— Смотри, — сказала Вероника, повернувшись к Максимиану, — живая.
Тот протянул руку, но радуга вдруг легко взлетела с ладоней Вероники.
Алтайя была изумрудной звездой с ровной, как морская гладь, поверхностью. Они плыли по ней, нисколько не тревожа ее спокойствия и чистоты. Золотистыми змейками убегали вдаль какие-то токи. Вероника смотрела на изумрудную поверхность, ей было отрадно и спокойно; гладь успокаивала, вселяла чудный покой и ясность умиротворения.
Вероника спросила:
— Но почему?..
— Тише, — прошептал Данила. — Здесь лучше не говорить. Говори мысленно.
— Почему такой покой, если это звезда? — спросила она мысленно.
— Потому что такова Алтайя.
— А почему надо молчать?
— Она слышит каждое произнесенное слово и усиливает многократно, до звездных размеров, претворяя его в свет. И летит оно до самых границ мира. Здесь должны звучать только самые чистые слова.
— Я поняла.
Она глянула вниз. Там, в изумрудной толще как будто колыхались растения. Но нет. Открылась необъятная глубина, там всюду были жизнь и движение. Веронику захватила панорама живых глубин звезды.
— Да, там скрыто многое. Алтайя запоминает всё, с чем встречается, и создает живые образы. Где-то там будет плыть и наша ладья, и мы с тобой…
— Мы с тобой, — повторила она вслух.
И тут же подумала, что теперь эти слова станут светом и полетят в космос, и все услышат.
Они проплыли Алтайю и направились к Гелиоппе.
— Данила, — спросила она, — а мы будем с тобой? Где мы будем?
О чем она спрашивала? Ведь сейчас они были вместе, и будут всегда. Но ведь Данила ушел?
— Мы теперь будем так, — ответил Данила. — Когда тебе будет спокойно идти, я буду здесь, — и он положил ее ладонь на свою. — А когда появятся тучи, я буду здесь, — и он спрятал ее ладонь в своих. — Ничего не бойся. Я буду для тебя маленьким пушистым котенком.
— Котенком?
— Котенком из сказки вот этого человека, — и он кивнул на подошедшего мужчину в странном синем плаще, словно исполненном скрытого огня. На возникающих складках проступало вспышками линий берёзовое свечение.
— Я — Пимский, Вероника. На корабль я пригласил одну лишь девочку, мою старую знакомую. Но она устала и сейчас спит. Я знаю, что Данила рассказывал тебе мои сказки, значит, заочно мы знакомы.
— Поухаживай за Вероникой, — сказал Данила Пимскому, — я отойду к Василию. Тимофей, иди сюда, — позвал он.
Данила, Тимофей и Василий отошли к корме.
— Хорошо на корабле? — спросил Пимский Веронику.
Она кивнула и склонилась над бортом. Они плыли среди звездных островов — облаков звездного перламутра. Плыли быстро, космический пейзаж всё время менялся.
— Куда мы плывем? — спросила Вероника.
— К звезде Гелиоппе. А потом — к краю вселенной.
— А что там за краем?
— Другие вселенные. Нам предстоит переплыть в них. Но те воспоминания, что будут связаны с ними, останутся для тебя скрыты — и когда проснешься, ты о них не вспомнишь.
— Когда проснусь… Так это сон?
— Не сон, Вероника, это твоя жизнь, самая удивительная ее часть. Плавание нашего корабля когда- нибудь закончится. Он подойдет к причалу, а ты проснешься дома. Разве ты не читала сказок и не знаешь, что всё чудесное так и происходит?
— Пусть это будет сказкой.
— И сказкой тоже.
— Эти звезды — сказочные, да?
— Нет, звезды самые настоящие. И они настоящие друзья. Ведь ты видела.
— Да. И все-таки — сказочные, да? В настоящих мы бы сгорели.
— Сгореть можно и в сказочных, — усмехнулся Пимский. — Мы были друзьями этих звезд, потому что мы настоящие, такие же живые, как и они. И такие же горячие, как звезды.
Пимский колыхнул плащом, и по нему заструились нити голубого ослепительного огня. Вероника рассмеялась, световые эффекты таинственного плаща казались ей забавными, как и сам Пимский.
— Гелиоппа — веселая звезда. Она тебе понравится. Вон возвращается Данила. А я пойду к другим гостям. И на прощание, как старый сказочник, позволю себе предсказание. Отныне, Вероника, двери сказки для тебя открыты. Ведь ты хотела этого. Только думала об этом другими словами. Прощай.
Пимский кивнул подошедшему Даниле и исчез. Странная это была ладья — он лишь чуть отступил назад и в тот же миг исчез из сознания.
— А после Гелиоппы мы полетели на край вселенной. И дальше. Но этого я не помню. А ты?
— Нет, не помню, — ответил отец Максимиан. — Разве это было?
— Было, мне Пимский говорил.
— Пимский? — Максимиан наморщил лоб, но никакого Пимского не вспомнил.
— Он был со мной, когда вы с Даней и Тимофеем беседовали.
— А-а… Ну да. Серьезный был разговор. Вот когда ехал к тебе — думал, не пора ли мне в монастырь? Послушником.
— Вася, ты ли это? С твоей жаждой деятельности, поступка?
— Это тоже поступок. Но я понял, что тяжелее мне теперь будет здесь, а не в скиту. Знаешь, что мне Тимофей предлагал?
— Что?
Лицо Максимиана на миг сделалось отчужденным, словно он сам отдалился куда-то. Но вот он улыбнулся и произнес:
— Предлагал принять на выбор — меч или посох.
— Меч — как это? Я не понимаю. Воевать?
— Воевать, но в ином смысле. Меч я не принял.
— Значит, посох?
— Да.
— Вася, Максимушка, ты ведь этого раньше хотел — водительствовать?
— Теперь должен пройти срок. Не знаю, сколько. Тимофей тоже не сказал, ему самому так передали. Всё мне теперь кажется невероятным. А ведь было так просто и ясно. Какая-то великая глубина была в этой простоте, не передать…
Вероника положила руку на руку Максимиана.
— Всё будет хорошо, Максимушка. Ведь так?
— Так-так, Веруша, так…
Они ушли, все двойники, ушли из миров Геи. Ушли и те, чьи пути стали открыты нам, и те, о ком нам ничего не ведомо. Ушли до известного только им срока, а быть может — навсегда. Но один всё же остался, и свое временное расставание с друзьями он решил отметить прощальным банкетом на пароходе, на Кляузе-реке.
Странный получился этот банкет, ибо уходящие всё больше молчали, к закускам и напиткам не испытывали ни малейшего интереса, впрочем, как и к красавице Кляузе. Странный и потому, что были на него приглашены и явились все те, кто был им близок: родные, любимые, друзья, все, кто уже успел их оплакать или, напротив, пребывал в неведении. Всем им приснился сон, и во сне этом они плыли на большом неспешном пароходе среди удивительных людей, немногословных, но буквально излучающих
