По окончании сеанса связи техники вернулись и, увидев Эйлле, почему-то решили, что он хочет что-то увидеть — и даже что именно. Не дожидаясь дополнительных команд, они перенастроили приемник голоконтеинера на волну человеческой коммуникационной сети, которую люди называют «телевидение».
Вскоре Эйлле и Яут уже смотрели на дисплей.
Зрелище было впечатляющим. Огромные толпы людей собирались вместе и совершали какой-то странный обряд. Насколько помнил Эйлле, ни на одной планете ничего подобного не наблюдалось.
— Некоторое время назад Президент Стокуэлл направил указания и рекомендации главам других человеческих правительств, — пояснила ава Биннат. — Коммуникационная сеть уже давно прекратила эти бессмысленные развлекательные передачи и занимается тем, чем и должна заниматься — сообщает о текущем положении. Видите, у людей это называется «собрания». Они начались недавно.
— Если это можно называть «собраниями», — фыркнула вторая связистка. — Мне это больше напоминает движение косяков рыбы в пору нереста.
— Пригласите Кинси, — распорядился Эйлле. — Я хочу, чтобы он это объяснил. Думаю, мне пора пригласить его к себе на службу.
Яут замялся, потом принял позу «беспокойство-и-сомнение».
— Вряд ли он сможет пройти необходимую подготовку. Насколько я понимаю, он забывчив и неспособен к урем-фа.
— Значит, он не будет участвовать в официальных мероприятиях. Но мне кажется, что он по-своему умен и сообразителен.
Яут не стал продолжать спор. Он вышел и вскоре вернулся, ведя перед собой доктора Кинси. Последний выглядел еще более помятым, чем обычно. Эйлле показалось, что ученого только что вытащили из кровати, где он спал не раздеваясь, и доставили в коммуникационный центр, не дав толком проснуться. Однако при виде изображений, мелькающих в голоконтейнере, профессор мгновенно проснулся.
— Господи Иисусе!
Эйлле не впервые слышал эту загадочную фразу, но спрашивать, что она означает, не стал.
Кинси устремился к голоконтейнеру, нагнулся, словно хотел проникнуть внутрь дисплея, и забормотал, пересыпая свою речь не менее загадочными словами.
— … называют демонстрациями, сэр, а также манифестациями, и это древний человеческий обычай…
Снова набор непонятных слов, при помощи которых Кинси пытался поведать запутанную историю какого-то Билля о правах и подачи петиций [13].
— … хотя это не такого рода демонстрация, сэр, но то, что мы назвали бы демонстрацией в поддержку… это очевидно не только по знаменам и плакатам, но и по характеру речей…
Судя по виду Яута, фрагта был намерен немедленно и весьма решительно начать курс урем-фа, причем в результатах был более чем уверен. Терпимость принадлежала к числу немногих добродетелей, которыми наставник был наделен не в полной мере. Эйлле понял, что должен вмешаться.
— Простите, — перебил он, — Я не сомневаюсь в ваших познаниях, но большинство этих терминов мне непонятны. Объясните только одно: с какой целью это устраивают?
— О…
Кинси сделал еще один очень примечательный жест — словно умылся одной рукой. Эйлле замечал это не раз. Вероятно, таким образом люди помогали себе сосредоточиться на одной мысли.
— Понимаете, сэр… насколько я понимаю… человечество — ну, или основная его часть — провозгласило вас своим героем. Господи, как бы это выразиться… «защитник»… «воин»… нет, не то. «Избранник»… На вашем языке нет подходящего слова.
Вместо ответа он ткнул пальцем в голоконтейнер, указывая на одного из людей — молодого отпрыска мужского пола. Лицо человека почти полностью закрывала странного вида маска, с крошечными прорезями для глаз.
— Это похоже на группу поддержки. Людям нравится персонифицировать абстракции.
Эйлле вспомнил, как в один из первых дней его пребывания на Земле Агилера пытался объяснять, почему люди присваивают оружию мужской или женский пол.
