Взглядом, в котором не было ничего разумного, она обвела стоявших перед нею людей.
– Федосова? – спросил Величко.
– Она, – тяжело дыша, ответил Алексей.
При звуке его голоса Федосова дернулась, как от электрического удара, и вдруг, не сводя с Алексея побелевших, иссушенных ненавистью глаз, начала лихорадочно шарить на груди под платьем. Стоявший рядом Туляковский успел вырвать у нее маленький, блестящий и в общем неопасный дамский револьвер системы «бульдог».
Тогда она заплакала, кусая костяшки пальцев.
– Уведите, – сказал Величко, морщась.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
В СТЕПИ ПОД ХЕРСОНОМ
НАДО ЕХАТЬ!
Теперь было впору, как два года назад уйти куда-нибудь, лечь, уткнуться, не думать ни о чем, дать отдых напряженным, взбудораженным нервам. Но уходить было некогда и некуда. И время было не то, и не тот был Лешка Михалев…
Надо было позаботиться, чтобы кто-нибудь съездил на остров за стариками Федосовыми. Потом обыскивали и размещали арестованных…
Когда все было сделано, в Особом отделе состоялось короткое совещание. Алексей рассказал об аресте Дины и добытых у нее сведениях, в том числе и о Глущенко. Его родство с контрреволюционным заговорщиком никого не удивило: сплошь и рядом по разные стороны фронта, в смертельно враждующих лагерях оказывались родные братья, отцы и сыновья, не то что какой-то там сестрин муж…
Храмзов доложил о результатах обыска у Федосовых и о том, как был взят Сева, который после часовой осады, осознав провал марковской авантюры, сам вылез из погреба и, ничтоже сумняшеся, заявил Храмзову, что, поскольку его «продали, он этим сучим хвостам отплатит!»- и тут же выдал пять явок Крученого.
Последним говорил Илларионов. Нахмуренный, забинтованный сверх необходимости, он в сильных и красочных выражениях описал облаву на постоялом дворе и затем без перехода обрушился на Алексея.
Упущен Крученый – главный руководитель контрреволюционного подполья – кто в этом повинен? Он не станет называть фамилии, но считает своим долгом указать: вот к чему приводят в оперативной работе несвоевременные эксперименты! Все, несомненно, было бы иначе, если бы ему, Илларионову, не ставили палки в колеса. Крученый давно уже сидел бы в изоляторе Херсонской ЧК, вместо того чтобы шлендать сейчас по степи и затевать новую авантюру. Пусть этот провал послужит уроком некоторым излишне самоуверенным чекистам, которые пытаются домашними средствами заменить опыт и железную последовательность оперативных мероприятий.
– Ты бы без ехидства! – не выдержал Воронько. – Провал, провал! Никакого провала нету! А что не по-твоему, так ты и ершишься. Крученый! Конечно, Крученый… Ты бы его прибрал, а остальных по сторонам!
– Никуда б они не делись! Да если хотите знать, – разгорячился Илларионов, – так одна эта личность стоит всех других скопом! Завтра он еще столько же наберет, и начинай все сначала!
– Что упустили Крученого, конечно, оплошка, – сказал Величко, – но раздувать ее нечего. Без сучка, без задоринки ни одна операция не проходит. А насчет твоей железной последовательности, Илларионов, так она известна: хватай кого ни попадя, авось угадаешь! Тоже не способ… И ты, Михалев, не думай: я тебя защищать не собираюсь. Главного не сделал. Ехал ловить Крученого, а его-то и проворонил. Хорош…
– Проруха и на старух бывает. – снова вступился за Алексея Воронько, – а Михалев молодой!
Почерневший за день и весь точно подсохший, Алексей сказал:
– Крученого еще не поздно взять. Дайте мне отряд, я его в Степино накрою.
– Отряд! Где я тебе возьму отряд?
– Пусть Саковнин выделит. А не выделит, так надо всей опергруппой ехать.
– Пошли к Саковнину, – сказал Величко, вставая. – А вы, товарищи, начинайте допросы. Завтра будем помаленьку переправлять арестованных в Херсон…
Саковнин обещал помочь, но утро опрокинуло все планы. На рассвете в степи загрохотали пушки: началось контрнаступление белых. Резервные части, находившиеся в распоряжении Саковнина, ушли на передовую, да и весь штаб вместе с Особым отделом снялся с места и отправился туда же. Белые нажали крепко. Величко был вынужден поспешить с эвакуацией арестованных. Набралось их около пятидесяти человек. Транспорта не было. Пароход из Херсона не пришел. Решили взять шаланды у алешкинских рыбаков.
