина — двадцать немцев против сорока восьми русичей! Стало быть, каждый тевтон, уходя в Валгаллу, забрал с собой и бросил в ад двоих русов с половиною. Если так же получится в главном сражении — быть Вельвену гроссмейстером.
Дарбетский епископ Герман, похожий лицом на орла, отслужил панихиду по погибшим и благодарственный молебен о добром начинании похода. На закате Андреас фон Вельвен обратился к своему рыцарству с пламенной речью. Он сидел на мощном коне, рыжем Фенрире, под ноги которому было брошено истерзанное и бездыханное тело ноугардского воеводы Дома-ша, ветер трепал полы плаща, звенели доспехи, вице-мейстер чувствовал, что выглядит превосходно, и возбуждался собственным голосом:
— Славное начало! Доброе предзнаменование! Я слышу ястребиный клекот в ваших глотках, свидетельствующий о горячем желании лететь и клевать, рвать в клочья раненого зверя. Ибо он ранен, но продолжает топтать нашу землю, наши пространства отсюда до реки Волги, Ибо это наши пространства, заповеданные нам самим Господом Богом. Мы хотели Жить в мире, позволяя зверю селиться в наших заповедных кущах, но зверь упрям и своенравен, он сопротивляется нашему торжественному вселению в восточные земли. И нам приходится безжалостной рукой его наказывать, как наказывают взбесившуюся собаку. Воины правды и справедливости! Вы видите, как я топчу копытами коня своего поверженное тело главного ноугардского рыцаря. И точно так же мой Фенрир будет плясать на дымящемся трупе князя Александра. За нами — бессмертье! Их доля — забвение! Завтра или послезавтра, через пять или семь дней — но битва близка. Я чувствую всеми своими ноздрями, коих у меня две, великолепнейший запах многой и многой крови, освобожденной из тел поверженных врагов наших. Не имейте же к ним никакой пощады, ибо это не люди, но демоны в человечьем обличье. С нами Бог! На нас — благословение Рима! За нами — священный Дудешенланд'
Он видел, что слова его и впрямь загораются в них, и пожалел, что не прямо сейчас нужно идти в решительное сражение. Надо будет повторить эту речь, когда настанет самый важный час похода. Вот только везти ли с собой для этой цели мертвое тело Домаша?.. Пожалуй, не стоит. Все-таки это не совсем по-христиански. А жаль.
На другой день хронист ордена, Петер Дюсбург по прозвищу Люсти-Фло, восторженно прочитал Андреа-су свежую запись из своей рифмованной летописи:
Первым был бой у селения, что называется Мост.
Кровью снег обагрился, как молодым вином
Рыцари наши сражались без страха и стона.
Пали врагов вожди от десницы тевтона.
Герман, епископ Дарбете, творил молитвы.
Мейстер Андреас речь произнес после битвы,
Попирая копытом труп вождя Ноугарда,
Сам же при этом похож был на ястреба и леопарда.
