Его правый глаз сделал тщетную попытку повращаться, и капитан рявкнул на вышедшего из ворот армянина:
— Как звать вашего священника? Мухтара как звать?
Крестьянин тихо ответил. Через минуту по площади прокатился стоголосый рев:
— Эй, Айказун! Куда запрятался? Эй, Кебусян, выходи! Эгей, Айказун и Кебусян!
Тер-Айказун ждал в церкви этого сигнала. Отслужив торжественную литургию, ибо день был праздничный, он остался с дьяконом у алтаря, преклонив колени. Вардапет не снял с себя священных риз: он хотел предстать перед заптиями в блеске и величии своего сана. Тут как нельзя лучше сказался характер Тер-Айказуна. Его нарочито торжественный выход имел целью и психологическое воздействие. Церемониальные шествия и пышность жреческих одежд каждому восточному человеку внушают священный трепет. Тер-Айказун рассчитывал на то, что его выход со всеми иератическими атрибутами смягчит свирепость заптиев. Медленно, в золоте и пурпуре, выплыл он из церковного портала. На голове его сверкала высокая греческая митра, в правой руке, согласно армянскому церковному ритуалу, он держал епископский посох. Величавый облик вардапета и впрямь заставил главаря жандармов поубавить тон. Теперь каннибальский рык звучал не так уверенно:
— Ты здешний священник? Ты за все отвечаешь! За все! Ты меня понял?
В ответ Тер-Айказун молча склонил голову на грудь; в ярком свете солнца его бескровное лицо казалось янтарной геммой.
Полицейский вседержитель почувствовал, что ему грозит опасность стать вежливым, сиречь — тряпкой. Вдобавок задергался левый, заплывший глаз. Оба эти обстоятельства только способствовали тому, что в начальнике закипела злость, — самое время напомнить мюдиру, нижним чинам и этому священнику о своем сокрушительном могуществе! Он пошел с поднятыми кулаками на Тер-Айказуна, но, к великому своему стыду, невольно остановился на почтительном расстоянии. Тогда он почел себя обязанным как облеченная властью особа нагнать страху хотя бы голосом.
— Ты сдашь мне все оружие, все ваше оружие. Понял? И хоть ты и вырядился как шут базарный, ты мне ответишь за каждый нож в ваших деревнях!
— В деревнях у нас оружия нет.
Тер-Айказун сказал чистую правду — спокойно и твердо.
А в темных сенях мухтарова дома разыгралась маленькая трагикомедия, завершившаяся тем, что из ворот — тут же мгновенно захлопнувшихся — пулей вылетел общинный писарь, старик с плутоватой козлиной бородкой. Таким неделикатным манером мухтар Кебусян уполномочил писаря быть его заместителем в этот наитруднейший час своей служебной деятельности.
Бедняга мнимый мухтар, белый как полотно, с маху угодил в объятия заптиев, которые и потащили его к начальнику.
Старик, запинаясь, повторил слова Тер-Айказуна:
— В деревнях у нас оружия нет.
Дрожащий от страха подставной мухтар явился как нельзя кстати для муафина. Ужас старика писаря окончательно утвердил муафина в сознании своего богоподобного всемогущества. Он выхватил у одного из солдат плеть и со свистом взмахнул ею.
— Тем хуже для вас, если нет оружия!
Тут в процесс дознания впервые вмешался красно-пегий мюдир. Для этого молодого человека, родом из Салоник, было крайне важно наглядно показать христианскому священнику, какая бездонная пропасть лежит между теми, кого мюдир здесь представлял, и полицейским олухом из темного провинциального захолустья. Иттихат больше не допускает, массовой резни, как бывало испокон века. Иттихат проводич самую тонкую политику. Иттихат с железным упорством осуществляет неизбежные, в интересах государства, мероприятия, стараясь избежать, где только возможно, бесполезной жестокости. Его сторонники получили современное воспитание. Они — враги чрезмерного рукоприкладства, они даже подчеркивают, что у них самих есть «нервы». А посему, бросив беглый взгляд на свои художественно обработанные длинные ногти, он обратился к Тер-Айказуну в высшей степени почтительно и с той видимой благожелательностью, которую мастерски умеют изобразить чиновные господа, в чьих руках находятся наша жизнь и смерть.
