— Голубцов, давай выкладывай, почему не рад, почему не пришел, почему вообще?
— Зайди в спальню, — он мотнул головой на дверь.
— Ну что ж.
И она встала, как-то незаметно исчезла из поля зрения. Впрочем ненадолго, через какую-то пару минут уже опять сидела напротив.
— Бедный мальчик… Кто бы мог подумать? Конечно, не несчастный случай?
— Может, и несчастный. Дай-ка сигарету.
Протянула пачку. «Ведь не хочу же курить». Но закурил.
— Такая вот, Саша, коллизия. Угадай, как пронесло?
Голос Данилы обретал живость и даже некоторое ухарство. Данила начал реагировать на гостью адекватно; мужское начало, равнодушное к перипетиям судьбы, брало свое. Сознание покуда дремало, оглушенное событиями; воля, сбитая с толку, молчала. Старина Фрейд зашевелился в пресловутом либидо — старчески хихикнул, потер сухонькие ручонки, молодцевато взбрыкнул и дернул за веревку занавеса; занавес отъехал.
— А ты мне сам расскажи, — улыбнулась она.
— Улыбаешься? А вот чаю будешь? Из трав.
— Только с шоколадкой.
— Это можно, «их есть у меня». Куда нам, собственно, спешить, так что заварим без спешки.
— Есть куда спешить, Голубцов…
— Что, муж дома ждет? Режим нарушаешь?
— Я давно не замужем. А спешить… видишь, кто-то же тебя хотел ухайдокать?
— Э-э, пустое. Саша, лучше ты в мои заботы не лезь, так нам с тобой будет лучше.
— О! Настоящий мужик — сразу о деле! А то, как неживой — даме даже сесть не предложит. Будь на твоем месте другой, я бы таким матом обложила. Не выношу вялых мужиков, когда глазами таращатся, а сами… ну понимаешь.
— Куда мне, дамой я не был, что там вы внутри чувствуете — мне неведомо, — он встал и весьма грубо положил руку ей на затылок.
— Ну подожди же, Голубцов! Не сейчас! Ты… где твой чай?
— Чай будет. Потерпи. Я это так, пошутил. Подумай, женщина, должен же я как-то прийти в себя после всех ваших визитов.
— Что, до меня тут были женщины?
— Ох, если бы, Саша. Наемный убийца собственной персоной на чай пожаловал, тот, что ночью недобил. А до него — сосед с телескопом: вступил в психоделический контакт с инопланетянами.
— Да, весело… бедный ты мой мальчик.
— Веселая ты моя девочка. Однако закалка у вас там, в военкомате.
— Это не закалка, а десять лет жизни в гарнизоне, в таежном тупике. По вечерам собираются все вместе и играют в одну милую игру: «кто перед тобой», там надо с завязанными глазами…
— Это когда завязывают глаза и надо на ощупь определить, кто рядом?
— Угу. Лет через десять уже не угадывается — так все перепутались друг с другом. Что скука делает с нами…
— В самом деле. Так с чем ты ко мне так вдруг?
— Как вдруг? Забыл? Эх ты, бедняжка. Уже и сборы в Беларусси не волнуют.
— Да позабыл я про них, Саша, ты уж извини. Постой, ведь мы должны были встретиться. Сегодня.
— С возвращением, милый. Вот теперь есть о чем нам поговорить. У тебя там с чаем как, готов?
— Травы должны настояться.
— Знаешь, Голубцов, что там нам чай, так не принято. Коньяку нет?
— Всё у меня есть, но я не пью и тебе не советую.
— Брось, не морочь голову, доставай и угощай даму.
— Яволь, сударыня. Какой коньяк?
— Есть выбор? Люблю грузинские выдержанные.
Данила вышел. В гостиной открыл бар — вот бутылка, ага, вот и конфеты. Прихватил еще фужеры и поспешил обратно.
— Богато живешь, Голубцов.
— Для вас, для прекрасных дам живем.
Она скривилась, мол, знаем мы ваши комплименты, слышали. Данила плеснул в пузатые фужеры, вскрыл коробку. Чокнулись. Она сделала маленький глоток, смакуя, затем еще, а потом залпом опрокинула всё содержимое. Поставила фужер, передыхнула и недвусмысленно посмотрела на Данилу. Он подошел и бесцеремонно обхватил ее сзади.
— Ну-ну, солдатик! Подожди, посидим, по второй выпьем.
Сбитый с толку Данила плеснул ей еще коньяку. И неожиданно услышал:
— А давай я тебе, Голубцов, на картах погадаю.
— Э-э…
— У меня карты верные, никогда не врут.
Она уже доставала из сумочки затертую пачку, вынула из нее колоду и положила на стол:
— Дотронься до карт.
Данила послушно дотронулся.
— А теперь смотри.
Колода проворно завертелась в ее руках. Опять засверкал самоцвет в перстне, отблескивая на сей раз янтарем.
Карты легли в узор. Она, склонив голову чуть набок и прикусив губу, изучала. Подняла взгляд на Данилу; странный взгляд, какая-то безысходная глубина.
— Вот, Голубцов, это твоя Беларуссь, — пальцем постучала по карте. — А дальше… вот. Это, Голубцов, твоя смерть.
— Э-э…
— Если не веришь, слушай прошлое. Вот казенный дом, твой институт. Нет, другой казенный дом. Ты из него ушел в этот, вот сюда, — она снова посмотрела на Данилу. — Голубцов, как так могло выйти? Всегда у человека что-то должно быть. Женщины не вижу. Нет ни интриг, ни тебе особых обстоятельств. У тебя, Голубцов, вообще ничего нет. По картам ты места работы не менял, и вот же карта второго казенного дома. Не будь я профессионал, подумала бы — карта, паскуда, не в тот ряд легла. Ну ладно, проехали…
Вдруг невесело присвистнула:
— А кто это такие тобой интересуются? Вот они, и здесь, и вот их интерес. Опять… Кто это? Ты их знаешь?
— М-м…
— Да хлебни ты коньяку, вон, фужер стоит. Да ты и не пил?
— Да? М-да, правда. — Данила отхлебнул коньяку.
— Голубцов, а ведь они твое начальство.
— Нет у меня начальства! Я сам себе…
— Ладно, проехали. Вот твое вчера. С утра какая-то чертовщина: вот карта нездешняя. Потом хлопоты, пустые. И ты весь пустой. Вот бумага из казенного дома. А вот и свидание в казенном доме. С дамой пик. Хм, шучу. Дама треф, вот она я, перед тобой. Хороша?
— Неизглаголь-сст-венно! — и потянулся через стол целовать. Даже руку широко завел.
Она отстранилась.
— Подожди. После свидания на сердце смута. И куда ты ее несешь? Сюда несешь, в дом. А дома-то у тебя… вот сволочь, смерть! Эти две карты — верная смерть, верняк, а третья — их карта, твоих начальников. Так, теперь твое настоящее… Постой, Голубцов! Тебя нет и быть не может! Твое настоящее — всё перепутано, так только на покойников карта ложится. Да что ж такое! А в будущем — всё нормально лежит, и Беларуссь, и… ах, мать твою…
Она откинулась назад, спиною в стену, взгляд, такой же безысходно темный, скользнул вверх, к
