Хавр заметно сбавил темп — то ли тяжелая амуниция давала о себе знать, то ли нас пожалел (хотя в последнее верилось с трудом). Так мы преодолели бессчетное количество мелких и с дюжину действительно глубоких оврагов, притерпелись к укусам терновых шипов, спустились на затянутую туманом равнину, долго брели через молодой редкий лес, выросший на месте другого леса, своей природой этому новому совершенно чуждого (окаменевшие стволы его деревьев, похоже, рухнувших в одночасье, устилали землю, словно изрубленные в жестокой сече воины-великаны), вброд преодолели реку, в которой тины, ряски и кувшинок было больше, чем воды, и снова вступили в чащобу, раньше, по-видимому, составлявшую единое целое с погибшим массивом.
Деревья эти не имели ничего общего с лиственными растениями и видом своим скорее напоминали неимоверно разросшиеся кораллы, вознесшие к небу тысячи бледно-голубых и розовых побегов — семисвечников. Почти на каждом восседала крупная, совершенно неподвижная птица, которую легко можно было принять за неотъемлемую часть растения — за некий экзотический плод, к примеру. Все они, казалось, спали, втянув голову глубоко в плечи. Среди древесных корней, на голой, обильно испятнанной пометом земле (даже на столь унавоженной почве вблизи коралловых деревьев не росло ни единой былинки) лежали груды костей, когда-то принадлежавших крупным копытным животным.
— Олень, — сказала Ирлеф, поднимая позеленевший от дождей череп. — И вот еще и еще… Как они сюда забрели? А это речной бык. Странно… Он из воды почти никогда не выходит.
Внезапно ближайшая к нам птица медленно расправила крылья, и в лесной тени тускло блеснуло ее оперение, похожее на медные доспехи. Безглазый лик обратился в нашу сторону, и я сразу узнал одну из тех пернатых тварей, которых в Дите принято было возить в клетках по улицам. Раздалось нечто похожее на тяжелый вздох, перешедший в угрожающий клекот, и птица стремительно кинулась на нас. И тут же весь лес словно взорвался хлопаньем многих крыльев. Слепые гарпии неведомым образом узрели своих жертв и вознамерились с ними расправиться.
Это был как раз тот случай, когда отступление является не позором, а вполне простительной необходимостью. Сражаться с птицами было ничуть не легче, чем с лернейской гидрой — какое бы количество их я ни поразил, на смену каждой павшей немедленно приходило несколько других. Отмахиваясь тюком (с таким же успехом можно было защищаться зонтиком от арбалетных стрел), я стал отходить к опушке леса, почему-то совершенно уверенный, что птицы не последуют за нами на открытое пространство. Тем временем эти подлые бестии беспощадно хлестали меня жесткими крыльями, а клювами долбили так, как голодный дятел долбит гнилую осину. В наиболее выгодном положении оказался Хавр — он попросту опустил забрало на лицо и стал практически неуязвим. Хуже всех приходилось Ирлеф, для которой даже крыса была опасным противником.
Видя столь плачевное положение Блюстителя Заветов, я, отшвырнув тюк, содрал с себя верхнюю одежду вместе с кольчугой, в которую и завернул Ирлеф, словно малое дитя. К опушке леса я бежал так быстро, что птицам удалось лишь несколько раз долбануть меня в затылок.
Остановиться я осмелился только на другом берегу речки. Лес продолжал сотрясаться от шума крыльев и зловещего клекота, но, кроме Хавра, ко всему прочему тащившего на себе и брошенный мной тюк, никто не покинул его негостеприимную сень. Зато могучий приземистый бык, судя по размаху рогов — вовсе не лесной уроженец, — разминувшись с нами, быстро исчез среди коралловых деревьев.
На этот раз Хавр отнесся к Ирлеф весьма предупредительно — не корил за мнимые и действительные оплошности, смазал какой-то целебной мазью ссадины на лице и даже разрешил отдохнуть сколько ей заблагорассудится.
— Это же слепыши! — Ирлеф едва могла говорить. — Почему они напали на нас? Помню, я еще девчонкой таскала их за хвосты.
— То были ручные, а это дикие. — Хавр, звеня бляхами колонтаря, как цыганка монистами, улегся под куст. — А тем более они учуяли перевертня… Вот и взъярились.
— Но я же не перевертень!
— А это как вши. — Он зевнул. — Переспишь со вшивым — и сам наберешься.
