раскраску индейца, и костюм доктора — маска на костюме сохраняла свой первоначальный цвет. Джим теперь остался во внутренней аккуратной изящной марсианской одежде — ярких красных шортах.
— Я сжег его, — сказал Френсис, — но он шевельнулся, когда я до него дотронулся. Я хотел сделать из хвоста ожерелье.
— В таком случае ты недожег его. Наверное, оставил полно живых зародышей внутри. Кому ты хотел сделать ожерелье?
— Это уж мое дело. И, естественно, я спалил его утробу. Ты что, меня за туриста держишь?
— Иногда. Ты же знаешь, что эти твари не умирают до заката.
— Не мели чепуху, Джим, — вмешался доктор. — Сейчас я введу тебе антитоксин, Фрэнк. Толку от него ноль, но твоя мама будет счастлива. Не далее чем завтра твой палец раздуется, как от пчелиного укуса; тогда придешь еще раз, и я его вскрою.
— А вы его не отрежете? — спросил мальчик.
— Нет. Но несколько дней тебе придется чесаться левой рукой. А ты, Джим, зачем сюда явился? Живот болит?
— Нет, док. Из-за Виллиса.
— Из-за Виллиса, говоришь? Мне он кажется довольно бодрым, — доктор внимательно посмотрел на существо. Виллис уже подкатился к его ногам и наблюдал за перевязкой. Для этого он выдвинул три глаза на стеблевидных ножках из верхней части своего шарообразного тела. Стебельки выдавались вверх, образуя равносторонний треугольник, и из каждого смотрел глаз, поразительно похожий на человеческий. Малыш медленно развернулся трех своих выступах, или ложноножках, так, чтобы каждый его глаз мог рассмотреть доктора.
— Дай-ка мне чашку кофе, Джим, — скомандовал доктор. Затем он наклонился и сложил лодочкой свои ладони:
— Сюда, Виллис, оп!
Виллис слегка подскочил и опустился к доктору в руки, на лету втянув все выступающие части. Доктор положил его на свой рабочий стол, и Виллис тотчас вновь выдвинул свои глаза и ноги.
Они внимательно изучали друг друга.
Перед доктором был шар, покрытый густым коротким мехом, напоминающим стриженую овечью шкуру, и лишенный каких-либо характерных черт, за исключением ножек и втяжных глаз. Марсианин же видел перед собой пожилого землянина, почти целиком заросшего жесткой щетиной стального цвета. Средняя часть этого странного, немарсианского существа была скрыта снежно-белыми шортами и рубашкой. Виллис разглядывал его не без удовольствия.
— Как ты себя чувствуешь, Виллис? — спросил доктор. — Хорошо? Плохо?
На самой вершине шара, между стебельков, появилась ямочка, быстро превратившаяся в отверстие.
— Виллис в порядке, — сказал он.
Его голос был очень похож на голос Джима.
— В порядке, м-м?
Не оглядываясь, доктор добавил:
— Джим! Вымой-ка эти чашки еще разок. И простерилизуй их. Ты хочешь, чтобы все здесь скопытились?
— Ладно, док, — согласился Джим и повернулся к Френсису:
— Ты тоже будешь кофе?
— Угу. Слабый и молока побольше.
— Не суетись.
Джим погрузил руки в лабораторную мойку и выудил оттуда еще одну чашку. Мойка была завалена грязной посудой. Рядом, над горелкой Бунзена кипела большая колба с кофе. Джим тщательно вымыл три чашки, простерилизовал их и наполнил кофе.
Доктор Макрей взял чашку и сказал:
— Джим, сей гражданин утверждает, что он в порядке. Так в чем же дело?
— Я знаю, док, что он так говорит, но это неправда. Разве вы не можете осмотреть его?
— Осмотреть его? Но как? Я даже не могу измерить ему температуру, потому что не знаю, какой она должна быть. В его обмене веществ я разбираюсь примерно так же, как свинья в апельсинах. Хочешь, чтобы я вскрыл его и посмотрел, что там внутри?
Виллис мгновенно втянул все свои выступы и стал гладким как бильярдный шар.
— Ну вот, теперь вы его напугали, — укоризненно сказал Джим.
— Извини.
Доктор протянул руку и начал почесывать и щекотать пушистый шар.
— Виллис хороший, Виллис славный. Никто не обидит Виллиса. Ну, парень, вылезай, вылезай из своей норы.
Виллис чуть-чуть расслабил мышцы над звуковоспроизводящей диафрагмой.
— Не обижать Виллиса? — тревожно спросил он голосом Джима.
— Не обижать Виллиса. Обещаю.
— Не резать Виллиса?
— Не резать Виллиса. Ну ничуть.
Глаза стали медленно выдвигаться наружу. Непонятно как, но облик Виллиса свидетельствовал о тревожном ожидании, хотя у него не было ничего похожего на человеческое лицо.
— Так-то оно лучше, — сказал доктор. — Давай разберемся, Джим. Почему ты считаешь, что с этим хлопцем что-то не в порядке, если ни он, ни я ничего такого не находим?
— Дело в том, док, что он стал вести себя как-то странно. В помещении с ним все в порядке, но снаружи… Раньше он всюду катился за мной, скакал по всей округе, везде совал свой нос.
— У него нет никакого носа, — заметил Френсис.
— Больно ты много знаешь. Но теперь, когда я беру его на улицу, он просто сворачивается шаром, и я не могу ничего добиться. Если он здоров, почему тогда он так себя ведет?
— У меня есть одна догадка, — ответил доктор Макрей. — Как давно ты подружился с этим пузырем?
Джим мысленно окинул взглядом двадцать четыре марсианских месяца.
— С конца Зевса, то есть почти с ноября.
— А сейчас конец марта, почти Церера, лето кончилось. Этот факт дает тебе повод для размышлений?
— Гм, нет.
— Ты что же думаешь, он будет скакать по снегу? Мы переселяемся, когда становится холодно, а он остается здесь.
Джим открыл рот:
— Вы хотите сказать, что он собирается впасть в спячку?
— А что еще? Предки Виллиса располагали не одним миллионом лет для того, чтобы приспособиться к смене здешних времен года. Ты едва ли вправе предполагать, что он не будет реагировать на нее.
Джим забеспокоился:
— Я собирался взять его с собой в Малый Сёртис.
— В Малый Сёртис? Ах, ну да, ты ведь пойдешь в колледж в этом году. И ты, Фрэнк, тоже.
— Это точно.
— Никак не могу привыкнуть к тому, как быстро вы растете. Казалось бы, на Марсе годы должны тянуться вдвое дольше, но разницы не ощущаешь — они мелькают еще быстрее.
— Послушайте, док, сколько вам лет? — поинтересовался Френсис.
— Все мои. Кто из вас собирается изучать медицину, чтобы, вернувшись, помочь мне?
Ответа не последовало.
— Ну отвечайте, отвечайте! — настаивал доктор. — Чему вы собираетесь учиться?
— Точно не знаю, — сказал Джим. — Я интересуюсь Ареографией,[1] хотя мне нравится и биология. Может быть, я стану планетарным экономистом, как мой старик.
