Советского Союза. Отрывок из его речи часто цитируется. Но крайне редко приводится или совсем не упоминается ряд предшествующих фраз из его выступления:
«Я буду говорить теперь о самом себе, о причинах своего раскаяния. Конечно, надо сказать, что и улики играют очень крупную роль» (выделено нами. — Г.Ф., В.Б.).
Иначе говоря, объясняя причины своих признаний, полученных следствием спустя длительное время и после многословных писем и речей в свою защиту, Бухарин, тем не менее, отдает первенство полученным против него доказательствам.
Напомним, как «Толковый словарь русского языка» Д.Н. Ушакова, зафиксировавший в первом издании словоупотребление середины 1930-х годов, трактует использованное Бухариным слово «улика»:
«УЛИКА, и., ж.
То, что является прямым или косвенным доказательством виновности в чем-н[ибудь]., уличающий кого-нибудь]. факт, предмет или обстоятельство».
Значение слова более конкретно, чем, например, у его аналогов в английском языке: в русском под уликой понимается не просто «свидетельство» (evidence), а доказательство вины и уличающий факт, позволяющий выдвинуть обвинение. Используя его, Бухарин тем самым вновь и вновь признавал свою виновность.
Словом, на дату получения от Бухарина первых признательных показаний 2 июня 1937 года власти получили неопровержимые доказательства его вины — настолько веские, что все дальнейшие препирательства просто теряли смысл. Однако, какие именно, так и не известно: российские власти не допускают исследователей к архивно-следственным материалам по делу правотроцкистского блока.
В отличие от Радека, который на январском процессе 1937 года признался, что получал, но затем уничтожил письма Троцкого, в бухаринских показаниях личная корреспонденция такого характера нигде не упоминается. Возможно, разгадка кроется в том, что в ходе следствия ему давали знакомиться со стенограммами признаний других подследственных или устраивали очные ставки, на которых его оппоненты строили обвинения, исходя из имеющихся у них сведений. Вообще, об очных ставках с участием Бухарина, состоявшихся после его ареста, ничего не известно. И дело тут вовсе не в том, что они не проводились; просто следственные материалы из уголовного дела Бухарина хранились и продолжают храниться за семью печатями.
Что касается допросов других подследственных, какие-то из них могли появиться лишь до начала июня 1937 года. Выступая на февральско-мартовском (1937) Пленуме ЦК ВКП(б) сам Бухарин не скрывал, что познакомился с большим числом следственных материалов, в которых бывшие соратники инкриминировали ему различные деяния. Увы, ни одна из тех стенограмм не попала в руки исследователей. Бухарин же получал их с декабря 1936-го по конец февраля 1937 годов. И тем не менее никакие из присланных материалов тогда не убедили его дать показания. Что же вынудило его к признаниям месяцы спустя?
Ясно, что, скорее всего, Бухарину были представлены какие-то новые факты, убедившие его без промедления резко сменить линию поведения и начать сотрудничество со следствием. Вопрос лишь в том, какие именно? По имеющейся ныне информации (конечно, куда более скудной, чем та, которой в 1937-м располагали Политбюро и НКВД и которая сегодня осела в засекреченных архивных фондах), речь может идти о сведениях, полученных из показаний Ягоды, Енукидзе и военных заговорщиков, в особенности Тухачевского. До настоящего времени очень немногие из них преданы огласке.
Как явствует из доступных исследователям источников, первые признания были получены от Ягоды 26 апреля 1937 года. В тот день он дал показания о «блоке троцкистов и «правых», о Бухарине и его «школке» и о том, как для сокрытия их деятельности использовались возможности НКВД, поскольку без такого вмешательства под угрозой разоблачения оказывалась собственная группа Ягоды.
