Как оценивать эти гипотезы с точки зрения простоты? На интуитивном уровне гипотеза А кажется более простой, чем гипотеза Б. Обе требуют допущений о природе памяти, но гипотеза А не зависит от стечения столь многих обстоятельств. А как насчет второй гипотезы? Определенно, она самая простая — два слова. Но эта интерпретация вводит целый пласт понятий, о которых мы знаем крайне мало, и противоречит привычному пониманию процесса познания. По крайней мере, из этого примера следует, что простота не определяется только лишь количеством вещей или фрагментов, необходимых для объяснения, но включает и оценку сделанных допущений. Таким образом, хотя мы часто можем безошибочно отличить более простое объяснение от менее простого, само определение простоты простым не назовешь.
Это приводит нас ко второму вопросу: почему мы должны верить, что чем проще тем лучше? Простую теорию легче понять, но зачем предполагать, что истину понять будет легче? Хорошо, попробуем зайти с другой стороны. Громоздким, трудным для понимания теориям легче спрятать свои изъяны и слабые места, тогда как недостатки простой теории все на виду. Следовательно, в случае с простой теорией тот факт, что мы не находим в ней серьезных ошибок, убедительнее свидетельствует об истинности теории, чем в случае сложной теории.
Кроме того, защитники теорий часто усложняют их, добавляя новые элементы в отчаянной попытке спрятаться от неудобных фактов. Классический пример — спор об устройстве Солнечной системы. Древняя теория, в числе сторонников которой был и Аристотель, утверждала, что Солнце и планеты вращаются вокруг Земли. К сожалению, эта модель не могла объяснить попятные движения планет, и тогда защитники геоцентрической модели добавили в нее «эпициклы», орбиты, центр которых движется по другим орбитам, что привело к исключительно сложной картине мира. Напротив, гелиоцентрическая теория успешно избавилась от этих сложностей простым утверждением, что планеты, включая Землю, движутся по эллиптическим орбитам вокруг Солнца. В этом случае сложность являлась признаком того, что теория хромает.
В конце эпизода «Бритва Оккама», когда кажется, что предложенный Хаусом диагноз не находит подтверждения, Хаус сокрушается:
Хаус. А было так идеально. Было так прекрасно.
Уилсон. Красота часто соблазняет нас на дороге к правде.
Хаус. А банальность бьет нас по яйцам.
Уилсон. Как это верно.
Хаус. Это тебя не беспокоит?
Уилсон. Что ты был неправ? Я попытаюсь это пережить.
Хаус. Я не был неправ. Все, что я сказал, было правдой. Все подошло. Это было элегантно.
Уилсон. Значит… реальность была неправильной.
Хаус
Здесь, как и в других эпизодах, Хаус демонстрирует эстетический подход к оценке некоторых гипотез — он испытывает почти физическую боль, когда красивое объяснение падает жертвой уродливых фактов. Когда диагност восклицает: «Подходит! Это все объясняет!», он не просто утверждает, что гипотеза соответствует фактам, — он ловит кайф. В предыдущем диалоге речь шла об элегантности гипотезы с колхицином. У пациента длиннейший список симптомов. Ни одно из заболеваний не может их все объяснить, но, говорит Хаус, предположим, что все началось с одного проявления болезни — кашля, от которого пациент по ошибке принимал препарат, подавляющий деление клеток. Это привело бы к появлению всех наблюдаемых симптомов, и именно в том порядке, в каком они появились, в соответствии с разной скоростью деления клеток в разных органах. Хаус предлагает простую последовательность событий, которая вносит порядок в хаотическую мешанину фактов, и в очередной раз подтверждает такие хаусовские аксиомы, как «Мы назначаем сильнодействующие препараты при простых заболеваниях» и «Все облажались». Он прав — это красивое, изящное объяснение.
Изящество включает простоту, но не ограничивается ею. Изящество = простота + сила + красота + стиль.
Есть ли место эстетическим соображениям в науке или они, как считает Уилсон, только уводят исследователя в сторону? Трудно сказать, но многие выдающиеся ученые стремятся к изяществу решений. Нобелевский лауреат по физике Леон Ледерман как-то заметил: «Я мечтаю дожить до того дня, когда всю физику сведут к формуле столь изящной и простой, что она уместится на футболке».[74] Склонность к изящным формулировкам и ее роль в развитии современной теоретической физики являются сегодня предметом не одной дискуссии.[75] Но вряд ли можно объяснить простым совпадением то, что величайшие прорывы в нашем мировоззрении, например кеплеровские законы движения планет или теория относительности Эйнштейна, одновременно являются и триумфом изящества.
Теперь рассмотрим вкратце еще одну характеристику гипотез, которая по душе Хаусу, оригинальность. Сам он это формулирует так: «Обожаю странное» («Детки» (1/19)).
Хаус дает убедительное объяснение своей любви к странным симптомам: «Странно — это хорошо. У обычного — сотни объяснений, у странного — практически нет» («Туберкулез или не туберкулез» (2/4)). Это значит, что необычные симптомы соответствуют гораздо меньшему числу заболеваний, чем обычные. Легче понять, что случилось с пациентом, который окрасился в оранжевый цвет, чем с пациентом, который жалуется на быструю утомляемость. Хаус может привести много доказательств того, что в его практике оригинальные объяснения (диагнозы) имеют больше шансов на подтверждение, чем заурядные, хотя бы потому, что «если бы это была лошадь, добрый семейный врач в Трентоне уже бы произвел очевидный диагноз и этот случай никогда бы до нас не дошел» (пилотный эпизод). Учитывая, что Хаус старается заниматься только пациентами, на которых поставило крест уже целое созвездие врачей, вероятность необычного диагноза крайне высока. Обычно это допущение срабатывает, хотя в эпизоде «Воспитание щенков» привело к смерти пациентки, потому что ее симптомы были вызваны обычной стафилококковой инфекцией.
И, как следствие своей любви к оригинальности, Хаус предпочитает диагнозы, которые… скажем так, забавны: «Значит, воздух не дает ему дышать воздухом. Давайте примем эту версию из-за ее парадоксальности» («Крутой поворот» (2/6)). Забавные объяснения более правдоподобны, чем скучные, потому что у Бога есть своеобразное чувство юмора. Других объяснений я не вижу. В любом случае это определенно идет сериалам на пользу!
И, наконец, происхождение гипотезы. На самом деле это такой хитрый способ сказать, что Хаус предпочитает собственные гипотезы чужим. Стараясь отвлечь внимание команды от своих проблем с Триттером, Хаус беспечно описывает свой подход:
Кэмерон. Что вы собираетесь делать?
Хаус. Я думал выслушать ваши теории, высмеять их и выбрать свою. Как всегда.
Хаус очень доволен, когда оказывается, что он был прав, а кто-то ошибался, а если при этом он еще и выиграл спор, то бывает счастлив как ребенок. Между тем самолюбие, влияющее на оценку гипотез в такой степени, что собственное объяснение априори предпочитается чужому, может стать серьезным недостатком для диагноста. Но я не думаю, что Хаус угодит в эту ловушку. Разумеется, он хочет быть прав. А
