– Давай у стенда с расписанием матчей чемпионата. Там, рядом с кассами.
– Нет, нет, не там, можно где-нибудь еще?
– Да, ты прав. Там толкотня. Надо где-то подальше от стадиона. У метро нормально будет? Станция «Спортивная».
– Только я одет не очень…
– Сойдет! Мы же не в театр идем.
– А когда встреча?
– В шесть. Там есть фонтан. Сразу как выйдешь из метро. Станция «Спортивная» – запомни. Ну, я, может, на десять минут задержусь. Максимум.
– Теперь время – мой враг, – старомодно пошутил Николай Андреевич.
– Наше время – время больших свершений, – отрезала Карина.
– А как «Зенит» сыграл? Пока я сидел. – Композитор сам не понял своего интереса.
– С «Крыльями» 1:1 отскочили. «Рубин» грохнули 2:1. На воле вытянули – после первого тайма горели. А «коняшкам» слили 0:2. Вообще позор. Шава совсем мертвый. Да и Паша тоже. А Адвокат этот – Наполеончик хренов. У него слева играть некому – Ким дисквалифицирован, так он Горшкова, которому сто лет в обед, ставит на всю левую бровку, а Анюкова в запасе мурыжит. Бабла срубил и теперь понты кидает, голландская вонючка. Он в конце года уедет, а мы тут сиди опять на четвертом месте и рисуй стенгазету про заговор Москвы. Надоело!
Николай Андреевич наполнился сладостными звуками этой фанатской молитвы, а рядом трогались поезда. Они отправлялись в дальние края. Пассажиры томились мыслями о грядущем, строили планы, соизмеряли их с часами и днями своей жизни. А Римский-Корсаков почувствовал себя зависшим вне времен и пространств. Он существовал от матча и до матча. При этом саму игру не смотрел. И вот сегодня он наконец увидит это. Да еще вживую. Да еще и в обществе своей неземной Музы, взгляд которой будет устремлен на поле, а значит, она окажется вполоборота к нему, а значит, к нему должно прийти вдохновение. И он сочинит что-нибудь, прославляющее тонкие черты избранницы его души.
Картина тринадцатая
Сочи-2014 против козней Моцарта
В небо летели шарики. Много шариков. Столько шариков, чтобы на них можно было списать весь бюджет, выделенный на шоу-программу перед матчем. Ведущий шоу раздирал глотку патриотическими воззваниями. В беззаботном воздухе плескались стяги «Газпрома». А солнце, отражаясь от сусальных крестов Князь-Владимирского собора, посылало импульсы русским игрокам и болельщикам, вдохновляя на славную битву с андоррцами. Город жил, жила страна, и даже Николай Андреевич приободрился. Особенно после того, как Карина увидела его и отвесила комплимент: «Ты клевый в этом прикиде». Хорошо быть клевым, хорошо пить пиво, кричать «Вперед, Россия!» и ни о чем не думать.
Они с Кариной сидели в нижнем VIPе, а чуть выше в гранитном обрамлении, словно патриции, восседали высокопоставленные особы. Вокруг справа и слева, напротив и по диагонали бушевал пестрый плебс. Карина хлопала в ладоши, молодежь размахивала флагами, милиция снисходительно жмурилась на ярком свету – и все это благолепие от изумрудного поля отделяла металлическая решетка в два метра высотой. Поэтому туда, где заканчивались трибуны, композитор старался не смотреть.
Потом забил Керж. И еще разок забил. Все обсуждали этого самого Кержа, так как он оказался местным, а если игрок местный, то, как понял Николай Андреевич, он уже не бежит по полю, а парит над ним. То есть Керж для питерских болельщиков был тем же, чем была Карина для него. Рядом с ней исчезло чувство страха, реанимированное решетчатым обрамлением поля. Но как только ему захотелось улыбаться и ощущать свою общность с окружающими, прозвучал свисток на перерыв. И Карина бросила его. Она загадочно сказала, что ей надо встретиться в самом крутом VIPе с тем самым новым высокопоставленным знакомым, который поддерживал деньгами создание их перформанса.
