– Дьявол, – сказал Антон почти с облегчением. – Кверху дном и бутылка рома! Надо же было нам так влипнуть. Зачем вы меня разбудили? Прошли бы себе сторонкой, подальше – и дело с концом.
– Может быть, нам следует послать сигнал SOS? Рассказать о корабле, терпящем бедствие, дать координаты?
– Для этого сначала нужно узнать, что за бедствие их постигло.
– Пожалуй, вы правы насчет болезни. Это вполне возможно. Я сбегаю на камбуз за резиновыми перчатками.
Полоска воды между бортами сужалась. Антон снова включил двигатель, начал осторожно маневрировать. Задний ход, передний, опять задний… Рональд стоял на носу, держа наготове раздвижную лестницу. Черные зрачки иллюминаторов отразили белую рубку «Вавилонии», флаг с собачьей головой.
Детский плач время от времени прерывался кашлем. Свесившаяся рука женщины то ли манила спасителей, то ли раскачивалась под ветерком. Крючья лестницы пришлись как раз вровень с бортовыми перилами траулера. Рональд подкрутил ручку-регулятор, закрепил нижний конец стремянки, превратил ее в подобие трапа. Потом перешел на корму, зашвырнул на чужую палубу трезубый крюк, подергал, подтянул веревку. «Вавилония» мягко стукнулась о старые шины, развешанные по борту траулера. Двигатель умолк.
Антон первым взялся за перекладины лестницы. Сверху шел запах гниющей рыбы. Детский плач сверлил уши. Он подумал, что ребенка надо будет устроить в кормовой каюте, чтобы он не будил их между вахтами. Но если это совсем младенец, то чем его кормить? И если понадобится врач – где его взять? Рональд окончил какие-то курсы по оказанию первой помощи – и это всё. Правда, они взяли с собой медицинский справочник под названием «Симптомы». «Если вас мучает кашель, то это может быть: а) воспаление легких (сопровождается высокой температурой); б) сердечный приступ; в) отек легкого (боль в груди, лихорадка, общее недомогание); г) аневризм; д) корь (температура подскакивает, глаза краснеют, болят от света, появляется красная сыпь по всему телу, в одном случае из тысячи может перейти в энцефалит со смертельным исходом, больного нужно держать в полном карантине), и т. д.
Голова Антона поднялась над перилами. Он окинул беглым взглядом палубу корабля и замер. Лесенка под ногами дернулась, будто хотела отъехать. У него закружилась голова. Он прикрыл глаза. Давно уже Горемыкал не появлялся перед ним так близко, так внезапно.
Человеческие тела валялись по всей палубе.
В грязных лохмотьях, исхудавшие, почерневшие. Мужчины, женщины, дети.
Рыбная вонь накрывала траулер, как гигантская медуза. Слабому ветерку было не по силам оторвать ее щупальца от поручней, от мачт, от ржавых тросов. Антон перелез через перила, подал руку поднявшемуся вслед за ним Рональду. Тот охнул при виде плавучего кладбища, застыл на минуту. Небесный рисовальщик безмятежно и увлеченно разбавлял розовое зеленым.
Одно из тел вдруг зашевелилось. Приподнялось на локтях, поползло к ним. Вьетнамец, камбоджиец, индус? Белый, черный, желтый? Мужчина, женщина, ребенок?
«Человеческая неповторимость кончается на уровне скелета, – подумал Антон. – Педро-Пабло был бы доволен. Строение костей – вот где мы все наконец-то равны».
Разрез век, цвет кожи и волос, форма губ – все стало неопределимым, неважным. Голод высасывал мелочи, оставлял одну затвердевшую, высохшую суть. Человеческое существо. Когда-то. Теперь остались одни глаза. Затянуты мутью.
– Лодочный народ, – прошептал Рональд. – Я читал… Они платят последние деньги. Капитан обещает доставить их в Америку, Австралию, Канаду… Потом ночью исчезает вместе со всей командой… Их носит по волнам… Говорят, они начинают есть друг друга… Сначала детей, потом стариков…
– Нужно немедленно радировать властям, – сказал Антон.
