Ирлеф отвечать ему не собиралась, и, чтобы отвлечь от нее внимание, я попытался продолжить свою мысль.
— Говорить об этом, может быть, еще рано, но своими предыдущими трудами на пользу Дита Хавр заранее искупил часть своей вины…
— Хватит об этом негодяе! — Блюститель Бастионов взмахнул рукой, словно нанес удар мечом. — Сейчас мы хотим знать, так ли уж сильно вражеское войско.
— Не торопись… Сейчас отвечу… Идущее на вас войско достаточно сильно, если бы речь шла о сражении в чистом поле. Крепостей они брать не умеют. По крайней мере я не заметил у них даже самых примитивных осадных машин.
— Чем же они вооружены?
— Вашими ружьями, но их тоже немного. Большинство имеют только мечи, копья, пращи и секиры.
— Не хочешь ли ты сказать, что никакой опасности вообще нет? — скептически усмехнулся Блюститель Площадей и Улиц.
— Наоборот. Войско ведет человек, который ничего не делает наобум. За несколько лет он сумел превратиться из бездомного бродяги во владыку огромной страны. Хитрости и коварства ему не занимать. Уверен, что брат Хавра имеет не только план разрушения Дита, но и средства к его выполнению. Хотя без помощи Хавра, думаю, ему не обойтись. Другое дело, как он добьется этой помощи — полюбовно или принуждением.
— Чем же, интересно, так опасен для нас Хавр? Разве он умеет рыть подкопы? Или строить стенобитные машины?
— Он и есть самая могучая стенобитная машина в этом мире.
— Ты два месяца шлялся неизвестно где, привел сюда за собой врагов, а теперь еще и несешь всякую чушь! Кто поручится, что ты сам не снюхался с исчадиями Изнанки, а теперь валишь все на Хавра, благо он ничего не может сказать в свою защиту! — Это напал молчавший досель Блюститель Братской Чаши.
«Ты-то куда, жаба, лезешь?» — подумал я и ответил:
— Любезный, ступай лучше к своим котлам и следи, чтобы зелейник не уходил в Заоколье.
Тут уж на меня навалились всем скопом. Я даже перестал различать Блюстителей. Все они говорили одно и то же, все выгораживали себя, все изрыгали хулу, все наступали на нас, как многоголовый змей.
— Почему мы должны верить перевертню?
— Он лжет о зелейнике! Ни одна его капля не может покинуть пределы города!
— Обыскать его немедленно!
— Обыскать обоих!
— Заковать в цепи! Посадить под замок! На хлеб и воду!
— Лишить зелейника!
— Пусть издохнут пришельцы из Приокоемья и все их верные псы! А ты почему молчишь, Блюститель Заветов? Где твоя хваленая верность и справедливость? Или ты сама продалась Изнанке?
— Тише! — Ирлеф приложила ладони к вискам. — Никакой Изнанки, наверное, и в самом деле не существует… Все в мире совсем не так, как нам казалось. Пока мы сидели здесь, поколение за поколением, под защитой бастионов, жизнь вокруг шла своим чередом. И как выяснилось, ей наплевать на нас и наши Заветы.
— И ты смеешь говорить такое? — Вся свора Блюстителей вконец озверела. — Бери ружье и ступай на стену, к воинам! С тобой после разберемся. А этого проходимца схватить! На цепь! В темницу! Чуть шевельнется, стреляйте травилом!
Сразу несколько ружейных стволов уперлось мне в спину, грудь и голову. Ирлеф оттеснили куда- то.
— Я не прочь отдохнуть с дороги. — Слова мои едва не заглушил рев боевых труб, приветствовавших черное знамя с изображением золотисто-алой птицы, взвившееся над ближайшим холмом. — Однако не советую уводить меня слишком далеко. Очень скоро вам придется вспомнить обо мне. Это случится сразу после того, как рухнет первый бастион. Запомните, только я могу спасти Дит.
Блюстители смотрели на меня как на сумасшедшего, а целая толпа стражников вязала по рукам и ногам проводочными канатами. Войско Замухрышки, к этому времени уже окружившее город плотным кольцом, всей своей массой стронулось с места. Тысячи оборванцев, подгоняемых шеренгами копейщиков, с воем и улюлюканьем бежали к воротам, а навстречу им огнеметные машины извергали гейзеры ревущего пламени. В воздухе засвистели стрелы и дротики. Небо застлал дым. Запахло кровью и гарью. Осада Дита началась.
