Спокойный хаос

речи. Я чувствую, что у меня больше нет времени — я должен отделаться от нее как можно скорее, немедленно, если на самом деле не хочу умереть такой паршивой смертью. Вдруг я начинаю ненавидеть эту женщину. Да как же так, дрянь ты этакая, ты специально притащилась сюда, чтобы утонуть на моих глазах; сюда, где всю жизнь, с самого детства, я провожу свой отпуск. Здесь я научился плавать, нырять головой вниз, кататься на водных лыжах, заниматься серфингом и ходить под парусами. Я могу погружаться на пятнадцать метров под воду без кислородных баллонов и чувствую себя в воде, как в своей стихии, свободным, понятно тебе, застрахованным от смерти на воде. Когда же я отвечаю на твой призыв и делаю то, что ты хочешь, то есть лечу тебе на помощь, чтобы спасти, несмотря на то, что я с тобой не знаком и через пять дней должен жениться, и мне есть что терять, возможно, намного больше, чем тому рыжему остолопу, который посоветовал мне бросить тебя в беде. Почему же, когда я приближаюсь к тебе, ты пытаешься меня утопить? А потом раскаиваешься! Да пошла ты…

Ударить тебя кулаком, что ли? Я решаю ударить ее в лицо кулаком и оставить здесь одну, пусть себе тонет, а самому на гребне вон той огромной волны выбраться на берег. Черт, накатывает большущая волна, а ее ногти все еще впиваются мне в бок, и я решился, наконец, это сделать. Да, я уже было приготовился: выгнулся назад, занес руку для удара, чтобы точно поразить мишень, ее лицо, наполовину погруженное в воду, в отчаянии повернутое вверх, к небу, белеет рядом, — когда огромная волна обрушивается на нас. Снова сплошная темнота и вода, и крючки все глубже впиваются мне в тело — на этот раз я чувствую жгучую боль в бедрах. Я не различаю больше, где верх, где низ — все превратилось в сплошной, изрыгающий пену, круговорот, который медленно, но неумолимо вращает меня винтом, я пребываю в пассивной позе утопающего, пока не ударяюсь лицом о песок. Это возвращает меня к жизни. Я снова обретаю способность ориентироваться: если здесь дно, значит, двигаясь в противоположном направлении, можно вынырнуть на поверхность. Напрягаю ноги, чтобы оттолкнуться и подняться вверх. Ноги еще слушаются меня, но поднимаюсь я с огромным трудом, как будто за ноги меня схватила не одна, а дюжина умирающих женщин. Кое-как, одной ногой, мне удается упереться в дно и оттолкнуться, но сразу же становится ясно, что толчок пошел вкось и получился слишком слабый по сравнению со сверхчеловеческими усилиями, которые, как мне кажется, я приложил, чтобы оттолкнуться. Чувствую, что все пропало. Теперь уже все: я потерял последний шанс выплыть на поверхность и умираю, на самом деле, умираю. Да, вот сейчас я умру, именно в этот момент. Ну вот и случилось: я умер. Мгновение назад я утонул, как дурак… Моя голова выходит на поверхность. Да, черт возьми, моя голова вышла на поверхность. Мне кажется, что впервые в жизни я сделал вдох и сразу же увидел прямо перед собой что-то вроде белого клюва, нависшего у меня над головой, и услышал крик:

— Хватайся, хватайся за доску!

