С другой стороны, если я и преувеличиваю, то только потому, что за прошедшие два дня случилось такое, что у меня просто в голове не укладывается: мне пришлось пережить два довольно странных, даже по-своему жутких, визита. Один вчера, а другой сегодня утром. Вчера меня посетил мой коллега Пике, а сегодня утром ко мне приезжала свояченица Марта. Они уже были у меня несколько дней тому назад, и, как и все остальные, приезжали, чтобы удостовериться, что с моими умственными способностями все в порядке. Марта, правда, потом приехала еще раз. Как-то после обеда она привезла детей, и мы стали ждать, когда Клаудия выйдет из школы. Однако это были абсолютно нормальные визиты. С Пике мы обсудили ситуацию, сложившуюся в нашей компании, а с Мартой мы говорили о семейных делах, строили планы на отпуск и обсуждали вопросы, связанные с наследством Лары. Нормальные дружеские визиты. Но вчерашнее и сегодняшнее были не обычные посещения, нет-нет. Необычна была цель этих визитов. Они приезжали не для того, чтобы поболтать со мной, поддержать мне компанию или развеять последние сомнения насчет моей умственной полноценности. Они приезжали пострадать. И Марта, и Пике, да и Жан-Клод тоже приезжали ко мне, чтобы прямо во дворе этой школы со слепым упорством выплеснуть на меня свою боль.
Пике приехал ко мне вчера около половины третьего на такси под проливным дождем. Он сел в машину рядом со мной и какое-то время молча смотрел на меня, стараясь улыбаться. Даже в обычных условиях у него глаза параноика: зрачки мечутся из стороны в сторону, а веки быстро-быстро трепыхаются, как крылья у птиц, когда снимается вспугнутая выстрелом стая, а взгляд какой-то исступленно-скорбный, это взгляд человека, которому угрожает серьезная опасность. Безобразность его лица, обычно скрывающаяся за агрессивной элегантностью его одежды и суровыми и непреклонными выражениями, которые он ему придает, сейчас обнажилась во всей своей неприглядности: истерзанная угрями кожа, абсолютно безгубый рот, чрезмерно выпуклый, как у казуара[21], лоб, надо же, как точно подметила Клаудия, а мы с Ларой и не знали, кто это такие, казуары, но взглянув на рисунок в ее учебнике по естественным наукам, убедились, что она была права. Итак, Пике смотрел на меня, а я разглядывал его: он явно был чем-то напуган. Наконец, он спросил, можно ли ему рассказать о своих личных делах. Я ответил, что да, но, по правде говоря, мне это не показалось естественным делом, потому что мы с Пике никогда не разговаривали на личные темы. Более того, если в прошлом и было что-то личное между нами, так только его, всячески выказываемая, неприязнь ко мне из-за того, что директором назначили меня, а не его. Он начал распускать мрачные пророчества насчет моей карьеры в компании, абсолютно необоснованные, впрочем, но, должно быть, уж очень впечатляющие, потому как некоторые стали называть меня Dead Man Walking[22]. Прошло какое-то время, и отношения между нами наладились, он даже извинился передо мной, а в дальнейшем оказался, надо сказать, очень честным и преданным сотрудником, но близких отношений между нами никогда не было, чтобы так вот, запросто, разговаривать о своих личных делах. Тем не менее, я ему сказал: «Да». Что же еще мне оставалось делать? Тогда он зажег сигарету и немного помолчал, как бы взвешивая свою последнюю возможность ничего мне не рассказывать. Потом заговорил: вкратце изложил ряд уже известных мне фактов, то есть то, что два года назад он ушел от жены и сына к молодой и красивой дизайнерше, по имени Франческа, что жене это страшно не понравилось, и она затеяла с ним ужасную судебную войну, что сынишка воспринял это еще хуже, у него появились нарушения психосоматического характера (об этом, по правде говоря, я не знал) и что, несмотря на все это, он со своей дизайнершей счастлив, как никогда раньше не был счастлив в своей жизни. У нас в офисе все знали эту историю и по-разному ее комментировали, разумеется, за глаза. Он поведал мне еще несколько эпизодов из бесшабашной жизни с Франческой, рассказал, как каждую ночь они занимались чисто африканским сексом, что привело его к возрождению. Что ж, не нужно быть гением, чтобы понять, куда он клонил, рассказывая мне о своем личном деле. И все же, честно говоря, я бы никогда в жизни не угадал то, что Пике готовился мне поведать. Еще какое-то время он растекался словом по древу, описывая мне во всех подробностях переходный период от фазы слепой страсти к более осознанному и зрелому чувству к своей возлюбленной, — важный шаг на пути к решению жить вместе. И об этом мне было хорошо известно, потому что, когда мужчина бросает жену и уходит к молоденькой женщине, все всегда и у всех происходит одинаково, не раз мне приходилось выслушивать такие же истории. Но он упорно рассказывал мне обо всем этом, не забывая упомянуть о подлостях, которые чинила бывшая жена, о том, как кровью обливалось его сердце, когда он видел, как сын дергается в тике и заикается, и, наконец, о том, как по мере того как Приближающееся Великое Слияние порождало брожение среди сотрудников в офисе, на своем рабочем месте он испытывал все возрастающее чувство фрустрации.
