Другая история войн. От палок до бомбард

сокровищница Миния в Орхомене».

«Несколько необычным кажется то, что у древних использовались также овальные колонны; такие колонны находятся, например, на острове Делос».

Кстати, из приводимых Винкельманом свидетельств можно сделать вывод о том, что в древнеримских зданиях были оконные стекла.

Основанные на ордерной системе принципы, постепенно вытеснившие в Италии готическую (франко-германскую) манеру, изложены Альберти в его труде следующим образом:

«Совсем кратко мы скажем так: красота есть строгая соразмерная гармония всех частей, объединяемых тем, чему они принадлежат, — такая, что ни прибавить, ни изменить ничего нельзя, не сделав хуже… Если это так, то украшение есть как бы некий вторичный свет красоты или, так сказать, ее дополнение. Ведь из сказанного, я полагаю, ясно, что красота, как нечто присущее и прирожденное телу, разлита по всему телу в той мере, в какой оно прекрасно; а украшение скорее имеет природу присоединяемого, чем прирожденного».

Многие теперь знают, что «древнегреческие» храмы были не беломраморными, как их порой представляют, а богато раскрашенными Однако мало кто знает, что и средневековые готические церкви также раскрашивались, — во всяком случае, фасады, — в желтый, красный, голубой цвета! Так нас уверяют искусствоведы (Виолле-ле-Дюк).

Но для античной (греко-римской) манеры свойственна подчеркнутая Витрувием идея о подобии здания человеку, впрочем, высказывавшаяся и другими авторами. «Формы здания происходят от форм и пропорций человеческого тела», — пишет Филарете в «Трактате о зодчестве». Таких же взглядов придерживается Франческо ди Джорджо. Постепенно утрачивая функциональность, ордер становится основой архитектурного образа; проецируясь на плоскость стены в виде полуколонн и пилястр, он создает ее ритмическую структуру, становится частью декорации. Чисто римский характер носит ощущение величественной грандиозности масштабов.

Н. Бритова и Ю. Колпинский пишут:

«Примененное здесь сочетание бетона с каменной облицовкой станет характерной чертой большинства последующих памятников».

В книге «Искусство этрусков и Древнего Рима» этих авторов сказано:

«В Рим перевозились тысячи статуй, картин, предметов прикладного искусства греческой работы. Богатые римские дома и площади форумов украшались художественными произведения, но это были вещи… импортные».

А ведь и мы говорим то же самое.

Для гуманистов Возрождения, живших после страшной чумы середины XIV века, предшествующий период, то есть конец XIII века был той далекой древностью, о которой помнят уже с трудом и знают совсем немного. Случайно ли пишет Альберти в XV веке в «Описании города Рима»:

«С возможной тщательностью, при помощи мною придуманных приборов, изучил я, в том виде, в каком они нам известны сейчас, направления и очертания городских стен Рима, реки (Тибра) и дорог, равно как и положение и размещение храмов, общественных зданий, ворот и трофеев, границы холмов, и, наконец, площадь, занимаемую жилыми зданиями… В итоге я установил следующее: следов древних стен нельзя обнаружить нигде…»

Это его собственные слова, а не какие-то анекдоты, сочиненные в XVI веке и позже. И в них ничего нет о римских развалинах. Если историки считают, что Альберти, говоря о римских стенах: «в каком они известны сейчас», имеет в виду античные руины, это целиком на их совести. Читатель сам может сделать вывод, кто в этом случае мошенничает.

Правда, Филарете пишет в «Трактате об архитектуре»:

«…Гляньте на Рим, где можно увидеть (сооружения), каким по всем резонам следовало бы жить вечно. Но так как их не кормили, то есть не содержали как следует, они лежат в руинах».

Но и это, и дальнейший текст («Где Большой Дворец, где Капитолий, бывший, как мы читаем, удивительнейшей вещью?..» и т. д.) могло быть написано кем-то после разгрома Рима испанцами в 1527 году. Или впрямую вместо текста Филарете, или в качестве пояснения к его словам, что «здание — это и впрямь живой человек», что оно подобно человеку «разрушается и умирает». Оригинал Филарете утрачен.

К тому же переводчик В. Глазычев прямо пишет:

«…Следует подчеркнуть, что в эпоху Ренессанса византийские постройки твердо считали древнеримскими».

Это замечание относится к словам Филарете о баптистерии во Флоренции и церкви Санта-Мария Ротонда (Пантеон) в Риме. Значит ли это, что все перечисленные архитектором римские постройки он ожидал увидеть в Риме италийском, а они были в Константинополе? Вряд ли В. Глазычев понимает это.

Еще одно его замечание:

«Восторг Филарете по поводу Сан-Лоренцо (в Милане) объясним тогдашней репутацией этого сооружения как римского храма Геркулеса».

Возможно, вставки про руины из того же источника, что и знаменитые письма Петрарки — эпистолярный жанр идеален для фальшивок.

То, что в «Трактате» есть куски, вряд ли принадлежащие Филарете, видно из следующего текста:

«Когда ты делаешь фигуру человека, жившего в собственное наше время, его приличествует облачить так, как он был, а не на античный манер… Это было бы не лучше, чем, выполняя фигуру Цезаря или Ганнибала, придать им робость или одеть в платье, какое мы носим сегодня… Ежели тебе нужно сделать апостолов, не делай так, чтобы они выглядели как фехтовальщики, подобно тому что сделал Донателло в Сан-Лоренцо во Флоренции…»

Слова, совершенно невозможные в XV веке, о чем говорит и пример Донателло: он изобразил кондотьера Гаттамелату именно в античных, то есть римских доспехах. Кому-то в более поздние времена захотелось обругать Донателло, и он сделал это от лица Филарете.

Кроме этого, Филарете пишет:

«Мой господин, я хочу приготовить известную пасту из извести и прочих вещей и сделать из нее низкие рельефы, как видел выполненными в немалом числе. Древние (эти „древние“, скорее всего, жили лет за сто до Филарете и были византийцами, опережавшими итальянцев в искусствах. — Авт.) применяли их в своих сооружениях, в особенности в Риме. Я полагаю, Вы видели такое в Колизее и многих других местах».

Из этого следует, что в XV веке любой мог видеть штукатурные рельефы на вполне целых стенах