Ягода признался во многих других деяниях, включая знакомство с идеей «дворцового переворота», а кроме того сообщил о разработке своего (параллельного) плана свержения Советского правительства силами военизированной охраны Кремля с участием сообщников в НКВД. [104] Еще он показал, что мог бы предотвратить убийство С.М. Кирова, но нарочно не принимал никаких мер против троцкистов, «правых» и зиновьевцев. Группа последних в конце концов и организовала теракт.[105]
Ягода дал первые показания о связях с германской разведкой, и в том числе о контактах с нею высокопоставленных советских военных. Он рассказал, что в 1936 году Радек с одобрения Бухарина обратился к нему, чтобы убедить в необходимости прогерманской ориентации для всех заговорщических групп.
На допросе 13 мая 1937 года Ягода раскрыл свои связи с Рыковым, а через него — с заграничными меньшевиками, которые с 1936 года знали об антисталинском заговоре «правых».[106]19 мая Ягода начал говорить о связях с военными заговорщиками, в том числе с Тухачевским, который в те дни еще не подвергся аресту.[107] Как мы увидим далее, Тухачевский вскоре дал показания против Бухарина, а Бухарин — против Тухачевского.
Ягода подтвердил слова Пятакова, что тот намерен действовать исключительно по указаниям Троцкого. И здесь вновь был назван Бухарин как один из соучастников плана антисталинского переворота 1934 года.[108] Затем Ягода признался, что убийство Кирова стало результатом компромисса различных групп заговорщиков. Троцкисты и зиновьевцы в лице Пятакова и Каменева настаивали на ином — физическом устранении Сталина и К.Е. Ворошилова. Бухарин вместе с Ягодой и Енукидзе выступили против. В планах переворота 1932–1933 годов Бухарин, как показал Ягода, отвечал за контакты с эсерами.[109]
«Я самым решительным образом заявил Енукидзе, что не допущу совершения разрозненных террористических актов против членов ЦК, что не позволю играть моей головой для удовлетворения аппетита Троцкого. Я потребовал от Енукидзе, чтобы об этом моем заявлении он довел до сведения Рыкова, Бухарина и Томского. Мой категорический тон, должно быть, подействовал на Енукидзе, и он обещал мне, что «правые» на совещании выступят против разрозненных террористических актов.
Мы условились с Енукидзе, что немедленно после совещания он поставит меня в известность о решении центра.
Через несколько дней я по звонку Енукидзе опять заехал к нему, и он сообщил мне, что совещание уже состоялось, что Каменев и Пятаков внесли большой план совершения террористических актов в первую очередь над Сталиным и Ворошиловым, затем над Кировым в Ленинграде.
«С большими трудностями, — говорил Енукидзе, — «правым» удалось отсрочить террористические акты над Сталиным и Ворошиловым и, уступая троцкистско-зиновьевской части центра, санкционировать теракт над Кировым в Ленинграде».[110]
Иными словами, в показаниях Ягоды Бухарин изобличается как один из главных соучастников разветвленного и нацеленного против сталинского руководства заговора троцкистов, зиновьевцев, «правых» и командиров Красной Армии, которые координировали свои действия с правительственными кругами Германии, а также спланировали и совершили убийство Кирова.
Показания с выдвинутыми против Бухарина обвинениями получены были и от Тухачевского. На допросе 29 мая 1937 года он заявил:
«Еще в 1928 году я был втянут Енукидзе в «правую» организацию. В 1934 году я лично связался с Бухариным… В Париже (в конце января — начале февраля 1937 года. — Г.Ф., В.Б.) я встретился с Титулеску, с которым обсуждал вопрос о характере возможных действий германо-польско-румынских войск в войне против СССР. Я был связан по заговору с Фельдманом, Каменевым С.С., Якиром, Эйдеманом, Енукидзе, Бухариным, Караханом, Пятаковым, Смирновым И.Н., Ягодой, Осепяном и рядом других» (выделено нами. — Г.Ф., В.Б.).
Из всех известных на сегодня признательных показаний Тухачевского процитированный абзац — единственное место, где упоминается Бухарин. Но надо иметь в виду, что большинство материалов из
