пребываем силой господствующей…»
Адмирал смотрел на распахнутую на балкон дверь. «Наконец-то заветы Петра становятся… к славе Отечества…»
* * *
Разгром турецкого флота при Чесме несказанно обрадовал вице-адмирала Сенявина, и он сразу же запросил у Чернышева подробности сражения. «Принеся поздравления мои B.C. с славными победами покорно прошу удостоить присылкою, как получите от адмирала Спиридова, обстоятельную реляцию; …Благодарность приношу, что в зависти простить меня изволили, теперь уж я не завидую, а только кляну судьбу, что отвела меня от таких славных дел и вояжа, в которой бы и теперь еще с радостью полетел… — И здесь же добавляет с огорчением: — Сколь ни стараюсь о приуготов-лении к походу моих судов, но знать судьбе то не угодно, чтоб я нынешним летом хотя малое участие имел в прославлении оружия великой нашей монархини, о чем обстоятельно от меня B.C. представлено и теперь то ж повторяю, что никакой не имею надежды нынешнею осень быть в походе; сие меня в такую скорбь и досаду приводит, что и изобразить не в силах».
Покуда, размышляя о Чесменской виктории, Сенявин не упускает и главную цель своего предназначения — создать флотилию, выйти в Черное море, положить начало Черноморскому флоту.
Хорошо сказать выйти, а попробуй. Выход в Черное море заперт. Пролив сторожат две крепости Керчь и Еникале. Овладеть ими должна армия, но она в Крым еще не переправилась, ждет помощи моряков. А у них, как на грех, малярия косит людей.
«Не завладев крепостью Еникале, идти в Черное море не можно, — сообщил в разгар лета Сенявин вице-президенту Адмиралтейств-коллегий графу Чернышеву и здесь же посетовал с горечью: — Я же о себе доношу, что 5 числа прошлого июля занемог лихорадкой, мучает через день, да так сильно, что все мои крепости перед ней не в силах ». Спустя неделю еще одно тревожное донесение: в вверенной мне флотилии все эскадренные командиры больны лихорадкой, так что Пущин от команды отказался, Сухотин хотя еще и не отказался, но очень болен».
«Лихоманка» не разбирала чинов и званий. Особенно тяжко приходилось солдатам и матросам. К осени они переселились в землянки, окружившие полумесяцем Таганрогскую бухту, готовились к зиме, а малярия косила их десятками. Каждую неделю на кладбище печальной белизной выделялись свежевыструганные березовые кресты над могилами…
А на рейде трепетали на ветру паруса десяти военных, «новоманерных» судов. На флагманском, трехмачтовом, 16-пушечном корабле «Хотин» Сенявин собрал офицеров.
В каюте флагмана, на переборках, развешаны схемы сражения эскадры Спиридова при Хиосе и в Чесме.
Обстоятельно изложив ход битвы, Сенявин проговорил:
— Сия виктория славу принесла флоту нашему впервые на море Средиземном. Прошу господ офицеров о том помнить, урок для себя сделать. Каково натиск и бесстрашие русских моряков крушит превосходного неприятеля.
Хрипловатый голос вице-адмирала иногда прерывался кашлем. Сенявин опять подошел к схеме Хиосского сражения и, опершись на указку, кивнул на переборку, где висела схема.
— Со времени великого Петра подобного триумфа флот не испытывал. В прошлом, по молодости, довелось мне целоваться с турками возле Лимана под Очаковом. В ту пору сила была на море у султана. — Сенявин откашлялся и продолжал: — Ныне приятель мой адмирал Григорья Спиридов не устрашился превосходства турок и храбро авангардней ошеломил неприятеля и принудил бежать в Чесму, где противник и нашел свой гроб.
Окинув взглядом притихшую в полудреме аудиторию, Сенявин ткнул указкой в схему:
— Одно в толк не возьму, пошто он, как флагман авангардии, покинул линию в бою и напролом полез на турецкого капудан-пашу?
Вопрос адмирала встрепенул собравшихся, они зашушукались, переговариваясь между собой, а Сенявин продолжал:
— К тому же как главный кумандир находился в позиции, как положено, не центре линии, а на фланге?
Переглядываясь, офицеры, видимо, тоже задумались над разгадкой действий Спиридова, а капитан 1-го ранга Яков Сухотин о чем-то спросил сидевшего рядом капитана 2-го ранга Скрыплева и, окинув взглядом товарищей, как бы подытожил мнение:
— Сие действо противуречит принятой всюду линейной тактике, ваше превосходительство.
Сенявин ухмыльнулся, довольный ответом.
— Мое такое же мнение, Яков Филиппович, к тому же флагман своим кораблем пожертвовал.
В салоне все одобрительно зашумели, видимо поддерживая такое суждение. Сквозь шум неожиданно прозвучала звонкая и вместе с тем задорная реплика:
— Дозвольте, ваше превосходительство?
Присутствующие смолкли и с интересом оглянулись на поднявшегося, рослого, голубоглазого, с ниспадающими на лоб светлыми кудрями Федора Ушакова. Вторую кампанию они приглядываются к этому крепышу-лейтенанту. По-прежнему по службе он строг с матросами, не чурается товарищей, не прячется за спины сослуживцев, прямодушен, но как-то не вписывается в компанейство во время застолий по части потребления хмельного.