К этому времени дождь перестал, и я предложил ему выйти из машины и продолжить рассказ на воздухе. Он курил одну сигарету за другой и полностью прокоптил мне машину. Из-за Клаудии я никогда в машине не курю. Мы вышли наружу. Он был одет не по сезону, и ему наверняка было зябко в легкой курточке от фирмы «Replay». Мы пошли к скверику, но на дорожках дождь образовал непроходимую грязь, и нам пришлось повернуть назад, и, как два сбытчика наркотиков, обделывающие свои делишки, мы остановились прямо посреди тротуара. В таком месте не очень-то было удобно разговаривать, но Пике продолжал дымить как турок, и я не хотел приглашать его в машину, однако его и так вполне устраивало, ему было все равно, что мы торчали на виду посреди дороги, он сгорал от нетерпения продолжить свой рассказ.
— Ну, в общем, — начал он, — как-то вечером в июне прошлого года я приглашаю Тардиоли к себе поужинать. Так запросто, ни с того ни с сего. В тот вечер мы составляли смету для фестиваля в Венеции. Как всегда, денег не хватало, как обычно, твой друг, Жан-Клод, посоветовал нам изворачиваться, и мы засиделись в офисе допоздна, где-то до девяти вечера. Я уже было собрался уходить, как вижу — Тардиоли один-одинешенек, как собака, — я знаю, что женщина его бросила, и дома никто не ждет, и предлагаю ему поужинать у меня. Он сначала поломался, так, для приличия, не хочу, мол, тебя беспокоить, ты ведь знаешь эти отговорки, а я ему — короче: если дома ничего подходящего нет, пойдем в ресторан. И он пошел со мной. Сначала я хотел было предупредить Франческу, но потом передумал и не стал ей звонить, ведь все равно через десять минут мы будем уже дома. Вот мы и пришли, входим, Франческа на кухне гладит белье, работает как негр, она на этом просто зациклилась, я ей тысячу раз повторял, зачем тебе гладить, пусть гладит Лу, мы ей за это платим, вот пусть она и гладит, а ты отдохни, расслабься. Но ей хоть бы что, она утверждает, что филиппинка не умеет гладить, что она портит белье, что для нее глажка это своего рода разрядка, хотя лично я в этом очень сомневаюсь. Так вот, Франческа гладит на кухне. Привет, любимая, привет, дорогой. Из коридора я ей сообщаю, что со мной Тардиоли, он пришел поужинать с нами, но если она хочет, можно пойти и в ресторан. Она из кухни мне кричит нет, что ей не хочется выходить из дома, что она с удовольствием сварит спагетти, а сама извиняется перед Тардиоли, что не вышла в коридор поздороваться с ним, потому что как раз заканчивает гладить рубашку. Я ей тогда и говорю, что спагетти и я могу прекрасно приготовить, но она настаивает, что для нее это не проблема и сварит их она. Вежливая, спокойная, в общем, нормальная женщина. Я старался быть с ней поосторожнее, потому что уже какое-то время, как тебе сказать, мы что-то перестали понимать друг друга, что ли: двусмысленности, там, недоразумения, вещи типа: «а разве не я должен был прийти?» «нет-нет, мы договорились, что приду я», что-то вроде этого. Казалось, мелочи, но я их, видно, недооценивал, потому что, когда два человека живут вместе, они должны понимать друг друга, да? Очень плохо, если взаимопонимания нет. Поэтому я и настаивал насчет ресторана: она после рабочего дня гладит белье, а я ей еще и гостя привел, как снег на голову. Мысль о том, что ей теперь придется еще и ужин готовить, вряд ли будет ей по нутру, правильно? Но она повторяет, что предпочитает остаться дома, и как только закончит гладить, присоединится к нам выпить глоток джин-тоника. И весь этот диалог мы ведем через коридор, ты представляешь себе мою квартиру? Мы с Тардиоли сидим в гостиной, а Франческа на кухне, и мы кричим друг другу через коридор. Я стал смешивать джин-тоник, а Тардиоли уселся на диван, через пять минут — вот и она: красивая, спокойная, расслабленная, Франческа появляется с горой поглаженного белья в руках и улыбается. Она протягивает мне пачку белья и говорит: «Выброси его в окно, пожалуйста». Я просто остолбенел. «Что ты сказала? — спрашиваю, а она с тем же выражением лица, Пьетро, с такой же улыбкой, таким же тоном и с такой же интонацией мне отвечает: «Положи белье на кресло, пожалуйста». Я взял у нее из рук белье, я просто ошалел: в первый раз она попросила меня выбросить его в окно, я был больше чем уверен в этом. Франческа подходит к Тардиоли и снова извиняется, чмокает его в щеку, как ни в чем не бывало, и я инстинктивно делаю одну вещь: спокойно так я прошу Тардиоли, который был с нами и должен был по неволе все слышать, повторить то, что сказала Франческа в первый раз. Франческа не понимает, Тардиоли
