— Потому что… этот человек достиг такого высокого положения, может быть, он не любит, чтобы ему напоминали о том времени, когда он был еще простым инженером.
— Ты несправедлив к нему: он гордится своим скромным происхождением, как всякий дельный человек, и, наверное, не откажется вспомнить друга юности.
— Боюсь, что эти воспоминания будут для него неприятны: позднее между ними что-то вышло, что именно — я никогда не мог узнать, но знаю, что разрыв был полный. Нордгейм никогда больше не переступал порога нашего дома, а отец избегал даже произносить его имя. Они совершенно разошлись.
— В таком случае ты, конечно, не можешь рассчитывать на благоволение Нордгейма, — сказал Эльмгорст с разочарованием. — Насколько я его знаю, он никогда не простит обиды.
— Да, кажется, он стал невероятно высокомерен и властолюбив. Меня удивляет только, как ты с ним ладишь: ты не очень-то любишь гнуть спину.
— И именно поэтому он мне покровительствует. Я предоставляю гнуть спину и пресмыкаться лакейским душонкам, которые, пожалуй, промыслят себе этим какое-нибудь местечко. Тот же, кто хочет действительно выдвинуться, должен высоко держать голову и постоянно иметь в виду свою цель, иначе он всегда будет ползать по земле.
— А ты избрал целью, вероятно, тоже несколько миллионов? — насмешливо спросил Бенно. — Кем ты собираешься стать? Может быть, тоже председателем правления?
— В будущем — пожалуй, а пока только его зятем.
— Так я и думал, что окажется что-нибудь подобное! Почему бы тебе уж прямо не стащить солнце с неба? Это так же легко.
— Ты думаешь, я шучу? — спокойно спросил Вольфганг.
— Имею такую дерзость, потому что ты не можешь серьезно думать о дочери человека, богатство и счастье которого чуть не вошли в поговорку. Наследница Нордгейма может выбирать между баронами и графами, если только не предпочтет такого же миллионера, как ее отец.
— В таком случае все дело в том, чтобы перебежать дорогу этим баронам и графам. И я собираюсь это сделать.
Рейнсфельд вдруг остановился и посмотрел на товарища несколько озабоченно, а затем объявил коротко и ясно:
— Ты или спятил, или влюблен. Влюбленный все считает возможным, и очевидно, визит в Гейльборн был для тебя роковым.
— Влюблен? — повторил Вольфганг, и его губы дрогнули в насмешливой улыбке. — Нет, Бенно, ты знаешь, что у меня никогда не было ни времени, ни расположения заниматься любовными бреднями, теперь же менее, чем когда-либо. Не смотри на меня с таким ужасом, точно это государственная измена! Даю тебе слово, Алиса Нордгейм не раскается, если отдаст мне руку, она найдет во мне самого внимательного, самого деликатного мужа.
— Я нахожу такие расчеты отвратительными, — загорячился доктор. — Ты молод и талантлив, достиг положения, освобождающего тебя от всяких забот о завтрашнем дне, будущее открыто перед тобой, а у тебя в голове погоня за богатой женой! Стыдно, Вольф!
— Милейший Бенно, ты этого не понимаешь! Вы, идеалисты, вообще не понимаете, что в жизни необходим расчет. Ты, разумеется, женишься по любви, будешь тяжким трудом зарабатывать хлеб для жены и детей в каком-нибудь маленьком городишке и, наконец, сойдешь в безвестную могилу с возвышающим душу сознанием, что остался верен своему идеалу. Я же требую от жизни всего или ничего.
— Так добивайся же этого, черт возьми, собственными силами! — еще горячей воскликнул Бенно. — Добился же твой великий образец, Нордгейм!
— Совершенно верно, но он ухлопал на это больше двадцати лет. Вот и мы поднимаемся по дороге медленно, с трудом, в поте лица своего, а взгляни-ка на того крылатого молодца! — и он указал на орла, описывающего круги над ущельем. — Его крылья донесут на вершину Волькенштейна в несколько минут. Да, хорошо, должно быть, стоять там, наверху, видеть весь свет у своих ног и чувствовать себя близко к солнцу! Я не хочу ждать, пока состарюсь, я желаю подняться наверх теперь же и, можешь поверить мне, решусь на полет раньше или позже!