— Тебе ведь известно, какое решение принято относительно вас.
Неколебимый и безмолвный, вардапет вскинул на него глаза. Несколько опешив от этого открытого и прямого взгляда, мюдир указал на плакаты:
— Правительство приняло решение переселить вас. Новое местожительство будет вам указано.
— А где же находится это новое местожительство?
— Это не мое и не ваше дело. Мое дело — собрать вас, как положено, а ваше — маршировать, куда положено.
— Когда же мы должны будем отправиться в поход?
— Только от вашего поведения зависит, сколько времени я предоставлю вам на сборы. Приготовления к походу — в точном соответствии с предписанием.
Писарь, который уже пришел в себя, с деланным смирением спросил:
— А что будет дозволено нам взять с собою, эфенди?
— Только то, что каждый может унести на спине или в руках. Все прочее — ваши поля, сады, усадьбы, дома со всем движимым и недвижимым имуществом — переходит, согласно приказу министерства от пятнадцатого низана[70] сего года, в собственность государства, которое, согласно закону о депортации от пятого мая, предоставит вам новые земельные участки взамен вами оставленных. Каждый владелец собственности должен, основываясь на выписке из поземельной книги, ходатайствовать о причитающейся ему по закону замене сданной им земли. Прошение должно быть оплачено гербовым сбором в пять пиастров. Гербовую марку надлежит приобрести в жандармском управлении.
Эта бюрократическая кантата лилась из уст рыжего так сладкозвучно, будто речь шла о приказе повсеместно насаждать плодовые деревья. Мюдир поднял указующий перст, благодушно предостерегая:
— Самое лучшее для вас не устраивать никаких историй, ничего не разрушать и не портить, а передать государству все имущество в том виде, в каком оно было доныне.
Тер-Айказун развел руками.
— Мы ничего не хотим оставлять себе, мюдир, — ответил он дипломатичному поборнику Иттихата. — Да и к чему? Берите все, что найдете. Ворота всюду открыты настежь.
Капитана взбесил елейный тон мюдира, перехватившего у него руководство процедурой. В конце концов, он единственный и единоличный командующий депортацией, а щелкопер — только сопровождающее лицо, приданное каймакамом. Если он даст этому краснобаю-канцеляристу сказать еще хоть слово, ни одна душа больше не поверит, что он, капитан, заправляет всей полицией в Антиохии. Поэтому он во всю мочь вытаращил правый глаз, так что тот налился кровью и стал похож на глаз буйвола, затем шагнул к Тер-Айказуну и схватил его за богато расшитую епитрахиль.
— Ты сейчас же соберешь шестьсот винтовок и положишь их вот тут передо мной!
Тер-Айказун долго созерцал землю, на которую приказано было сложить винтовки, потом вдруг с силой рванулся назад, так что капитан чуть не упал.
— Я уже сказал тебе, что в деревнях у нас оружия нет.
Мюдир улыбнулся. Пришла вновь его очередь, не выпучивая глаз и не горланя, добиться своего только с помощью политической хитрости. Голос его звучал благосклонно и раздумчиво, точно мюдир готов был помочь армянам найти средство от беды:
— Прости мне нескромный вопрос, Тер-Айказун. Как давно ты рукоположен в священники в здешней местности?
Тер-Айказуна встревожила необъяснимая учтивость этого обращения. Он тихо ответил:
— Осенью, после вардавара, будет ровно пятнадцать лет.
— Пятнадцать лет? Погоди! Следовательно, во время великой революции ты уже восемь лет как жил в Йогонолуке. Постарайся вспомнить. Не получал ли ты в том году несколько ‘ящиков с оружием, которым тогда снабжали вас для борьбы против прежнего правительства?
Мюдир, который вступил в должность только в начале войны, задал этот вопрос по интуиции,