Звуки боя не проникали в каменный мешок, куда меня препроводила стража, возглавляемая лично Блюстителем Площадей и Улиц. На полу хватало свежей соломы, кувшин был полон воды, и даже краюху хлеба мне не забыли оставить. Что еще можно желать усталому путнику? Свободы? Но ведь я мог покинуть эти негостеприимные своды в любой момент — никто из людей еще не смог построить тюрьму, отделяющую прошлое и будущее от настоящего.
Голова буквально гудела от последних впечатлений, и я, желая немного отвлечься, попробовал расшевелить малыша живоглота, притаившегося где-то в мало приспособленных для высокоорганизованного сознания глубинных структурах моего мозга. То, что я не враг ему, Кеша, наверное, уже понял, а более близкие отношения, думаю, наладятся со временем. Все дети привязчивы, даже такие странные, как мой приемыш. Но пока на мои мысленные обращения он не отзывался и лишь иногда, когда я чересчур надоедал, отвечал всегда одним и тем же ударом-видением: некий неизъяснимо знакомый и до слез милый моему сердцу мир (не тот ли самый, в котором я родился), показавшись всего на мгновение, внезапно оседал, превращаясь в громадную, переполненную дымом и прахом бедствия воронку, а затем всей своей массой выстреливал вверх, словно песочный город, построенный на батуте. Это всегда было жутко, потому что я и сам был одним из населявших этот мир человечков, это оглушало, как кошмарный сон, но зато отгоняло прочь невеселые раздумья о невинно убиенном скакуне, несчастной Ирлеф, обильно льющейся где-то рядом крови и о своей собственной неясной судьбе.
Постепенно я впал в дремоту — тревожную, без связных сновидений, все время прерываемую ожиданием Звука. И он дошел до меня, проник сквозь толщу земли и многометровый слой каменной кладки — загудел вселенским набатом, забился в тесноте камеры, превратив ее стены в громадный камертон.
За мной пришли даже быстрее, чем я ожидал, — наверное, бежали во весь дух. Кое-что, значит, способно дойти и до косных мозгов Блюстителей. Сопровождаемый подобострастной и услужливой, но порядочно напуганной свитой, я поднялся наверх, первым делом попытался вдохнуть свежего воздуха и едва не поперхнулся: его здесь больше не было, свежего воздуха, — только удушливый дым, летящая, как черный снег, жирная сажа да пары травила.
Раненный стрелой в правый бок Блюститель Ремесел, пуская при каждом слове гроздья розовых пузырей, обрисовал мне сложившуюся к этому часу ситуацию.
Огнеметные машины частью рассеяли, а частью пожгли наступавшую на ворота легкую пехоту, и тогда из вражеского стана выплыли роскошные носилки, на которых возлежал хилый, скрюченный человечишка. Оставаясь вне пределов досягаемости пламени и ружейных выстрелов, он сделал так, что экипажи огнеметных машин скончались в жестоких муках — не все сразу, а по очереди, начиная с правой крайней. Две машины взорвались и сгорели, а четыре достались врагу, который, к счастью, до сих пор не может разобраться в их устройстве.
После этого дитсам было предложено сдаться (жизнь в обмен на полное подчинение), а когда те отказались, отборные отряды врага стали строиться перед воротами в штурмовые колонны. Ни осадных башен, ни таранов, ни даже простеньких лестниц у них не было, что позволяло защитникам города со стен потешаться над противником. В первых рядах осаждающих самые зоркие из дитсов вскоре опознали Хавра, который как бы пребывал в глубоком раздумье. Внезапно он воздел к небу руки и завертелся на одном месте, словно впавший в неистовство шаман. Тут и случилось Сокрушение, унесшее часть стены вместе с воротами, привратными башнями, рвом и по меньшей мере сотней защитников. Дит спасло только то, что на месте исчезнувших укреплений появилась одна из самых коварных Хлябей — Киследь. Атакующие не
