Я не знал, радоваться мне или горевать. Разбойники, несомненно, заслуживали наказания, но то, что пришлось сейчас увидеть, было не мщением, а кровавой бойней. Копыта лошадей ступали уже по телам людей, в несколько слоев покрывавших землю. Мечники продолжали рубить налево и направо, а их напарники, покинув седла, двигались позади, прокалывая дротиками всех лежащих — мертвых, раненых, живых.
Златобронники постепенно сжимали кольцо, сдваивая и страивая свои ряды, и скоро на виду осталась плотная масса гарцующих, как на манеже, всадников — одни поднимали своих лошадей на дыбы, другие заставляли их волчком крутиться на месте или пританцовывать, высоко вскидывая бабки. Все это выглядело бы весьма живописно, если бы только я не знал, что именно устилает сей кошмарный манеж.
Довольно скоро избиение окончилось — смолкли моль-, бы и стоны побежденных, лошадиные копыта перестали хрустеть и хлюпать в раздробленной человеческой плоти. Торжество златобронников было полным — даже Ганнибал под Каннами не одержал столь убедительной победы. Всадники теперь поворачивали своих лошадей к озеру, где те могли напиться и омыть окровавленные копыта.
К нам между тем приближались двое победителей — мужчина и женщина. Она, оставаясь в седле, вытирала меч, он вел коня под уздцы. Всадница выглядела юной, как прародительница Ева в момент появления на свет, лицо спешившегося воина обрамляли длинные светлые волосы, не белокурые, а седые, но оба казались близнецами — гладкая, как слоновая кость, кожа, яркие губы, диковинный разрез глаз, необыкновенная стать.
Девушка засмеялась, глядя на нас, а мужчина что-то спросил голосом, достойным античного ритора. Хавр коротко ответил, а когда мужчина благосклонно кивнул, разразился долгой и витиеватой речью. Наконец закончил, и златобронник перерезал путы, стягивающие Блюстителя Заоколья, даже одарил его кинжалом, затейливое лезвие которого было инкрустировано россыпью мелких самоцветов.
Златобронники обменялись несколькими веселыми фразами, а девушка, низко наклонившись, страстно поцеловала мужчину в губы, и они двинулись к озеру, где собрались уже почти все их соплеменники.
— О чем вы так мило беседовали? — спросил я после того, как Хавр освободил Ирлеф и они вдвоем принялись выпутывать меня из рыболовных сетей.
— Я сказал им, что ты могучий перевертень, явившийся в этот мир для того, чтобы погубить Дит. А мы твои приверженцы и подручные.
— Все здесь соответствует истине, кроме одного, — с горечью сказала Ирлеф. — Я вам в этом деле не помощница.
— Хорошо, пойди и скажи им, что ты лазутчица Дита да вдобавок еще и Блюститель Заветов. Только сначала пригляди там себе местечко получше. — Он кивнул на обширное кровавое месиво, над которым уже кружились тучи мух.
— Значит, мы свободны? — спросил я.
— Я бы так не сказал. — Хавр потянулся, разминая затекшие мышцы. — Пока велено оставаться на месте. Но, если нас сразу не изрубили на куски, это уже внушает надежду.
— Что это они там делают? — растерянно спросила вдруг Ирлеф. глядя в сторону озера.
Отпущенные на свободу лошади мирно паслись, а их хозяева, побросав в кучи одежду и оружие, рьяно занимались чем-то, к воинским упражнениям никакого отношения не имеющим. Это были не простодушные и невинные игры Эроса и даже не замешанные на вине и крови вакханалии, а некое экстатическое торжество не связанной никакими условностями плоти, когда в конвульсиях страсти сливаются не только отдельные пары, а целые человеческие стаи, когда все любят всех без разбора, а похоть приобретает свой первоначальный, звериный, не подавленный разумом облик.
— Лучше не смотри туда, — сказал я Ирлеф. — Боюсь, для тебя это будет чересчур непривычно.
Но она, словно оцепенев, не могла оторвать взгляда от зрелища, для нее не менее впечатляющего, чем недавно разыгравшееся здесь кровавое побоище. И действительно, даже искушенному человеку тут было на что посмотреть — все формы однополого, двуполого и массового соития, все мыслимые и немыслимые позы, все, что хитроумное и любознательное человечество придумало в облает и чувственной любви. Даже сюда доносились сладострастные стоны и томные вздохи.
