Стратагемы. О китайском искусстве жить и выживать. ТТ. 1, 2

сказал: «Я намерен воевать с жителями Чу; их много, а у меня народа мало, как быть?» Цзю Фань ответил: «Я слышал, что князь, церемонии которого сложны, не относится с неудовольствием к преданности и верности; в бою и войне же не пренебрегают коварством и фальшью. Вы их обманите, и только». Князь, отослав Цзю Фаня, призвал Юн Цзи и спросил: «Я намерен воевать с жителями Чу; их много, а у меня народа мало, как быть?» Последний ответил: «Если поджечь леса и (тогда) начать охоту, то без особых усилий добудешь много зверя; но потом зверей уже не будет. Если поступать коварно с народом, то удастся приобрести выгоду на один момент; но он уже не повторится». Князь одобрил сказанное. Отказав Юн Цзи, он начал войну с Чу по плану (моу), предложенному Цзю Фанем, и благодаря этому разбил удел. Вернувшись [с похода], он стал раздавать награды. Сначала наградил Юн Цзи, а затем Цзю Фаня. Сановники заметили тогда: «Дело при Чэнпу [результат] плана Цзю Фаня. Возможно ли, воспользовавшись его советом, поставить его самого на второе место?» Князь ответил: «Вам этого не понять. Цзю Фань говорил о выгодах момента (цюань), а Юн Цзи о пользе на многие годы». Конфуций, услышав об этом, заметил: «Князь Вэнь должен быть гегемоном! Он знает выгоду момента, понимая пользу многих лет». Кто-то заметил: «Ответ Юн Цзи не был ответом на вопрос князя Вэнь-гуна». Всякий, отвечающий на вопрос, имеет основания, руководясь в ответе значительностью и спешностью дела. Когда отвечают, говоря о том, что низко и незначительно, на вопрос о высоком и великом — этого не приемлет владыка людей. В данном случае князь спросил о том, как встретиться тому, у кого мало народа, с тем, у кого его много. Ответ гласил: «Впоследствии не повторится»; так не отвечают. Вэнь-гун, однако, не понимал ни значения момента, ни пользы надолго. Если он, вступив в бой, победил, тогда в государстве наступил покой, его положение упрочилось; армия стала сильна, и авторитет утвердился. Даже повторение этого случая не дало бы ему большего. Какое же могло быть беспокойство о том, что не наступает эта польза на многие годы? Если же он не одержал бы победы, то государство его погибло бы, армия ослабла, сам он помер, его имя исчезло, и не спасти его было бы от той смерти. Разве было бы время ожидать продолжительной пользы? Последнее зависит от победы [данного] дня, а это [в свою очередь] от применения коварства к врагу. Оно дает пользу на многие годы. Поэтому я считаю, что Юн Цзи ответил не на вопрос князя Вэнь-гуна. Притом князь не понял сказанного Цзю Фанем. Сказанное последним о приемлемости коварства и фальши не значило, что применяют их к своему собственному народу, а говорилось о враге. Враг — это государство, на которое нападают. Какая беда в том, что его больше не будет?! Разве Вэнь-гун поставил на первое место Юн Цзи за его заслуги?! — Однако победили Чу и разбили войско благодаря плану Цзю Фаня. За его добродетельные речи?! Юн Цзи говорил, что больше не будет [удачного случая]; это не добродетельные речи. Цзю Фань же совместил то и другое. Он сказал: «Государь, церемонии которого многочисленны, не пренебрегает преданностью и верностью». Это значило, что в силу преданности любят своих подданных и не обманывают свой народ благодаря верности. Таким образом, не обманывают ради любви. Кто скажет лучше этого. Он, однако, настаивал: к коварству и лживости прибегают на войне. У Цзю Фаня сначала были добрые речи, а затем победа; таким образом, у него были две заслуги, но его поставили на второе место. У Юн Цзи не было ни одной, и его наградили прежде. Правильно ли в таком случае восклицание Конфуция: «Разве не должен быть гегемоном князь Вэнь-гун?!» Конфуций не понимал, как следует награждать» (Иванов А.И. Материалы по китайской философии. Введение. Школа Фа. Хань Фэй-цзы. СПб, 1912, с. 203–205]…, Обсуждаемую Хань Фэем в 632 г. до н. э. битву при Чэнпу (в современном округе Пу, провинция Шаньдун) относят «к историческим примерам поражений, которые терпели большие и сильные армии, и побед, которые одерживали армии малочисленные и слабые» (Мао Цзэдун, [ «О затяжной войне» («Лунь чицзю чжань»; май 1938), гл. «Инициатива, гибкость, плановость», § 82: Мао Цзэдун. Избранные произведения, т. 2. Пекин, 1969, с. 207]). В начале битвы преимущество было у чуского войска. Но цзиньский Вэнь-гун использовал предложенную Ху Янем стратагему обмана и получения выгоды. Он удалился на 90 китайских миль, выждал благоприятного момента, выбрал своей целью слабые места чуской армии, а именно ее правый и левый фланги, и направил сильный удар против них. Благодаря этому он нанес чуской армии тяжелое поражение. Примечательно в тексте Хань Фэя само оспаривание довода, что хитрость помогает только один раз и затем оказывается никчемной. Если определенная хитрость помогает «только однажды», то единовременное применение в отдельном случае заключенной в хитрости силы может вызвать долгосрочные, необратимые последствия. Западному просвещенному читателю, например, можно напомнить о хитрости Давида против Голиафа. Долгосрочные последствия разового применения хитрости никак не сможет упразднить позднейшее (зачастую крайне запоздавшее) разоблачение хитрости. Впрочем, как раз западный мир бывает настолько слеп к хитрости, чтобы в полной мере разоблачить любую уловку и упразднить ее последствия и тем более отличить «обманщика» от «открытого, честного и мудрого мужа».

