- Сердце пошаливает.
- С перепою?
- А что? Запах?
- Еще какой. Хотя бывает и гораздо хуже.
Тут Белокурова ударило еще более скверное предчувствие. Что, если он сейчас приедет, а там - Тамара? Она вполне могла уже возвратиться. О нет, только бы не сегодня, ну хотя бы не сейчас! Ему надо отдышаться, унять сердце, выболеть все из души. Впервые в жизни он больше всего боялся встречи с собственной женой, с которой прожил четыре года.
Сердце и впрямь шалило. Не хватало еще, чтоб вместо Прокофьича он сейчас окочурился.
Приехали. Может быть, вернуться? Ошалеть, вырвать из сердца заботы и снова броситься в блаженные объятия! Но рука его сама доставала из кармана деньги и протягивала, сколько договорились, водителю, потом сама же открывала дверцу машины и тело Белокурова само вылезало прочь из соблазнительного возврата.
- К разврату - нет возврату, - молвил главный бестиарий, провожая взглядом машину и делая первый шаг к дому. Спасительно было думать обо всем происшедшем как о разврате, а не как о сильном любовном переживании. - Развратник, развратник, - шептал Белокуров, поднимаясь по лестнице. Но это слово падало в него, долетало до глубины и возвращалось оттуда: любовь! любовь! любовь!
И вот он уже стоит перед своей дверью. Что там? Господи, пусть все будет в порядке! Я замолю грехи, я столько сделаю во имя Твое, чтобы загладить грехи! Господи, пусть я войду, а там Прокофьич и Сережа мирно спят!
Но тот Белокуров, который обзывал себя развратником и не признавал любви, спросил: «И что будет тогда? А я скажу тебе: если сейчас все будет в порядке, то завтра утром ты сдержишь свое гнусное обещание и помчишься включать магнитофон, чтобы слушать «Утро» Грига в любезных объятиях гидры».
- Будь что будет! - тихонько прорыдал Борис Игоревич и стал открывать дверь своей квартиры.
На какой-то миг ему дико представилось, будто он открывает другую дверь, будто он вбегает в комнату, срывает с себя одежды, распахивает одеяло и падает, в поцелуе ударяясь зубами о зубы, как это было сегодня днем.
Он чувствовал себя так, будто в нем поселился чужой.
В квартире стояла зловещая тишина, хотя он и сам не смог бы объяснить, что в ней такого зловещего.
- Спят, - попытался он сам себя ободрить.
Тихо-тихо разделся, но не успел снять второй ботинок, как дверь комнаты Прокофьича распахнулась, и отчим, слава Богу, живой и здоровый, предстал перед главным бестиарием. Только очень злой, алый от гнева.
- Что ж ты делаешь, сволочь! - начал Прокофьич уж чересчур резко. Видать, ему плохо было.
- Прости, отче, миленький, - прошептал Белокуров.
- Можешь не шептать, - мрачно произнес Прокофьич.
- Что, не спит?
Оставив последний вопрос без ответа, Прокофьич возвратился в свою и Сережину комнату. Белокуров пожал плечами, вздохнул. Так тебе и надо, да еще и мало! Все-таки прежде чем пойти и пасть перед Прокофьичем на колени, он юркнул в ванную, быстро разделся, принял душ, одновременно чистя зубы. Все это заняло не более десяти минут. Освеженный, хотя и одетый в старое, главный бестиарий, выйдя из ванной, посмотрел на часы. Они показывали двадцать пять минут двенадцатого. В общем-то не так уж и поздно, не должен Прокофьич слишком долго злиться.
Осторожно открыв дверь комнаты отчима, Белокуров обомлел. Отчим сидел на кровати, низко склонив голову, и плакал. Сережина кроватка была пуста. Самого сына нигде не было.
Молнией пронеслось: «В больнице!»
- А где Сережа? - спросил пустынею рта.
Прокофьич молчал.
- Что случилось, Прокофьич? Где мой сын?
Отчим медленно поднял голову и с ненавистью, от которой все внутри у Белокурова содрогнулось, посмотрел на своего пасынка.
- У тебя больше нет сына.
Тут главный бестиарий должен был лишиться чувств, и мы увиделись бы с ним только через сколько-то глав, но он, как ни странно, выдержал удар, нанесенный ему ненавидящим Прокофьичем, и промолвил:
- Хорошо, я сволочь, но ты все равно не мучай меня, Прокофьич, дорогой! Что значит «нет сына»?
- То и значит.
- Прокофьич!
- Не ори на меня, гад! Если я говорю, что у тебя нет больше сына, значит, у тебя его больше нет. Тамара забрала его.
Белокуров сел на пол. Отдышался. Сережа жив. Правда, сообщение о том, что его забрала Тамара, тоже хоть и не матовое, но - шаховое.
- Как это она его забрала? Куда?