Карина поднялась по проходу на несколько рядов вверх, и респектабельный молодой человек дал знак охраннику, чтобы тот ее пропустил. Значимость кивка олигарха подкреплялась таким тонким пробором, точно он в багажнике машины повсеместно возит с собой парикмахера. Охранник протянул Карине руку и помог перелезть через гранитный бортик, отделявший избранных от просто успешных. VIPы ушли на перерыв внутрь – видимо, выпить, закусить и обсудить игру под все это эпикурейство. А Карина болтала со своим знакомым.
Николай Андреевич повернулся спиной к полю, стоял и смотрел поверх голов, а она не обращала на него внимания. Она смеялась и была раскованна, она наслаждалась обществом собеседника, а тот, кажется, даже коснулся ее руки. Словно невзначай. Впрочем, он мог и обнять ее, и поцеловать. Он обладал полным контролем над Кариной, над всем стадионом. Потому что олицетворял
Николай Андреевич прозябал в собственном ничтожестве, и каждая секунда пребывания Карины в VIPе усугубляла пропасть между ним и властью. И он бы, наверное, сгинул совсем, если бы Карина не повернулась и не сделала в его сторону призывающий жест. Собеседник Карины тоже поискал его глазами и, когда он оказался у бортика VIPа, сделал характерный знак секьюрити – чтобы пропустил. И вот он рядом, нелепый и запыхавшийся, потому что ему пришлось перелезать без помощи охранника.
– Познакомьтесь, – представляла Карина, – это президент «Русского сокровища», главный спонсор сборной России Антон Ерисальев. А это знаменитый композитор Николай Андреевич Римский- Корсаков.
– Очень приятно, – располагающе пожал руку композитора хранитель сокровищницы. – Много слышал о вас.
В любое другое время это можно было воспринимать как комплимент, но сейчас, после всего случившегося, реплика олигарха походила на изощренное издевательство. Николай Андреевич так и решил, что его призвали, чтобы поглумиться.
– Это дурацкая история, в которой я не виноват. Меня…
– Да, я в курсе, – перебил Антон.
– Меня просто развели. – Николай Андреевич вспомнил жутко вульгарное, но идеально отражающее происшедшее слово.
– Это Питер. Здесь даже мосты разводят. Не то что людей.
Антон опять покровительственно коснулся Карины, которая, как хотелось думать Николаю Андреевичу, вынужденно рассмеялась на шутку олигарха. И тот продолжил мысль:
– Но, скажу вам, не только в Питере разводят. Вот мы сейчас занимаемся проектом «Сочи-2014» (слышали, наверное?) – хотим Олимпиаду у себя провести. Так у России конкурент – Зальцбург. Мы всем этим инспекторам из МОКа про нашу инфраструктуру рассказываем, а австрийцы в ответ сказочки про Моцарта сочиняют – дескать, он в Зальцбурге родился да в пять лет первый менуэт придумал, и поэтому там до сих пор все такое прекрасное и музыкальное. Но при чем тут Моцарт и Олимпиада? – У Антона, кажется, даже пробор потерял прямолинейность. – Моцарт что, мировые рекорды устанавливал? Что, по его симфониям фигуристы кататься будут, а лыжники по операм побегут коньковым шагом? Абсурд! Разводка, как вы говорите. Так что боремся сейчас и против Моцарта тоже. Через месяц выборы. Тревожно. Такую работу проделали…
Приобщенный к олимпийской стычке Моцарт в сбившемся парике размахивал огромной виолончелью и крушил ею подъемники на склоне. Он мочился на белейший снег, по которому бежали зардевшиеся биатлонистки. Он с грохотом испражнялся туда, где полосатый арбитр готовился произвести стартовое вбрасывание шайбы. И после всех этих деструктивных художеств австрийский гений застегнул ширинку и промурлыкал бравурный марш. Он всецело был на стороне врагов России, и прощения ему не было. Николай Андреевич и не пытался его защищать. В конце концов, он сам вляпался!
– А какие у вас творческие планы? – Антон приостановил поток фантазии композитора.
Его доброжелательный интерес получился жестоким, потому что вопрошаемый не имел не только творческих, но и жизненных планов. Даже самых примитивных. И Антон непроизвольно указал ему на душевную деградацию. Он даже умудрился позабыть о сюите в честь Карины!
– Я, собственно, к чему клоню. – Антон выручил растерявшегося Николая Андреевича. – В октябре
