— Сперва как раз от возможных фанатиков. А потом, после исчезновения приват-доцента Пимского… В общем, не хотел, чтобы кто-либо от антиизмерителей вышел на вас мимо меня.
— Опять глубинные опасения?
— Всякое мнилось.
— Понимаю, уже и грозные Измерители витали у вас в мыслях, как они являются ко мне и вербуют, не так ли?
— Да всякое. Не вмените мне эти фантазии в вину, ваше сиятельство.
— Я хорошо понимаю тогдашнее ваше положение. Договоримся же — кто прошлое помянет, тому глаз вон. И в утверждение моих слов, я, Кэннон, предлагаю вам мою дружбу. Милости прошу ко мне в гости, в любое время. Двери моего дома теперь всегда открыты для вас. И прошу называть меня не «ваше сиятельство», а просто — Глебуардус. Так-то вот.
Глава десятая
Иван Разбой просыпается с тяжкой головою. Темно, будто сумерки. Что такое? К чему вечер? Вечер уже был — утра что-то не было.
Иван дергает за шнурок звонка — в комнату бесшумной тенью вплывает лакей Йорик.
— Камат, который час? — вяло интересуется Разбой.
— Полдень.
— А где баронесса?
— В церкви, где ж еще?
— А чего так темно, а, Камат?
— Шторы-с.
— Так отдерни их, обалдуй. И кофей где?
— Кофей ваш с утра стынет, — недовольно объявляет лакей, раздвигает шторы.
— Э-э, мокропогодица. Закрой обратно, Йорик.
— Вот опять вы меня называете нехорошо.
— Ладно, ладно, неси кофей мгновенно. Я буду…
Иван замолкает — он не знает, что именно он будет. То ли куда собираться, то ли кого ждать. Собственно — в чем сюжет дня? Что там вчера было? Не помнит Иван Разбой.
Разбой, вышагивая в халате по спальне, пьет кофе. Выпивает таким образом три чашки. Голова тяжелая. Что там тот кофе?
— Камат, принеси, любезный ликерчику. А лучше — водку неси.
— Баронесса водочки вам не велела.
— Пришибу, мерзавец! Давай водку, а баронессе своей не сказывай. И два лимона очисть.
Иван Разбой пьет водку. Из маленькой серебряной стопочки. Опрокинул — с хлюпаньем откусил пол- лимона. Напротив стоит лакей с подносом и наливает следующую. Так режиссер одолевает пять стопочек. С отвращением ставит на поднос и говорит:
— Уноси, Йорик.
Лакей страдальчески морщится, картинно вздыхает, возводит горе узкие азиатские очи.
— Хорош, бедный Йорик, хорош, — одобрительно хлопает его по плечу Разбой. — Будешь сниматься у меня. Я принца Гамлета снимать буду, сериалом. Ты отменно лыс, Йорик!
Камат в сердцах громко и скрипуче вздыхает и уходит.
Разбой почти вспомнил вчерашнее, и сюжет дня становится ясным — к Глебуардусу, не мешкая!
Дюка Иван не застает. Немногословный дворецкий Самсон объясняет, что «его сиятельство отбыли на службу в Великопокровский».
— Да что ж там, служба сегодня до ночи, что ли?
— И то верно, уже должен был воротиться.
— Так что ж не воротился?
— Не могу знать. Однако, может, его государь-император во дворце задержал — принимают.
— Еще и дворец объявился. Ну ладно, как хозяин вернется — скажи, что был Разбой и просил кланяться, — поворачивается уходить Иван.
— Прошу прощения, но хозяин велел вас задержать.
— Не возражаю — задерживай. А я пойду.
В досаде Разбой сбегает с крыльца. Интрига дня нарушена. И Катрин нет, в отъезде.
Тогда, пожалуй, следует отобедать — что-то аппетит возник. В ресторацию, к Епистратову? Нет. «Никого видеть не желаю, не хочу. Дома меня и получше, чем у Епистратова обиходят».
Здесь, пожалуй, уместно пояснить, откуда и кто такая баронесса, в спальне у которой проснулся Иван Разбой. Заметим сразу, что не в ее собственной спальне проснулся Иван Разбой, а в своей собственной спальне проснулся, но в ее особняке.
Эксцентричная баронесса фон Викинг слыла большой поклонницей современного синематографа и много и обильно покровительствовала талантливым знаменитостям от синема. Иван попал в ее поле зрения уже давно, кумиром же стал сравнительно недавно, после «Синематографа дождя». Ее потрясло то, что во всем этом фильме она ничегошеньки не поняла. И кого из знакомых ни спрашивала — никто ей помочь не смог.
Картина же, собственно, была незатейлива. Вообразите — перед вами окно, выходящее в утренний пышноцветущий сад (режиссер любит пышное цветение в кадре, особенно живописные тени, бросаемые листвой). Налетает ветер, раскачивает ветви, а в небе уже сделалось пасмурно. Сверкает молния (долго ее ловили) и вдруг — ливень! Мощные струи бьют прямо в стекло (хитроумное расположение брандспойтов — секрет режиссера; режиссер любит подобные технические находки). Окно заплывает водой, вода стекает потоками, так что ничего сквозь него и не разглядеть. Потоки ослабевают и за окном — городская улица в перспективе, булыжная мостовая вполэкрана, по тротуарам спешат прохожие, сбоку выворачивает пролетка и удаляется прочь. Но картинка постепенно делается прозрачной и сквозь нее проступает всё тот же сад. Снова небо прорезает раскидистая молния, ударяет давешний ливень. Из-под струй дождя возникает следующая картина — редкий лес где-то на склоне горы. Безлистые верхушки деревьев оседлала воронья стая. По склону спускается крестьянин с вязанкой дров за спиной. Однако всё это неудержимо блекнет, растворяется в солнечном свете, и — тот же цветущий сад, между деревьями носятся дети; ливень — и уже зима, большое озеро, скованное льдом, группа нищих в лохмотьях бредет по льду в направлении дальнего берега; там видны дымы деревни. И так далее.
И вот сад на закате, чинно прогуливается благородная публика. И последняя картина дождя, последний эпизод фильма: дымящиеся развалины разрушенного города, с неба сыплется черный пепел. Синеватые языки пламени вяло, словно нехотя, пляшут на развалинах. На камне сидит изуродованная, обожженная кошка (шерсть была обработана специальным грим-составом; впоследствии баронесса пожелала взять эту кошку себе в дом). Титры. Конец.
Но вернемся собственно к баронессе и предмету ее страсти — синематографу. Знакомые Ивана подозрительно настойчиво стали приглашать его в салон баронессы, не замедлило и письмо от нее самой, исполненное самых восторженных похвал и увенчанное скромным приглашением. Знакомство вылилось в бурный роман. В конце концов Иван переехал жить к баронессе. При иных обстоятельствах ни романа, ни переезда не состоялось бы. Сны про последний поход, исчезновение Пимского и прочие двойниковые обстоятельства — Разбой откровенно бежал в гостеприимные объятия баронессы фон Викинг. И вот уже более месяца жил в ее доме.
Лакей Камат стал Йориком, как только впервые попался Победителю на глаза. В тот же миг Разбой ощутил себя принцем датским и внутренним зрением увидел, как кожа на лысом черепе слуги съеживается, трескается, опадает лохмами…
— Бедный Йорик! — с чувством произнес Разбой, и вся история несчастного принца разом возникла в его голове.
История эта лишь в некоторых деталях отличается от шекспировской. Зато психологическая