Бедная Ирлеф не нашлась, что ответить, но наш интересный разговор не угас.
— Значит, слепышей таскают по городу, чтобы выявить перевертней? — спросил я.
— Откуда в городе взяться перевертню? — Хавр снова зевнул. — Слепыши чуют все, что имеет отношение к Изнанке. Если они вдруг начинают беситься, как вот, к примеру, сейчас в лесу, значит, в этом самом месте через несколько минут должно произойти Сокрушение. Горожане, заслышав крик слепыша, разбегаются как ошпаренные… А перевертни — это так, попутно…
— Сойдя с дороги, ты сам прокладывал путь. Причем весьма уверенно. Не спорь, ты здесь ходишь не впервой, — продолжал я свои расспросы. — Зачем же ты завел нас туда, где гнездятся слепыши?
— Зачем, зачем… Откуда я мог знать, что они облюбуют именно этот лес! Да я уж и забыл, когда последний раз бывал здесь. Если тебе проводник не нравится, сам выбирай дорогу.
— Я подумаю над твоим предложением.
— Подумай. А ты, Ирлеф, подумай, стоит ли тебе идти с нами. Отсюда еще можно благополучно вернуться в Дит. Дальше начинаются земли, где никогда не знали законов справедливости и жалости. Там и обычных людей-то, наверное, не осталось. Один перевертень охотится за другим… их обоих подстерегает перевертень-могильщик, а всех вместе пожирают занесенные Сокрушениями неизлечимые болезни.
Ирлеф ничего не ответила — возможно, уснула. Молчали и слепыши в лесу.
Врет, подумал я. Нагло врет. Похоже, меднокрылые птицы и розовато-голубой лес составляют единое целое, как медведи-коала и эвкалипты. Куда они, незрячие, из него денутся. Хавр заранее знал, что ждет нас в лесу. Потому и в доспехи облачился. Да и путь этот ухабистый он специально выбрал. Сомнений нет — хочет от Ирлеф отвязаться. Ну, это мы еще посмотрим. Хотя и мне она не в радость, потрафлять Хавру нет никакого резона…
Проснувшись, мы довольно долго ожидали, пока перезаряженное ружье Хавра вновь станет готово к бою. Потом поели. Собрались. Потом Хавр хмуро спросил:
— Ну, подумали?
— Я иду не по своей прихоти, а подчиняясь решению Сходки Блюстителей, — твердо ответила Ирлеф. — Только они правомочны вернуть меня обратно.
— Тогда вперед. — Сказано это было с той же интонацией, как некогда в другом мире и при других обстоятельствах: «Тогда я умываю руки».
— Лес обойдем с той стороны, — сказал я как нечто само собой разумеющееся. — А дальше — к тем горам.
— К каким еще горам? — уставился на меня Хавр. Не знал он, что, пока все спали, я не поленился взобраться на самый высокий холм и оттуда обозрел окрестности если не орлиным, то по крайней мере рысьим взглядом.
— А к тем самым. — Я рукой указал примерное направление. — Синеньким таким.
— Это совсем не горы! Да они вовсе и не там, где тебе кажется. Сначала одна умом тронулась, а теперь и другой.
— Предупреждаю, впредь я не стану терпеть слова, оскорбляющие мою жену! — Я сделал неопределенный жест — не то собрался почесать за ухом, не то замахнулся кулаком. Это несколько охладило Хавра, поэтому дальнейшее было сказано мной уже почти мирно: — Лес ведь нам все равно обходить надо. Разве не так? Вот и пойдем себе потихонечку. А там видно будет.
— Видно будет, — согласился Хавр. — Вам скоро такое видно будет, что глаза повылазят. — Он еще долго что-то бурчал, однако от нас старался не отставать.
Лес мы обходили так долго, что я уже стал сомневаться в целесообразности своего плана. Раз пять или шесть дорогу нам пересекали быки, которым явно не терпелось украсить своими костями коралловые дебри.
— Говорят, слепыши приманивают своих жертв пением, недоступным для человеческого слуха, — промолвила Ирлеф. — Раньше я в эти сказки не верила…
Река разливалась все шире, и в нее все чаще впадали ручьи, каждый из которых с разной степенью успеха пытался осложнить наш путь. Никаких действий по поискам полезных ископаемых Хавр не предпринимал.
А потом все это водное великолепие закончилось. За поворотом открылось нечто похожее на