– Каким? Мы в нейтральных водах. Никто не хочет связываться с этими несчастными. Да посудите сами – куда их деть?
Человек, ползущий к ним, исчерпал запас сил, снова уткнулся лбом в облупленные доски. Рональд потрогал его резиновым пальцем, приподнял веко.
– Совсем как мертвый. Надо проверить остальных. Может быть, внутри, в каютах, есть живые? Они могли бы нам помочь.
– Давайте начнем с ребенка.
Осторожно перешагивая через тела, они пошли на звук плача. Одна из дверей на секунду приоткрылась и тут же захлопнулась. Ветром, качкой, рукой? Некоторые из лежавших приоткрывали глаза на звук шагов, начинали хрипеть, скрести палубу непомерно отросшими ногтями. Казалось, жизнь то отлетала от этих бесформенных куч, то возвращалась, как навозная муха, пытающаяся понять, есть ли тут чем поживиться, или все уже высосано дотла.
Они обогнули надстройку, перебрались через лебедки и тросы. На корме была расстелена старая сеть с дырами там и тут. Ребенок, придавленный телом матери, лежал посередине и кричал не переставая. При их приближении мать вдруг вскочила на четвереньки, оглянулась, оскалилась. Черные азиатские космы. Высохшая грудь. Но где-то внутри, видимо, еще таился запас горячей энергии, равный двум-трем рисовым зернышкам. Быстро-быстро перебирая коленями и ладонями, по-собачьи вскидывая зад, она понеслась прочь от них, исчезла за углом надстройки.
Антон и Рональд подошли к плачущему ребенку. Он лежал в собственных нечистотах. Абсолютно голый. Лицо пятимесячного старичка. Непомерная голова не хотела гибнуть вместе со всем телом, нечестно забирала себе последние соки. Нагибаясь к нему, Антон пытался рассмотреть, есть ли на тельце сыпь, обещанная медицинским справочником.
Взрыв оглушил их.
Вернее, так им показалось в первую секунду, что это был взрыв. Но тут же они поняли, что это просто взревел мотор. Где-то в глубинах траулера, похоже, еще шевелилась рука, способная дотянуться до пусковой кнопки, еще сохранилось несколько чашек бензина, способного вспыхнуть и сдвинуть с места заржавевшие поршни.
Углы расстеленной на палубе сети приподнялись, как кобры на звук дудочки. Рональд первым сообразил, что происходит, рванулся в сторону.
Но было поздно.
Сеть поднялась перед ним стеной, отбросила обратно на Антона. Натянувшиеся тросы стремительно вздымали края трала наверх, к стреле крана. Под рев мотора, под скрип лебедки, барахтаясь, путаясь, проваливаясь руками в дыры, оба посланца фирмы «Пиргорой» повисли, вознесенные над палубой. Где-то в ногах у них отчаянно пищала большеголовая человеческая приманка. Антона развернуло боком, прижало лицом к узлам сетевых ячеек. Перед его глазами медленно вращался вставший дыбом, розовеющий горизонт, мачты «Вавилонии», палуба траулера. И палуба эта больше не была безжизненной.
Она быстро заполнялась людьми.
Они выползали из двух открывшихся люков, выбегали из дверей надстройки. Они тоже были исхудалые и грязные, но все же не такие изможденные, как полутрупы, валявшиеся на палубе. Впрочем, и те тоже, казалось, оживали и включались в общую беготню.
В беготне этой была какая-то молчаливая, муравьиная слаженность, целеустремленность. Ею распоряжались несколько человек – повыше других, с соломенными китайскими конусами на головах. Они размахивали палками и кусками каната, то направляя, то подгоняя бегущих. Толпа распалась, пропуская носильщиков с тяжелыми рулонами сетей. Их раскатали, перебросили через борт, превратив в веревочные лестницы, стекавшие на палубу «Вавилонии». Орда ринулась на абордаж.