19. Макиавелли: никакой не гуру хитрости

Мухаммед Али, или Али-Бей аль-Кабир (1728–1773), мамлюкский правитель Египта [с 1757 (с 1770 султан)], в свое время заказал перевод сочинения Макиавелли «Государь» (II Principe) на арабский язык. Когда первые две главы были переведены, Мухаммед Али начал читать перевод. Прочтя главу, он воскликнул: «Я знаю гораздо больше хитростей, чем этот европейский эмир!» И немедленно повелел прекратить перевод Макиавелли. Указанием на этот исторический анекдот в — оставшемся непереведенным — предисловии Рене Кавама (Khawam) [род. 1917, сириец, с 1947 г. живущий во Франции] к первому изданию As-siyassah wal-hiyah ind al-arab: raqaiq al-hilal fi daqaiq al-hiyal (London, 1988, c. 5) далее цитируемой как Le livre des ruses,[73] я обязан Сами Алдебу (Aldeeb) (род. 1949), специализирующемуся в исламском праве научному сотруднику Швейцарского института сравнительного изучения права (Лозанна).

Мухаммед Али нашел Макиавелли, в котором европейцы видят первейшего специалиста по хитрости, настолько безвредным, что не пожелал иметь перевод его прославленного сочинения. Безусловно, совершенно иначе отнесся бы арабский властитель к переводу первой из глав китайского трактата о 36 стратагемах. Он скорее всего воскликнул бы: «Ни одному арабу не ведомо столько хитростей, сколько знает этот китайский эмир! Переведите-ка мне скорее весь трактат о 36 стратагемах!»

Почему Мухаммед Али повел бы себя именно так, а не иначе? Возникший в Китае около 500 лет назад Трактат о 36 стратагемах ставит хитрость во главу угла, отличаясь от трактата Макиавелли по двум признакам.

Во-первых, хитрость у Макиавелли не выносится на передний план. То, что мы именуем «макиавеллизмом», не является хитростью как таковой. У Макиавелли речь идет в первую очередь о том, что властитель, в частности при условии чрезвычайного положения в государстве, освобождается от жесткого требования соблюдать этические нормы. Макиавелли, по сути, обосновывает, не вводя самого этого понятия, учение о государственных интересах. Он порывает с традиционной христианской метафизической наукой о государстве. Макиавелли ставит на место христианских добродетелей властителя как предпосылки длительного политического господства его способность приобретать и сохранять политическую власть без каких-либо сомнений, как самоцель. Макиавелли, таким образом, в определенной мере ратует за отделение политики от этики.