- Не хочу с тобой разговаривать. Иди протрезвей сначала. Разит, как от пьяной кобылы.
Глава десятая
Чудодейственный мальчик
- Поднимайся! Поднимайся!
- Где я?
- Давай-давай, быстрее к машине! Поднимайся!
До открытия великой чакры оставалось всего ничего - каких-нибудь полчаса. Голова у Сергея Михайловича была восковая, слова звенели на ее поверхности, как на тугом, готовом лопнуть арбузе. И все его существо, как пчелами улей, было переполнено бесчисленным Ч, которое роилось, вставало к горлу, опускалось к паху, томилось в сердце, жужжало в мозгах. И конечно, он нисколько теперь не сомневался в истинности религии Ч, в том, что он не Тетерин, а Чечерин, и в том, что он - один из счастливейших в мире ч-избранников. Как Чаплин, Чапаев, Чейз…
Он сидел с бокалом густой черной жидкости, обладающей неизъяснимо прекрасным вкусом. Никогда доселе ему не доводилось пить столь изысканного вина, которое называлось «черри-Ч». От него не пьянелось, от него все внутри распускалось и расцветало. Рядом сидела Ева и тоже попивала «черри-Ч», в ожидании, когда начнется самое интересное. Они встретились на том же месте, что и вчера, без десяти десять и вскоре оказались в обществе Ч, где вновь слушали завораживающую лекцию Чернолюбова. Промаявшись до вечера, так и не уснув, Сергей Михайлович к тому моменту, когда следовало ехать встречаться с Евдокией, почувствовал непреодолимый прилив какой-то ч-душной тяги, его сильно повлекло, захотелось вновь увидеть и услышать Святослава Зиновьевича, и эта тяга была даже сильнее влечения к Евдокии. И когда они очутились тут, он с радостью пожал руку чернявенького ч-носца.
- Вот вы говорите Ч и Х, да? - первым делом огорошил его Святослав Зиновьевич.
- Я говорю? - восхитился Сергей Михайлович. - Я только думал об этом сегодня, но никому не говорил.
- В том-то и дело, что между нами, мой дорогой, уже создана связь, - улыбнулся Чернолюбов. - Не удивляйтесь. И не пугайтесь, я вовсе не контролирую ваши мысли и поступки. Просто все интересное, что связано с Ч и появляется в вас, тотчас передается мне. Так вот, уберите все гласные из фамилии Чехов. Что получится?
- Ч-х-в.
- А что такое ХВ? Это «Христос воскрес». Вместе - «Ч Христос воскрес». Вот какая фамилия была у Антона Павловича! Ну, усаживайтесь, я уже скоро буду выступать.
Потом, прочитав на сей раз короткую лекцию, поскольку новичков сегодня не было, ч-носец показал несколько своих чфокусов. Одного из присутствующих он заставил читать наизусть стихи Чаадаева. Тот сначала сказал, что вообще первый раз в жизни слышит о Чаадаеве как о поэте, но потом вдруг схватился за голову и прочел довольно длинное и скучное стихотворение о тайных судорогах земли. Разводя руками, он заявил по прочтении, что сам впервые слышал эти стихи, хоть и прочел их наизусть. Потом Святослав Зиновьевич поднял с места вчерашнего американца, который вдруг принялся бойко говорить по-русски, хотя его спутница и переводчица тотчас стала в восторге уверять, что мистер Браун не любил русского языка и доселе даже не собирался учить его. Сегодня при мистере Брауне и его подруге был мальчик, совсем маленький, годиков трех или даже двух с половиной, молчаливо и испуганно смотрящий во все стороны, словно его украли. После мистера Брауна неожиданно настала очередь Сергея Михайловича.
- К вашим услугам черепослов Чечерин, - объявил Святослав Зиновьевич.
- Сейчас он прочтет вам одно очень красивое стихотворение по-исландски.
- Кроме исландской селедки, я ничего не знаю исландского, - улыбнулся Сергей Михайлович, но в следующий миг из уст его потекло само собою очень звучное, чеканное стихотворение на доселе неведомом ему, но явно исландском языке. Благо, оно оказалось коротким, потому что во время декламации испуганного Сергея Михайловича стало мутить.
После него каждый из присутствующих поднимался со своего места и вытворял что-нибудь этакое. Один сыграл виртуозно на гитаре испанское фламенко, хотя доселе в жизни не брал в руки гитару, другой выдал формулу Гаусса для исчисления пасхалий и так далее. Каждый проделывал то, чему не был обучен и чему у него и в мыслях не было обучаться. На кой Ч тому же палеоантропологу знать назубок исландские вирши, даже если он не Тетерин, а Чечерин? Удивительно!
После чфокусовой разминки начались собеседования с учениками Святослава Зиновьевича, но тоже недолгие. Затем всех собрали в самом нижнем