Не медля ни мгновения, я впиваюсь ногтями в пенопласт доски для серфинга, как та женщина, что вонзила ногти мне в бедра. Несколько метров доска тянет нас к берегу. Достаточно, чтобы мы, я и мой балласт, отплыли подальше от того места, где разбиваются волны. Я опускаю ноги вниз и касаюсь дна. Никогда, клянусь, никогда раньше прикосновение к морскому дну не дарило мне такое восхитительное чувство! Вода доходит до груди, и до меня докатываются выдохшиеся уже волны — тонюсенькие гребешки мертвой пены. На какой-то миг я вижу живую цепь — человеческие тела тянутся от берега ко мне, как паровозик в новогоднюю ночь. Во главе этой цепи один из тех пацанов верхом на доске для серфинга. Он мне что-то говорит, но я не понимаю, что. Я отпускаю доску и держусь на ногах, стараюсь сориентироваться, осознать ситуацию. Замечаю, что живая цепь порвалась, и мне сразу же становится тоскливо: я увидел ее только на мгновение, но никогда в жизни не забуду это зрелище — оно наполнило смыслом мою жизнь — чужие мне люди взялись за руки, чтобы дотянуться до меня и спасти — все промелькнуло слишком быстро. Пусть даже только на мгновение это зрелище своей неописуемой красотой глубоко ранило меня, внезапно я понял, что спасают меня, черт побери, меня, спасателя, — эта мысль просто невыносима. Поэтому немедленно приступаю к выполнению своей миссии — подхватываю женщину под мышки и тяну ее наверх, потому что, кажется, она готова утонуть даже здесь, на мелководье, но уже столько рук тянутся к нам, они вырывают ее у меня, сволочи, и даже меня пытаются взять на руки, поддержать, успокоить, и мне приходится отбиваться, объяснять, что все в порядке, что мне ничего не нужно, но сил, чтобы бороться за свою добычу и отнести ее, спасенную мной, на руках на берег к ее детям, как мне этого хотелось, уже нет. У меня больше нет сил. И женщину у меня отнимают, она медленно выскальзывает из моих объятий, ее тело с безжизненно свесившимися руками и ногами уже несет на руках тот рыжий, надо же! А, может быть, не он, мне только показалось, нет, это не он, а кто-то другой несет ее на руках, а он идет рядом, однако, он там, рядом, в самый решающий момент. Из моря вместе с ней выходят рыжий и здоровяк, который несет ее на руках, и все остальные, кто присвоил себе заслугу ее спасения, и даже тот пацан, верхом на доске для серфинга, последний, кто хочет удостовериться, что со мной все хорошо, предлагает ухватиться за доску — он дотащит меня до берега. И ему я повторяю, нет, я ему рычу, что со мной все в порядке и мне ничего не надо, спасибо, и тогда он тоже сливается с толпой на прибрежной полосе, а я остаюсь один. Вот и все. Вот и все. И все не так. Разумеется, мне вовсе не так уж и хорошо: я дрожу всем телом, мне холодно, дыхание не восстановилось, но мне хотелось, чтобы они поверили, что я в порядке, и они поверили. Они мне поверили и оставили меня в покое. Я дышу, дышу, дышу.

Вдруг мои жизненные приоритеты резко вырывают мое сознание из кошмара, будоражат меня все сразу: Лара, Клаудия, Карло. Карло. Сколько же времени я не вспоминал о нем? Как он там? Я в отчаянии озираюсь, и у меня такое ощущение, будто я, на минутку засмотревшись на что-то, потерял свою дочь в супермаркете, а она должна быть здесь, где-то рядом. И Карло тоже там, метрах в двадцати от меня. Он тоже еще не вышел из воды и разговаривает с другим пацаном с доской для серфинга, как я минуту назад, а вокруг него рассеялись остатки живой цепи, которая выросла, чтобы спасти его, а потом разорвалась навсегда. И они тоже бредут к берегу со спасенной человеческой жизнью. Карло меня увидел и машет мне рукой. И я машу ему в ответ. Он идет мне навстречу. Я иду ему навстречу, и уже ясно обозначилась симметрия наших состояний, которая становится абсолютной, когда пацан с доской для серфинга отходит от него и идет по своим делам. Мы встречаемся, как всегда, на середине пути.

Мы обнимаемся, надо же. Рассказываем друг другу, как было дело. У нас обоих все произошло приблизительно одинаково. Мы демонстрируем друг другу все еще кровоточащие царапины и ссадины, оставленные нам на память нашими утопающими (и он тоже спасал женщину). Однако Карло не так уж и взволнован: он шутит, смеется, наверное, смерть не подкралась к нему так близко, как ко мне. А может быть, он не такой впечатлительный, как я, и мне немного стыдно за себя. Мы медленно бредем к берегу. Вода доходит нам до пояса. На берегу лихорадочная деятельность по спасению обретает звучание — мы начинаем различать какофонию голосов, сопровождающую движение вокруг двух женщин, лежащих на песке. Карло смотрит на меня и улыбается.

— Знаешь, как все кончится? — спрашивает он.

— Как?

— Сейчас мы выйдем из воды. Так?

Вода опустилась нам до бедер, мы почти подошли к берегу.

— Так, — соглашаюсь я.

— Может быть, я и ошибаюсь, но, по-моему, мы выйдем на берег, и никто нас не поблагодарит, окажется, что мы тут ни при чем, что мы ничего не сделали.

— Вот как. Ну и влипли же мы!

Мы продолжаем двигаться к берегу, вода опустилась нам до колен, никто не обращает на нас внимания. Все заняты спасением женщин. Карло все еще улыбается, я продолжаю дрожать всем телом, мне холодно. Вода уже плещется у наших икр. Никто на нас не смотрит. Вода у наших щиколоток. Мы никому не нужны.

— Еще пару шагов, и мы превратимся в дерьмовых зевак, которые пришли поглазеть, что случилось.

— Не может быть, — успокаиваю я его, но уже и у меня такое чувство, что он прав.

Ну вот, мы и на берегу. Никто даже голову не повернул в нашу сторону, некоторые воюют со своими мобильниками, кажется, возникла какая-то проблема с машиной скорой помощи. Другие, и таких большинство, сгрудились вокруг двух женщин, лежащих на песке. Карло подходит к одному из двух кружков, проталкивается сквозь толпу. Я иду за ним. В середине кружка лежит моя женщина, завернутая в