В беспомощном отчаянии Антон наблюдал, как поплыли над немытыми, всклокоченными головами, из рук в руки, исчезая в трюмах траулера, их сокровища, запасенные перед отплытием с таким старанием. Спальные мешки, электрические батареи, ящики с минеральной водой, канистры с топливом, барометр, примус, печенье в шоколаде, радиопередатчик, гарпун, спасательные круги, запасные тросы, ящики с калькуляторами и грампластинками (подарки перевернутым жителям), надувная лодка, вырванные с мясом хронометры, ручная лебедка, бутылки с джином и виски, резиновые сапоги, метла, баллоны со сжатым газом…
Боль в подвернутой ноге протянулась вверх, как лиана, переплелась с болью обиды, засевшей в горле. Да-да, горчайшая обида на этих неблагодарно голодающих, коварно воскресших, бездумно жадных, опасно обездоленных клокотала в нем. Последний раз что-то подобное он испытал, когда нашел в сумочке жены-4, – и это после всех их разговоров и даже споров о том, в какой цвет покрасить детскую спальню, какой страховкой обзавестись для будущего ребенка, где поселиться поближе к хорошим школам! – нашел те дьявольские пилюли, которыми они научились теперь травить неродившихся детей. Но эти- то, эти! Откуда они знали, как догадались, чем его – их – можно безотказно заманить в расстеленную сеть?
Лес потемневших, скелетных рук работал безостановочно. Над головами, над бортами, вверх по веревочным лестницам – и в трюмы, трюмы плыли огнетушители, ведра, ящики с кошачьей и собачьей едой, электрический кабель, весла, воздушный насос, магнитофон, рыболовные снасти, машинное масло, часы, коробки с медикаментами, чайник, макароны, цепь с замком, генератор, пила и топор, копченые окорока, сигнальные флаги, пистолет-ракетница, банки с компотом, фонари, ласты и маски, акваланг, книги и журналы, сушеные фрукты, зубная паста и мыло, мешки с мукой, подсолнечное масло, полотенца и подушки, свечи и одеяла…
Что-то тяжелое с плеском уронили в воду. Надсмотрщики в соломенных шляпах тотчас кинулись к виноватым. Замелькали палки.
– Секстант! – вдруг тонким голосом завопил Рональд. – Оставьте хотя бы секстант! Вы все равно не умеете пользоваться им!
Лучше бы он молчал! О них, казалось, забыли. Теперь десятки осклабившихся возбужденных лиц задрались на них. Невидимый в своей будке крановщик не в силах был пропустить такой момент. Он снова врубил мотор лебедки, и сеть с невиданным уловом, под хохот и свист пиратов, начала опускаться в океан за кормой.
«Какой вещий водяной сон я видел, – успел подумать Антон. – Впредь буду верить в сны… Иногда и они сообщают что-то важное о планах Горемыкала…»
Потом он понял, что никакого «впредь» у них не осталось. Что изголодавшийся по зрелищам «лодочный народ» просто не сможет отказать себе в таком удовольствии. Человеческие жертвоприношения – это, наверное, единственное, что еще могло щекотать нервы измученных голодом людей.
Розоватая вода быстро приближалась.
Орда прихлынула к борту траулера, перегнулась через перила, замерла в ожидании.
В прежней жизни, в жизни до Большого несчастья, профессия часто сводила Энтони Себежа с тяжко умирающими, долго болеющими стариками. Они внушали ему ужас. Их заплетающиеся языки, их водянистые глаза, дряблая опустевшая кожа, изливающиеся из них нечистоты, их стоны, их цепляющиеся за простыни пальцы наводили на мысль о разливах загробных рек, о наводнениях в царстве мертвых, проникающих в наш мир, захлестывающих нас без предупреждения и волочащих вместе с собой – полуутопленников на глазах у живых. И каждый раз он говорил себе: «Если будешь падать в горящем самолете, вспомни этот ужас и успей порадоваться, что тебе досталась быстрая и чистая смерть».
Но вот она пришла – стремительная, соленая, прозрачная, и никакие воспоминания о тяжко больных стариках не помогали.
Он не был готов.
Он бился, дергался, рвался прочь.
Он что-то кричал.