Во-вторых, Макиавелли, занимаясь этой основной задачей, только в отдельных случаях говорит об уловках, к которым должен прибегать властитель, чтобы завоевать и сохранить политическую власть. Так он выделяет, например, уловку «Разделяй и властвуй». В этом отношении, может быть, особый интерес представляет менее известная, чем «Государь», книга Макиавелли «Рассуждение о первой декаде Тита Ливия». В этой книге Макиавелли повествует о множестве событий, в которых задействована та или иная хитрость. Однако никакой теории хитрости он не разрабатывает и даже не пытается систематически различать разновидности уловок между собой или составлять их перечень.

Поэтому Макиавелли должен был показаться арабскому политику Мохаммеду Али в отношении уловок весьма примитивным. Ведь собрания исторических случаев и рассказов о хитростях были известны арабам уже с давних пор. В 1976 г. в Париже во французском переводе вышла книга Le Livre des Ruses: La strategie politique des Arabes, написанная по-арабски за 100 лет до Макиавелли! Конечно, арабские сборники историй о хитростях или так называемых правовых уловках тоже не содержат никакой систематизации хитростей. Они довольствуются нанизыванием конкретных случаев хитрого поведения.

20. Будьте мудры, как змии [Мф 10:16]

Вряд ли французский семиолог Ролан Барт (1915–1980) прав, утверждая: «Нам не стоит, изучая Восток, искать… какую-то иную мудрость» (Lempire des signes. Женева, 1970, с. 10). В действительности тот же Китай располагает иной мудростью. Китайская мудрость обширнее западноевропейской мудрости. Это видно хотя бы по китайскому иероглифу, служащему для записи понятия «мудрость». Этот иероглиф, как уже пояснялось выше, одновременно обозначает и «хитрость». Хитрость в Срединном государстве нежится в лучах славы «мудрости». Мудрец в Китае при необходимости должен быть хитрым, тем он и славен. Совершенно иначе к этому относятся на христианском Западе. Здесь хитрость предают проклятию. В Библии ее приравнивают к убийству (Мк 7, 21–23, см. также Рим. 1, 29 в Лютеровой редакции Библии, 1912). Мудрость и хитрость разнятся, как огонь и вода.

Таким образом, на Западе хитрость криминализована и отсечена от мудрости. Хитрость остается в ведении уголовного права и, может быть, полководца на войне. Мудрецы Запада закрывают на нее глаза. Хитрость как бы противопоказана западноевропейскому духу. А потому западная мудрость «слепа к хитрости», и в этом она — полная противоположность китайской. Не ощущая богатства оттенков хитрости, мы неуклюже приравниваем ее ко лжи и обману. Мы вымарываем ее из действительности, низводя до уровня «махинации» или «цинизма». Кто решится говорить открыто о собственных или чужих стратагемах! Когда еще на Западе хоть один политический процесс будет систематически исследован на присутствие в нем хитрости! Мы ведем себя так, будто хитрости не существует. И, однако с незапамятных времен на Западе хитрость применяется инстинктивно, под влиянием обстоятельств — она неприкрыто практикуется, но стыдливо умалчивается. Я опросил сотни людей, в том числе управленцев и университетских профессоров, кто автор высказывания: «Будьте мудры, как змии, и просты, как голуби!» Более 90 % затруднились ответить. Эти слова принадлежат Иисусу (Мф 10:16). Змей является символом хитрости (см., например, в Евангелии: 2 Кор 11:3). «Будьте мудры, как змии» расшифровывается как «будьте хитры, как змии». Но как стать хитрым, подобно змию?

Очевидно, в Евангелии отсутствуют ясные советы по этому поводу. Бессильна тут помочь и вся западная мудрость с ее научными дисциплинами. Хитрость на Западе, похоже, так и принадлежит к вещам, «о которых мы знаем, не зная их. Они дремлют в области бессознательного и должны быть выведены в сознание, чтобы мы действительно узнали их» (Хавьер Мари-ас). До тех пор пока нечто не получит словесного выражения, Оно остается неопределенным. Только слова придают четкие очертания более или менее скрытому кругозору нашего опыта. Недостающие в западном культурном пространстве слова для понятийной области хитрости предоставляет китайский каталог 36 стратагем. При этом я исхожу из предположения, что хитрость — это