– А я вспомнила, – сказала Люся, – как моя мама рассказывала про одну лечебную траву. Я забыла ее название. Какое-то очень красивое. Подожди, сейчас вспомню… Я всегда быстро вспоминаю. Подумаю-подумаю и припомню…
Она стояла у шкафа, наморщив лоб, пальцем водила по стеклу и разглядывала бутылки с настойками.
– Свет-трава! Вот как! Знаешь такую?
– Свет-трава? Не знаю. А что она лечит?
– Эпилепсию.
Алеша недоверчиво пожал плечами.
– Вот послушай. Мама приехала в Западную Сибирь, в Томскую область, к родным. Она еще девушкой была тогда. И заметила, что почти во всех избах над входными дверями висят пучки сушеной травы. Ей сказали, что этой травой лечат падучую. Даже легенда об этой траве в народе ходила… О том, что свет- трава станет видима только тому, кто пойдет искать ее с чистым сердцем, с глубокой верой в человеческое счастье, с мечтой найти ее для блага людей.
– Ой как хорошо! – мечтательно сказал Алеша. – С чистым сердцем, с глубокой верой!.. Ой как хорошо!
Он встал. Благодаря своему высоченному росту, не прибегая к лестнице, он снял с верхней полки из-под самого потолка травник и долго перелистывал его страницы.
– Свет-трава… Нет, такой здесь нет. Интересно… И какое название! Народ зря так траву не назовет.
– Слушай дальше, – сказала Люся, загораясь и хорошея, точно так, как случалось с ней, когда она выходила на сцену. – Мама привезла эту траву и стала лечить ею пятилетнего мальчика, больного эпилепсией. Через год у мальчика прекратились припадки.
– Ну а потом? Дальше что? – нетерпеливо спросил Алеша.
– Вот и все. Дальше я ничего не знаю. Можно маме написать. Она, знаешь, на днях получила Героя Социалистического Труда. Это не родная мама. То есть она родная, но не по крови…
– Я сам напишу, – сказал Алеша. – Дай, пожалуйста, мне ее адрес.
Алеша взял со стола адресную книжку, Люся назвала город и улицу, где, обнесенный частоколом, стоял двухэтажный деревянный дом. Тот самый, в котором она перестала быть сиротой… Ей представилась худенькая, еще не старая женщина с живым лицом, озаренным доброй улыбкой.
Люся закрыла лицо руками.
Алеша растерялся.
– Люся, что ты? Что случилось?
Он тихонько прикасался ладонью к ее вздрагивающему плечу, к волосам.
Она сама не знала, что случилось: взгрустнулось ли о том, что ушло навсегда, стало ли страшно неведомого в жизни или испугалась она потерять навсегда ту единственную, хоть и чужую по крови, которой не безразлична ее судьба?..
Наконец она успокоилась, по-детски кулачками вытерла глаза, вздохнула и виновато улыбнулась своей несдержанности.
– Прости, Алеша. Я больше не буду.
– Вот и отлично, – обрадовался он. – Хочешь, я чай вскипячу?
– Хочу… – сказала Люся. – Но не могу. У нас репетиция, а я и так уже опоздала.
Она с трудом надела еще не высохшие сапоги и вместе с Алешей вышла на улицу. Было тихо, бело и безлюдно… Снег лежал на дороге, на тротуарах, на ступенях крылец, на железных решетках заборов.
Алеша проводил Люсю, вернулся домой и сразу же уселся писать письмо директору детского дома.
6
Наконец-то сбылась мечта Антона, Люси и Нонны. Наконец-то им дали большую сцену. Сегодня с двух часов ночи и до утра они могли репетировать.
– Ура! – почти басом вопила Нонна в вестибюле училища.
Тоненьким «ура!» очень музыкально и разливисто вторила ей Люся, смешно вскидывая кверху руки, точно благодарила за помощь всевышнего. Антон делал стойку на перилах лестничной площадки. Потом, к восторгу первокурсников и нянечки, сидящей у вешалки, все трое сплясали импровизированный танец дикарей и удалились.
К двум часам ночи они снова были в училище, приняли сцену от четвертого курса и больше часа устанавливали декорации. Три раза бегали к Нонне, которая жила рядом: то за ковром, то за настольной лампой и занавеской, то за посудой. Тайком от бабушки залезли в ее заветный сундук, в котором хранились костюмы.
Репетицию начали в четыре часа ночи. И каково же было всеобщее изумление, когда в начале первого акта в дверях зрительного зала появилась Александра Антоновна, как всегда, подтянутая и деятельная. Деловой, торопливой походкой она прошла в шестой ряд, села в кресло, поправила свой черный костюм и дала знак рукой продолжать спектакль.
– Ага! Кафедра наконец заинтересовалась самостоятельным спектаклем студентов! – воскликнул Антон за кулисами. Но его ликующий голос был услышан и на сцене.
Все играли с большим подъемом.
– Молодцы! – громко хвалил за кулисами Антон, уже забывший о присутствии художественного руководителя. – Стоп!