В это время среди лиственниц леса, подымавшегося вверх по горе рядом с дорогой, послышалось шуршание; с высоты огромными прыжками слетел Грейф и стал приветствовать доктора, с визгом требуя от него обычной ласки. Вслед за ним наверху, между деревьями, показалась его молоденькая хозяйка, спускавшаяся той же дорогой. Она во весь дух мчалась по камням и древесным корням, через чащу кустарника, пока не очутилась внизу, с пылающими щеками и еле переводя дух.
Баронесса Ласберг была бы вполне удовлетворена, если бы видела, как Эрна ответила на поклон Эльмгорста: холодно, сдержанно, совершенно так, как приличествует баронессе Тургау; при этом она мельком окинула взглядом изящную внешность молодого человека.
На Эльмгорсте был сегодня легкий, удобный костюм, приближающийся по покрою к одежде горцев; ему этот костюм шел замечательно, и Эльмгорст казался в нем туристом-аристократом, вышедшим с проводником на прогулку. Рейнсфельд со своей небрежной манерой держаться сильно терял рядом с этой стройной, высокой фигурой. Серая куртка и шляпа доктора успели за последние дни еще несколько раз побывать под дождем, отчего не стали красивее, но, по-видимому, это нисколько его не огорчало. Глаза Рейнсфельда весело заблестели, когда он увидел молодую девушку, которая подошла к нему с обычной фамильярностью.
— Вы к нам, доктор, не правда ли? — спросила она.
— К вам, — подтвердил он. — Дома все благополучно?
— У папы был совсем нехороший вид утром, но все-таки он пошел на охоту, — сказала Эрна. — Мы с Грейфом отправились к нему навстречу, но не нашли его, должно быть, он пошел домой другой дорогой.
Девушка присоединилась к молодым людям, которые сошли теперь с проезжей дороги и направились по довольно крутой дорожке к Волькенштейнергофу. Однако Грейф решительно не желал мириться с присутствием Эльмгорста: он по-прежнему рычал на него и скалил зубы.
— Что это с Грейфом? — с удивлением спросил Рейнсфельд. — Обычно он относится к людям добродушно и доверчиво.
— По-видимому, его любовь к человеческому роду не простирается на меня, — сказал Эльмгорст, пожимая плечами. — Что касается его добродушия, то оно тоже не всегда проявляется: в Гейльборне, в салоне господина Нордгейма, он произвел целый переполох. Фрейлейн фон Тургау совершила настоящий подвиг ради того, чтобы успокоить ребенка, которого он перепугал до смерти.
— А господин Эльмгорст тем временем ухаживал за дамами, упавшими в обморок, — насмешливо промолвила Эрна. — Я еще видела, как рыцарски любезно перебегал он от Алисы к баронессе Ласберг и обливал обоих потоками одеколона. Можно было умереть со смеху!
Она громко и весело расхохоталась. Вольфганг на минуту сжал губы и бросил сердитый взгляд на молодую девушку, но потом ответил чрезвычайно учтиво:
— Вы так энергично завладели героической ролью в пьесе, что мне оставалось только взять на себя скромную роль услужливого рыцаря. Что я не особенно робкого десятка, я доказал вам недавно на Волькенштейне, хотя вследствие незнания дороги и не добрался до вершины.
— Да ты и не доберешься до нее, — вмешался Рейнсфельд, — вершина недоступна. Даже самые смелые альпинисты останавливаются перед этими стенами, и не одному удальцу попытка взобраться на них стоила жизни.
— Неужели фея Альп так ревниво охраняет свой трон? — смеясь, спросил Эльмгорст. — Вообще она, кажется, весьма энергичная дама, швыряет вокруг лавинами, как снежками, и, точно какое-нибудь языческое божество, ежегодно требует парочку-другую человеческих жертв.
Он взглянул на гору Волькенштейн, которая и сегодня оправдывала свое название: все другие горы были видны совершенно ясно, только ее вершину окутывали белые облака.
— Напрасно ты смеешься над этим, Вольфганг, — неохотно сказал доктор. — Ты не жил здесь осенью и зимой и еще не знаешь нашей сердитой феи Альп, страшных стихийных сил гор, которые слишком часто угрожают жизни и имуществу бедного горного люда; ее недаром боятся здесь, в ее царстве. Однако ты,
