— Тфиста семьтесят — семьсот софок — тфи нуля — Уфал-Сефеф. Пофтофи!
Снарк повторил.
— Хофошо…
— Что это означает — три шестерки? — спросил Снарк.
Лоффенфельд покачал головой.
— Не скажешь?
Лоффенфельд снова покачал головой.
— Потерпи, сейчас полегчает, — произнес шифровальщик, делая ему укол в предплечье.
Он отступил назад и посмотрел на наручные часы…
— Ну как, раскололась эта свинья? — спросил вернувшийся Упырь.
— Да, записывай, — сказал Снарк. — Три, семь, ноль, ноль, семь…
— Что за дерьмо?
— Шифр, — ответил Снарк. — Записывай! Семь, ноль, ноль, ноль, четыре, ноль, ноль, ноль. Записал?
— Ну… А имя, звание?
— Сейчас спрошу.
Снарк взял Лоффенфельда за распухший подбородок.
— Можешь говорить? — спросил он, вновь переходя на немецкий.
— Та. Пефетай на Землю…
— Что означают эти три шестерки?
— Фынуштен снять нафлютение.
— Наблюдение за кем?
— За потнатзофным Абалкиным Льфом Фячеслафофичем… Кот ноль семь.
— Почему Абалкин поднадзорный?
— Не фнаю… Тфи шефтефки… повтофи… вафно…
— Чем Абалкин отличается от прочих людей?! — взревел шифровальщик. — Отвечай на вопрос!
Лоффенфельд глубоко вздохнул, черная щель изуродованного рта вытолкнула пять слов.
— Ему запфещено жить на Земле…
— Что ты сказал?!
Лоффенфельд не ответил. Он вдруг с невероятной силой напрягся, и провод, которым были скручены его руки, распался на куски. Изогнувшись в пояснице, Лоффенфельд потянулся распухшими пальцами с сорваными ногтями к цепи, что была захлестнута вокруг его щиколоток, но тут же бессильно обвис.
— Готов! — с досадой проговорил Упырь. — Ну, что он сказал?..
Через несколько мгновений прогрессор Лев Вячеславович Абалкин покинул камеру пыток с телом мертвого выездного врача базы Курта Лоффенфельда на плече. Младший дознаватель Управления контрразведки группы флотов «Ц» Сурлан остался на скользком от кровавой грязи полу.
В 13.17 Экселенц вызвал меня к себе. Глаз он на меня не поднял, так что я видел только его лысый череп, покрытый бледными старческими веснушками, — это означало высокую степень озабоченности и неудовольствия. И на этот раз — моими делами.
— Филькина грамота, а не отчет, — сказал, он постукивая пальцами по моему злосчастному опусу.
Я счел нужным пояснить:
— Мало достоверной информации, шеф.
— Сам знаю, — буркнул Экселенц и надолго уставился в окно.
За окном шел дождь. «И рота Гвардейцев» — вспомнилась вдруг дурацкая шутка. Мне почудилось, что сидим мы не в аскетически скромном комконовском кабинете, в умытом еще почти летним дождиком Свердловске, а — в деловито-помпезных апартаментах Странника в Столице, и где-то там за окном действительно шагает рота Боевой Гвардии. Грязный, отдающий кислотой дождь сыплется на железные шлемы, на суконные понурые плечи Гвардейцев, и тускло-красные городские огни мертво отблескивают на мокрых штыках. Саракш не отпускал меня.
— Впрочем, даже из этого школьного сочинения видно, что Гурон-Абалкин блестяще организовал и провел операцию «Тристан». Умолчал о смене кода. Получил от своего агента подтверждение, что Тристан найден и отправлен в контрразведку штаба группы флотов «Ц». Нейтрализовал штатного переводчика. Вколол Тристану «сыворотку правды» вместо обезболивающего. Выяснил все, что его интересовало. И избавился от свидетелей. Включая самого Тристана.
— Да, — проговорил я, — но прямых доказательств у нас нет. На видеозаписи, сделанной в камере для допросов, нельзя разобрать, какой именно шприц использовал шифровальщик Снарк. Да и о смене кода он мог не знать. Или узнать слишком поздно.
— Я и говорю, операция проведена блестяще, — вздохнул Экселенц. — Гурон обеспечил себе почти стопроцентное алиби. И если бы не его последующие эскапады, мы бы ничего так и не узнали.
— Абалкин не прошел рекондиционирования, шеф, — напомнил я. — Маска имперского офицера боролась в нем с личностью землянина.
— И с программой, — добавил Экселенц. — Не забывай, Мак.
— Я по-прежнему считаю, Экселенц, что программы не было.
— Было — не было, — проворчал он, — все это уже не имеет значения.
— Почему? — насторожился я.
— Потому что — вот. — Экселенц полез в боковой ящик стола, где каждый нормальный сотрудник держит справочную кристаллотеку, и выложил передо мной футляр с детонаторами. — Открой.
Я осторожно обеими руками снял крышку. Круглые серые блямбы детонаторов рядком лежали в своих гнездах. Их было ровно… десять. Не хватало еще одного. И я сразу понял какого — с расплывшейся стилизованной буквой «Ж» или, если угодно, японским иероглифом «сандзю» — маленьким оригиналом увеличенной копии на обороте листа № 1 в деле № 7. И на памятной стеле в Солнечном Круге. — Абалкин!
— Покончил с собой, — откликнулся Экселенц.
— Когда? — вытолкнул я из себя. Это был удар. Даже руки затряслись. Что не удивительно, вся эта история изрядно меня вымотала.
— Пять часов назад, — ответил Экселенц с раздражением. — Отнял у Водолея «герцог» и застрелился. Понятно?
Еще бы не понятно. Гриша Серосовин, кстати, чемпион отдела по субаксу, совершенно случайно проходил мимо поднадзорного Абалкина, а под мышкой у него совершенно случайно болтался «герцог» двадцать шестого калибра. Поднадзорный Абалкин, кстати, проходящий курс реабилитации после тяжелого огнестрельного ранения, совершенно случайно отнял у совершенно здорового чемпиона по субаксу пистолет и застрелился. Тоже совершенно случайно. Что тут понимать? Тут и понимать нечего.
— Дело о гибели Курта Лоффенфельда закрыто, — сказал Экселенц. — На основе твоего отчета — первого твоего отчета, Мак! — составлено официальное заключение. При желании родственники и друзья погибшего могут с этим заключением ознакомиться.
— А я?
— Что — ты?
— Я могу с ним ознакомиться?
— Разумеется, — буркнул Экселенц. — Хотя ничего интересного для себя ты там не обнаружишь… Теперь о главном. Надеюсь, ты понимаешь, что все увиденное и услышанное тобой в центре Островной Империи должно оставаться тайной?
Я кивнул. Я понимал. Нечего тут понимать.
— Более того, — продолжал Экселенц, — никаких отчетов, никаких мемуаров и любых других письменных свидетельств о Солнечном Круге быть не должно. Равно как и кристаллозаписей.