О том, чтобы выделить людей для облавы на Маркова, теперь не могло быть и речи.
Алексей разыскал Величко в рыбачьей слободке, где он, Воронько и Илларионов выдавали расписки на мобилизованные шаланды.
– Что же будет, товарищ Величко?
– Ты о Крученом? Сам видишь, какое положение. Придется отложить.
– Откладывать нельзя! Они с Федосовой условились на сегодня. Завтра будет уже поздно!
Величко неожиданно вспылил:
– Что же прикажешь делать? Бросить арестованных, пусть разбегаются? Людей нет! Самим на весла придется сесть, чтобы эту шваль с удобствами доставить. Вовремя надо было думать! Теперь – что! На коне не усидел, за хвост не удержишься!
Илларионов усмехнулся. Воронько молчал, топорщил усы.
– Отпустите со мной Храмзова, – попросил Алексей, – мы сами справимся.
– Храмзова! Да Храмзов ночью еще укатил на катере в Херсон с рапортом.
– Тогда я один поеду!
– Что ты сможешь, один-то!
– Смогу! Не поймаю, так пристрелю!..
Величко сбоку, искоса, посмотрел на Алексея.
– Кончай болтовню! Не верю я в это дело. Тут заговорил Воронько:
– Знаешь, Величко, я бы сам с ним поехал, дело-то стоит того. Одному туго придется – в два человека, что ни говори, легче. А?
О лучшем спутнике Алексей и мечтать не мог. Он с надеждой посмотрел на Величко.
Тот подумал, пожмурил умные, утомленные от недосыпания глаза.
– Черт с вами, поезжайте!
…Надо было узнать дорогу на Степино и раздобыть верховых лошадей или, на худой конец, телегу. Они пошли к Марусе.
Маруся и ее заплаканная глухая тетка укладывали в крашеный, обитый узорной жестью сундучок немудреное Марусино приданое – всякую полотняную мелочь. Маруся просияла, увидев Алексея и Воронько, и радостно сообщила, что ее переводят в Херсон, что Величко сказал: «Хватит, насиделась тут, в Херсоне тоже занятие найдется», и что она поедет вместе со всеми – для нее будет местечко на одной из шаланд. Но когда она узнала, зачем они пришли, ее намерения моментально изменились. Она тут же изъявила готовность их сопровождать и заметно обиделась, когда Воронько решительно и безоговорочно отверг ее услуги. Дело, сказал он, опасное, не женское, что там будет – неизвестно, и возиться с нею недосуг…
Достать лошадей оказалось нелегко. Выручил снова дядя Селемчук, к которому повела их Маруся.
Этот спасительный дядя Селемчук – Алексей наконец-то увидел его – был саженного роста старик, сплетенный из крепких узловатых сухожилий, костистый, с запавшей грудью и негнущейся спиной. Он сказал, что, у кого в самих Алешках есть сейчас лошади, он не знает, но верстах в трех – четырех от города живет его кум, у которого есть меринок и таратайка.
– Пийдемо до кума, – предложил он, – вин не откаже.
У городской заставы они простились с Марусей. Девушка придержала Алексея за руку.
– Ты смотри там, – сказала она, глядя в подбородок Алексею, – поосторожней все-таки…
– А что?
– Ничего. Так. Но вообще… – И на миг подняв к нему покрасневшее лицо, повернулась и пошла обратно какой-то несвойственной ей напряженной походкой.
Алексей несколько раз удивленно оглядывался и смотрел ей вслед. А Воронько, краем уха уловивший их разговор, сказал вполголоса, чтобы не слышал дядя Селемчук:
– Дивчина-то к тебе того… присохла.
– Скажете!
– Точно! Я в таких вещах не ошибусь. – И, помолчав, добавил рассудительно: – А что? Очень даже симпатичная дивчина, самостоятельная.
Алексей отмахнулся. Но всю дорогу до станции он с непонятным волнением думал о Марусе, вспоминал ее лицо с ямочкой на правой щеке и маленьким ртом, у которого верхняя губа была тоненькая, а нижняя – пухлая…
Кум дяди Селемчука, Аггей Васильевич Кучеренко, хмурый и плешивый, с носом, похожим на губку, так он был изъеден оспой, согласился отвезти их до Степино, но ждать сутки или двое, пока они управятся с делами, отказался наотрез.