— Да, конечно. Но как необычное головное покрытие этого молодого… И я вижу других с такими же…
Понимание пришло мгновенно. Он видел таких людей на приеме, который давал в его честь Оппак. Людей, которые украшали свои лица нелепым подобием ваи камити. На миг его охватил гнев. И Яута тоже, судя по тому, под каким углом развернулись его уши.
Нет, так нельзя. Эйлле вспомнил слова Врота и негромко повторил их вслух — не столько для Яута, столько для себя:
«Возможно, отпрыски Уатнака грубы и неотесанны, молодой Плутрак. Но меня учили еще детенышем, что начать с оскорбления — значит разрушить союз прежде, чем он возникнет».
Вибрисы Яута задрожали. У людей есть выражение: «его охватило негодование». Оно идеально описывает то, как менялась поза фрагты.
— О да. И здесь тоже.
Эйлле задумчиво смотрел на дисплей. Он хорошо понимал человеческую письменность и мог прочитать слова на транспарантах, которые несли участники собраний. В основном это были вариации на тему «Мы за Плутрака», а также надписи с пожеланием Эйлле долгой жизни. Какая нелепость! Существо живет ровно столько, сколько живет. Думать иначе — значит признавать существование каких-то непостижимых сил, от которых это зависит. Неважно, сколько ты прожил — куда важнее жить с честью и умереть достойно. Однако чувства, которыми были вызваны эти нелепые пожелания, благородны и достойны уважения, и забывать об этом нельзя.
Куда больше его обеспокоили надписи с грубыми оскорблениями в адрес Нарво, причем ни один из демонстрантов не удосужился объяснить, о ком идет речь — о конкретных отпрысках или кочене в целом. Некоторые слова, похоже, были просто ругательствами. Эйлле был возмущен.
— Это необходимо прекратить, — произнес он. — Я хочу поговорить с Президентом Стокуэллом.
Техники выполнили приказ мгновенно. Изображение демонстрации исчезло, и через секунду на дисплее появилось лицо президента.
Выслушав Эйлле, Стокуэлл некоторое время молчал. По его лицу трудно было что-то прочитать. Эйлле определил бы это выражение как «сомнение-и-задумчивость».
— Я сделаю все, что смогу, сэр. Но… по большому счету, демонстрации, митинги, марши… я не могу их отменить. К тому же они проводятся по всему миру, а не только в Северной Америке. Люди двадцать лет держали в себе гнев и наконец-то смогли дать ему выход. Нам повезло, что это демонстрации, а не погромы. И что люди не призывают джао убираться с планеты, а выступают в вашу поддержку. Но с ненавистью к Оппаку и всему, что связано с Нарво, ничего нельзя поделать. Целое поколение выросло с этой ненавистью, она у людей в крови.
Последние слова можно было толковать двояко, но суть Эйлле уловил.
Впрочем, он ожидал отказа и попытался настоять на том, чтобы оскорбления в адрес Нарво были пресечены. Однако Яут не дал ему договорить.
— Пусть будет так, как есть. Сейчас тебе будет проще контролировать планетный цикл. Не стоит так беспокоиться.
Эйлле растерянно поглядел на своего наставника. Но ведь первый долг фрагты — — хранить обычаи…
Яут ощетинил вибрисы и свирепо поднял уши.
— Свора прибудет сюда раньше Наукры. И Гончие куда меньше заботятся о соблюдении приличий, чем старейшины и коченау. Если их это вообще беспокоит. Пусть увидят, какую ненависть и отвращение вызвал к себе Оппак. И то, как ты заботился о том, чтобы добиться противоположного — о союзе джао с людьми. Уверяю тебя, это не повредит.
После некоторых размышлений Эйлле уступил. Хотя бы потому, что за эти минуты возникло еще несколько проблем, требующих немедленного решения.
Прежде всего, поступило сообщение от Талли.