Продолжая улыбаться, Сенявин одобрительно кивнул.
— По моему суждению, их превосходительство адмирал Спиридов поступил здраво, — твердо сказал Ушаков, — исходя из обстоятельств. Наиглавное действо его, как я разумею, имело целью ошеломить сильного неприятеля атакой флагмана турок, чего он и добился.
В салоне зашумели, а Ушаков продолжал как ни в чем не бывало:
— Касаемо погибели «Евстафия», тут, как видно, ветра недостало для доброго маневра уклониться от «Реал-Мустафы», а быть может, и течением навалило на турка.
Не сгоняя с лица улыбки, Сенявин почесал подбородок, как бы размышляя, а Ушаков не садился, подытожил свою тираду:
— И все же « Евстафий » уволок на дно флагмана не приятеля!
Офицеры задвигали стульями, перебрасывались репликами, стараясь как-то высказать свое несогласие с Федором Ушаковым, а Сенявин помахал указкой и, когда стихло, проговорил:
— Пожалуй, в твоих речах, Федор Федорович, есть кой-какой резон, хотя немудрено с тобой и поспорить. Одначе ты проворен. Свою линию творишь здраво. Вице-адмирал оглядел затомившихся офицеров.
— Ныне, господа, перервемся и прошу у меня отобедать, авось за столом и покумекаем о сказанном…
Зимние месяцы промелькнули незаметно, вперемежку с морозцем, мокрым снегопадом, штормовым ветром с Таманского берега.
Ранней весной Сенявин вызвал Ушакова:
— Нынче в кампанию эскадра в море пойдет. Пора нам помочь в Крыму армейцам. Ты же отправляйся к Воронежу. Примешь под команду транспорта, загрузишь лесом и приведешь в Таганрог. Ушаков молча недовольно морщился.
— Знаю, в море просишься. А кроме тебя Дон никто лучше не знает, лес-то надобен для постройки нашего первенца фрегата. Ушаков козырнул:
— Есть, будя исполнено! Собрался уходить, но Сенявин его остановил:
— То не все. Разгрузишь транспорта, с капитаном Кузьмищевым тот фрегат поведешь от Новохоперска в Таганрог. Здесь его достраивать станем и вооружать. Пора нам заиметь на флотилии фрегат о тридцати двух пушках…
Когда Ушаков подошел к двери, Сенявин окликнул его:
— Ты, никак, на тактику линейную Госта покушаешься? Своим ли умом сие докумекал?
Ушаков обернулся, краска медленно залила без того румяные щеки.
— Гостова тактика, ваше превосходительство, на свет явилась, когда нашего флота российского в помине не было. Эскадры корабельные не пары танцевальные, где все чинно расписано. Море да ветер свою музыку творят. Смекалка кумандира, выучка и отвага экипажа должны викторию принести, по моему разумению. Сии достоинства в одну линию не выстроишь.
Слушая Ушакова, адмирал удивленно поднял брови, глаза его округлились.
— Витиевато для слуха моего, одначе зерно разумное есть. Как — не то, на досуге покалякаем. Ступай с Богом.
Вечером Сенявин, по привычке проверив береговые склады-магазины, сооружения, обошел причалы, поднялся на дальний холм. Солнце клонилось к горизонту, косые лучи золотили зеркальную гладь бухты. Как вкопанные замерли на якорях красавцы корабли, палубные боты, бомбардиры. Между ними и берегом сновали шлюпки, доставляли снаряжение, боевые припасы. Эскадра готовилась к первому боевому походу.
Поздней ночью Сенявин сочинял очередное донесение Чернышеву и делился впечатлениями: «При всей моей скуке и досадах, что еще не готов, вообразите мое и удовольствие: видеть с 87-футовой высоты стоящие перед гаванью (да где же? в Таганроге) суда под военным российским императорским флагом, чего со времен Петра Великого, то есть с 1699 года, здесь не видели».
Утром флагман определил цели кампании, подопечным капитанам Сухотину и Скрыплеву:
— Нынче армия князя Щербатова вступит в Крым. Мы должны войска переправить в Сиваш.
Сенявин водил указкой по карте.
— Тебе, Скрыплев, выделено в подчинение четыре десятка канонерок да, сверх того, казачьи лодки. Наведешь переправу у стрелки Арабатской для марша войск на крымскую землю. С князем Щербатовым держи связь.
Сенявин перевел взгляд на Сухотина:
— Ты же с эскадрой станешь прикрывать сию переправу. Наверняка турки вознамерятся оную порушить…
В середине мая 1771 года Сенявин поднял свой флаг на «Хотине» и вышел с эскадрой в Азовское море.
Узнав об этом, императрица возрадовалась, о чем поведала Чернышеву:
— С большим удовольствием узнала я, что семьнадцатого числа мая российский флаг веял на Азовском море после семидесятилетней перемешки, дай Боже вице-адмиралу Сенявину счастливый путь и добрый успех…
На переходе к Петровской крепости
