– Прошу: пусть Деметрий не узнает о нашей беседе.
– А разве…
– Нет. Я сам по себе. Царь молчит. Он не хочет расставаться с Пирром, но уверен, что мальчик не бросит его. Как не бросил после Ипса…
– М-да. Пирр и вправду не хочет уезжать. Не хотел. Но Антигон жил, чтобы побеждать. А Деметрий побеждает, чтобы выжить… Вот еще одна причина, по которой Пирру не место тут…
– И ты сможешь сказать ему это?
– Я уже сказал.
– И он?
– И он согласился со мной. Хотя…
– Хотя – что?
– Хотя и не сразу. С трудом. Он еще молод, Гиероним, вот в чем дело. И он действительно очень привязан к Деметрию. Ничего. Надеюсь, с годами это пройдет.
– А ты, разумеется, поможешь?
– А я, разумеется, помогу.
– Киней! Я хочу спросить…
– Спрашивай. Я отвечу.
– Ты воспитал хорошего человека, Киней. Очень хорошего. Неужели ты хочешь собственными руками сломать все, что сумел построить?
– Ну и вопрос. Что ж, ладно. Я воспитывал царя, Гиероним. А царь, воспитанный мною, оказался изгнанником. Значит, моя методика была неверна. Жаль. Надеюсь, еще не поздно исправить собственные ошибки. И кроме того, друг мой, посмотри на Деметрия и скажи:
Весла слаженно падали в пенистую воду бухты, замирали, изгибались и толкали крутобокий корабль вперед, к выходу в открытое море, и несущая рея уже распустила паутину снастей, готовая принять на себя тяжесть широкого синего паруса с искусно вытканным изображением вскинувшего хвост крокодила.
Корабль уходил в Египет…
Он был уже довольно далеко от берега, во всяком случае, люди, размахивающие руками возле бортов, казались провожавшим крошечными, слипшимися одна с одной черными точками.
Теплый юго-западный ветер, влажно дыша рыбой и йодистыми водорослями, бродил по опустевшей пристани, готовый в любой момент услужить провожающим и просто так, не требуя ни благодарности, ни платы, высушить слезу, некстати задержавшуюся на щеке.
Впрочем, богато разодетые мужи, держащие в поводах лоснящихся, сытно накормленных коней, отнюдь не нуждались в услугах добродушного залетного гостя. Сопровождая вышестоящего по долгу службы, свитские давно сбросили приличествующие случаю огорченные маски и, почти не скрывая нетерпения, топтались на месте, искренне не понимая, чего ради следует задерживаться в порту, тем паче, что далеко не все дела, намеченные на сегодня, уже сделаны.
Разве что один из них, высокий и статный, стоящий несколько впереди остальных, крепко держа за руку худенького темноволосого мальчугана, уже не дитя, но и далеко еще не эфеба, неожиданно и подозрительно громко закашлялся, прикрыв ладонью лицо, словно защищаясь от ветра, – в тот миг, когда корабль завершил разворот и левый борт его, развернувшись к горизонту, скрыл стоящих у борта от взора тех, кто, проводив уплывающих, все стоял и стоял на главной пристани славного портового города Эфеса.
– Вот и все…
Стоящий впереди сказал это очень тихо, почти про себя, будто стесняясь чего-то или недоумевая, и тщательно уложенная по последней моде, именуемая «вихрь на рассвете», но не напудренная волна золотистых локонов, густо присыпанная ранним инеем, слегка качнулась.
Он вновь был невероятно величествен, царь Деметрий Полиоркет, сын Одноглазого Антигона! И ничто не напоминало уже о тех совсем недавних днях, когда серо-желтый, опухший от беспрестанной попойки призрак бродил по переходам эфесской резиденции, пугая не только рабов, но ближайших друзей мутным взглядом и хриплым, взлаивающим голосом, готовым в единый миг сорваться на визг.
Он пришел в себя. Вернее, заставил себя вновь стать самим собою. После того, как в один из зимних вечеров убил пожилого невольника, отведывателя вин. Убил просто так, ни за что, дважды ударив кулаком и один раз коленом. Возможно, пьяному просто примстилось нечто, а быть может, и так, поговаривали рабы на поварне, что все дело в злосчастном для бедного старика сходстве его с Селевком…
Так или не так, но с того дня Деметрий прекратил пить.
Его не видели пьяным даже в тот день, когда, здоровая и бодрая отойдя ко сну, не проснулась старая царица, всего лишь на неделю пережившая прибытие в Эфес урны с прахом Антигона, по всем правилам преданного огню победителями и присланной к соскучившейся семье после подписания перемирия.
И даже глупая, вовсе уж неожиданная смерть жены, Деидамии Эпирской, ушедшей к предкам вместе с так и не закричавшей ни разу дочуркой, не заставила Полиоркета снова призвать на помощь кровь лозы Диониса.
Он молчал и жил, и только тяжелые мешки под глазами сгустились и набрякли, сделавшись из синих почти черными.
И все чаще находился при нем гость и друг Пирр, покрывший себя неувядаемой славой при Ипсе, брат покойной супруги, удивительно похожий на нее.
И царевич Антигон, большинством придворных по привычке именуемый смешным детским именем Гонатик.
Втроем они и проводили дни, подчас даже в ущерб делам военным, свалившимся грузом на плечи Зопира и заботам международным, с трудом вытягиваемым Гиеронимом.
Втроем – до нынешнего дня.
До пристани и сходен.
До поднятого паруса.
До разлуки…
Деметрий стоял, замерев изваянием, и окажись здесь, на причале, бродячий сочинитель-кифаред, он наверняка бы подумал, что именно так скорее всего выглядели титаны, восстав некогда против Олимпийцев, сокрушенные ими, но не покорившиеся…
– Мой шах! – осторожно произнес Зопир, ловя себя на том, что вновь чуть не вырвалось с глупых уст привычное и навеки канувшее в прошлое «шах-заде». – Нам пора! Мегарское посольство ждет…
Деметрий слегка шевельнул плечом.
– Ничего. Подождут. Я их ждал больше…
Зопир сокрушенно переглянулся с Гиеронимом, не обращая особого внимания на остальных свитских. Худо! Посольство Мегар может позволить себе и оскорбиться. Но спорить с царем бессмысленно. В таком состоянии Полиоркета мало что способно заставить встряхнуться. Разве что…
Поймав спокойный и вопрошающий взгляд Гоната, Гиероним почти незаметно свел брови к переносице. И мальчик, ответив тем же знаком, незаметно для свиты сжал отцовскую ладонь.
– Папочка! Вправду, нужно ехать! Дедушка говорил, что перед эллинами нельзя задирать нос…
Губы его почти не шевелились, да и стоял мальчишка спиной к свите, и никому бы даже в голову не посмело прийти, что кроха-сын дает советы сорокалетнему отцу.
Причем – советы, к которым прислушиваются.
Тяжело вздохнув, Деметрий отвернулся от моря.
– Все. Уезжаем. Мегарцы ждут, вы что, забыли?!
Свитские оживились. Радостно встрепенулись и застоявшиеся кони, предчувствуя радость скорого бега. Никто уже не удостаивал внимания мерно бегущие к пристани волны, и только царевич Антигон-Гонат, сын Деметрия, перед тем, как вскочить в седло – легко, но без ненужной молодцеватости, небрежно оперевшись на чью-то услужливую ладонь и учтивым кивком поблагодарив за помощь, еще раз пристально поглядел вслед быстро уменьшающемуся кораблю под полосатым египетским парусом, уже почти незаметному в