Обе стороны демонстрировали завидную энергию и выносливость, но вскоре мужчины стали понемногу выдыхаться. Их неукротимые подруги продолжали некоторое время носиться по берегу в поисках еще годных на что-то партнеров или предавались взаимным ласкам, но в конце концов успокоились. Из переметных сумок были извлечены напитки и яства, после чего нагое воинство приступило к пиршеству, лишь изредка прерываемому любовными утехами.
— Веселый народ. — Хавр сплюнул, скорее от зависти, чем от отвращения. — Ни до Заветов им дела нет, ни до зелейника.
— Вот истинные исчадия Изнанки, хоть и обитают здесь не одно поколение. — Ирлеф не говорила, а вещала. — Рано или поздно нам придется столкнуться с ними. На одной земле мы не уживемся.
— Почему же? — усмехнулся Хавр. — От Переправы они не уйдут. Без Переправы им не прокормиться. Пока мы им поперек горла не встали, они нас не тронут. Да и зачем им Дит? Любить мы не научены, внешностью убоги, в лошадях ничего не понимаем, вино готовить и пить не умеем. Даже мечи наши им не по руке.
— Тем не менее к врагам Дита, за которых ты нас выдаешь, они отнеслись со снисхождением. Это о многом говорит.
— Просто дитсы им отвратительны. Они считают нас лицемерами, скрягами, трусами и кастратами.
— А нам отвратительны эти похотливые кровопийцы!
— И все же какое-то время придется терпеть их общество. Постарайся пореже открывать при них рот. — Хавр подобрал свой пустой мешок, заглянул в него и снова бросил на землю.
Златобронники, одевшись и разобрав оружие, уже садились на коней. Несколько всадников трусцой направились к нам. Их мечи покоились в ножнах, а дротики — в колчанах.
Женщина, ехавшая впереди, была легко ранена — сквозь бинты, элегантным тюрбаном покрывавшие ее голову, проступила кровь. Поочередно оглядев всех нас, она спросила что-то, обращаясь ко мне.
— Прости, любезная, но я не понимаю вашу речь, — смиренно опустив глаза, ответил я.
— Значит ли это, что единственная понятная тебе речь — речь горожан? — холодно осведомилась она, легко перейдя на язык дитсов.
— Нет. Мне понятна речь очень многих народов.
— Тогда ответь, кто ты такой и куда держишь путь?
— В этот мир я низвергнут помимо своей воли бедствием, которое одни здесь называют Сокрушением, а другие Перемежевкой. Единственное, к чему я стремлюсь сейчас, это вырваться отсюда на волю, дабы продолжить свой путь, цель которого известна лишь покровительствующим мне высшим силам.
— Твои спутники родом из Дита? — Лицо женщины-воина было холодно и высокомерно, не верилось, что совсем недавно она с безоглядной страстью предавалась свальному греху.
— Да, любезная. — Я чувствовал, что врать ей нельзя. — Но они не враги вам. Мы пройдем Переправу, и вы никогда больше не услышите о нас. Прошу тебя, не препятствуй нам.
— Человек, стоящий справа от тебя, женщина?
— Это моя жена.
— Почему она смотрит на меня с ненавистью?… Пусть говорит сама.
— Что я должна сказать? — тихо вымолвила Ирлеф. — Что именно тебе хотелось бы услышать? Слова благодарности за спасение? Изволь. Может, ты ждешь, что я стану восхищаться вашими ратными подвигами? Отнюдь. Среди них, — она указала на груду растоптанных трупов, — было немало случайного люда, вовсе не желавшего вам зла. Так, как вы, поступают только не ведающие законов дикари… Что еще я должна? Выразить восторг по поводу творимого вами разврата? Не могу. От этого зрелища меня тошнит.
— Тогда съешь что-нибудь кислое. — Прекрасная воительница едва заметно улыбнулась. — Неужели ты считаешь, что только дитсам открыта безусловная истина? Неужели та жизнь, которую вы влачите, и