Он вышел на сцену – маленький, с всклокоченными волосами, прилипшими на висках к вспотевшему лбу.
– Эту мизансцену, Люся, мы переделаем. Не находишь ли ты, что твоя героиня должна на все реагировать молниеносно? Надо так: после слов Наташи, – он указал на Нонну, – Марта бросается к окну, со стула вскакивает на подоконник, пытается раскрыть окно, но оно не раскрывается. Тогда она срывает туфлю с ноги, выбивает стекло и кричит: «Павел, вернись!» Кричит и пытается выброситься в окно, а Наташа хватает ее… ну, за руки или за ноги.
– Кричит – да! – горячо сказала Люся. – Но пытаться выброситься? Хватать меня за ноги? Нет, Антон, с этим я не согласна. Это гротеск. А гротеск не в моем стиле. Я так не умею.
– Делай так, как подсказывает тебе твое актерское чувство, – согласился Антон. И взглянул на Александру Антоновну.
О! Студенты за два года хорошо изучили своего художественного руководителя. По ее решительно откинутой голове и рукам, спокойно лежащим на подлокотниках кресла, по тихой, блуждающей улыбке они поняли, что спектакль ей нравится, и продолжали стараться вовсю!..
В шесть часов утра Александра Антоновна удалилась, сделав несколько незначительных замечаний. Особенно она похвалила Люсю.
Все на часок прилегли подремать. Люся с Нонной втиснулись на узкую кушетку за кулисами, мальчишки разместились на сцене. Нонна мгновенно задремала, а Люся никогда не могла быстро заснуть, особенно после спектаклей и репетиций. Она не спала и все время будила подругу.
– Ну что ты все время вертишься? – возмущалась Нонна. – Заснуть не даешь.
Люся поняла, что лежать бесполезно, она все равно не заснет. Захотелось подойти к окну, взглянуть, что делается на улице в этот предутренний час. Она встала, ощупью вышла на сцену и в темноте задела Антона, лежавшего на ковре.
– Это ты, Люся? – шепотом спросил он.
– Это я! – засмеялась Люся и присела на ковер.
Антон тоже сел, прикасаясь плечом к ее плечу.
– Я рад, что Сашуне (так за глаза студенты звали Александру Антоновну) ты понравилась. Даже очень понравилась. Я это почувствовал. А ведь она прочила тебя в травести. Ох, как я рад, Люся! В том и заключается цель этого спектакля…
Люся вдруг почувствовала к Антону нежность. Она в темноте обняла его, а он неслышно и горячо стал целовать ее лицо, руки, шею. Так продолжалось бы до утра… Но раньше позднего зимнего рассвета в зрительный зал пришла уборщица и включила ослепительный свет.
7
Деловые люди умеют уважать чужое время. Директор детского дома не заставила Алешу долго ждать своего письма. Она ответила немедленно.
Вечером Нонна полулежала с дымящейся сигаретой в руке на Алешиной старенькой тахте и гипнотизировала его своими большими, блестящими глазами, которые казались еще необыкновеннее от голубых и розовых тонов, искусно положенных на ресницы и веки.
Алеша, как всегда, немного сбитый с толку ее присутствием, сидел напротив и читал вслух только что полученное письмо.
В письме сообщался район, где знали свет-траву, адрес школы, куда можно было обратиться с просьбой нарвать этой травы в июле, во время ее цветения. В конверте лежала аккуратно завернутая в бумагу жалкая сухая травинка с витиеватым корешком.
Алеша держал ее в своих больших руках, как хрупкую драгоценность. Он боялся дышать на нее, чтобы не сдуть кое-где уцелевшие мелкие белые цветочки.
– Походит на богородскую траву, но запах… – он осторожно понюхал травинку, – запах не тот.
Он снова начал внимательно рассматривать корешок, листья, цветы.
Нонна дымила сигаретой, принимала выигрышные позы, играла глазами. Но чары маленькой сухой травинки были, увы, сильнее ее чар. Ах, с каким наслаждением ударила бы она по сильным рукам Алеши, чтобы эта жалкая травинка упала на пол, превратилась в сор и перестала занимать его воображение.
– Походит и на богородскую траву и на очанку… – продолжал Алеша, не замечая сдержанного бешенства Нонны, – на очанку очень походит.
Он опять понюхал травинку, сказал сам себе: «Нет, не богородская!» – встал, осторожно положил бумажку с травинкой на стол и взял в руки книгу.
– Очанка, – говорил он, перелистывая страницы и пробегая их пальцем. – Ею еще древние греки лечили заболевания глазного нерва.
Казалось, он совсем забыл о присутствии Нонны. Она встала, потушила в пепельнице недокуренную сигарету и пошла к дверям.
– Ты куда? – опомнился Алеша.
– Я вижу, что тебе не до меня.
– Нет, не уходи, пожалуйста.
Он насильно усадил ее снова на тахту.
– Послушай, Нонна. Я всегда думал, что заболевание эпилепсией связано с заболеванием глазного нерва. И если это очанка… – Он взглянул на обиженное лицо Нонны. – Прости. Это все весьма специфично… Прости. Я увлекся…
