успехе этой методы в предыдущем случае. — Потом посмотрим. Может быть, мы сможем найти брошку, если только она скажет, куда ее унесла. Но в любом случае ее придется сурово наказать, Мэтью.
— Ну, придется тебе это сделать, — сказал Мэтью, берясь за шляпу. — Это не мое дело, помни. Ты сама меня предупреждала не вмешиваться.
Марилла почувствовала себя совсем покинутой. Она не могла даже пойти за советом к миссис Линд. Она снова отправилась в мезонин с очень серьезным лицом и вышла оттуда с лицом еще более серьезным. Аня упорно отказывалась признаться и твердила, что не уносила брошку. Было видно, что девочка плакала, и Марилла почувствовала приступ жалости, который сурово в себе подавила. К вечеру она была, по ее словам, совсем 'выбита из колеи'.
— Ты останешься в этой комнате, Аня, пока не признаешься. Ты должна об этом подумать, — сказала она твердо.
— Но ведь завтра пикник, Марилла! — воскликнула Аня. — Вы ведь позволите мне пойти, правда? Вы ведь выпустите меня завтра, всего на один день, правда? Потом я
— Ты не пойдешь ни на пикник, ни вообще куда бы то ни было, пока не признаешься, Аня.
— О, Марилла! — задыхаясь, воскликнула Аня.
Но Марилла вышла и закрыла за собой дверь.
Утро среды было ясным и солнечным, как будто по заказу для пикника. Птички распевали вокруг Зеленых Мезонинов; белые лилии в саду испускали аромат, который влетал на крыльях невидимых ветерков во все двери и окна и бродил по комнатам, словно дух благословения. Березы в долине радостно взмахивали ветвями, словно ожидая от Ани обычного приветствия из окна ее мезонина. Но Ани у окна не было. Когда Марилла принесла наверх завтрак, она застала девочку сидящей, выпрямившись, на постели, бледную и решительную, с плотно сжатыми губами и блестящими глазами.
— Марилла, я готова признаться.
— Наконец-то! — Марилла опустила поднос. И снова ее метод сработал; но успех был слишком горек. — Слушаю, что ты скажешь, Аня.
— Я взяла аметистовую брошку, — начала Аня, словно повторяя затверженный урок. — Я взяла ее, как вы и предполагали. Я не собиралась брать ее, когда входила в вашу комнату. Но она была так красива, Марилла, что, когда я приколола ее на грудь, меня охватило непреодолимое искушение. Я представила, как было бы чудесно взять ее в Приют Праздности и поиграть там в леди Корделию Фитцджеральд. Было бы гораздо легче вообразить, что я леди Корделия, имея на себе настоящую аметистовую брошку Мы с Дианой сделали себе ожерелья из ягод шиповника, но что такое шиповник по сравнению с аметистами? И я взяла брошку. Я надеялась, что успею положить ее на место, прежде чем вы вернетесь. Я пошла к Приюту Праздности не напрямик, а кругом, чтобы растянуть удовольствие. Когда я проходила по мосту над Озером Сверкающих Вод, я сняла брошку, чтобы еще раз полюбоваться ею. Ах, как она сверкала на солнце! Но когда я наклонилась с моста, она выскользнула у меня из пальцев… вот так… и пошла ко дну. Она опускалась все глубже и глубже, сверкая всеми оттенками лилового, и исчезла навеки в глубинах Озера Сверкающих Вод… Лучше признаться я не могу, Марилла.
Марилла опять ощутила, как яростный гнев вскипает в ее груди. Девочка взяла и потеряла ее драгоценную аметистовую брошку, а теперь сидит здесь, спокойно расписывая подробности, без малейшего раскаяния и угрызений совести!
— Аня, это ужасно! — сказала она, стараясь говорить спокойно. — Ты самая дурная девочка, о какой я только слышала в жизни.
— Да, я полагаю, что так, — согласилась Аня бесстрастно. — И я знаю, что меня нужно наказать. Ваш долг, Марилла, наказать меня. Не могли бы вы сделать это прямо сейчас, потому что мне хотелось бы, чтобы ничто уже не тяготило меня, когда я пойду на пикник.
— Пикник, вот еще! Никакого пикника тебе не будет! Это будет тебе наказание! И оно и вполовину не такое суровое, какого ты заслуживаешь!
— Никакого пикника? — Аня вскочила и схватила Мариллу за руку. — Но вы
Марилла освободилась от Аниных рук с каменным выражением лица:
— Можешь не просить, Аня. Ты не пойдешь на пикник, и точка. Ни слова больше.
Аня поняла, что тронуть Мариллу невозможно. Она заломила руки и с горьким криком бросилась лицом вниз на постель, рыдая и извиваясь в приступе безграничного разочарования и отчаяния.
— Да что ж это такое! — выдохнула Марилла, поспешно покидая комнату. — Кажется, ребенок с ума сошел. Ни один ребенок в своем уме себя бы так не вел. А если она не сумасшедшая, то окончательно испорченная. Ох, боюсь, что Рейчел была права с самого начала. Но я впряглась в этот воз и не должна оглядываться назад.
Это было тягостное утро. Марилла работала за троих и яростно скребла пол на крыльце и полки в молочне, как будто не могла найти другого занятия. Ни полки, ни крыльцо в этом не нуждались… но в этом нуждалась Марилла. Затем она вышла и вычистила двор.
Когда обед был готов, она подошла к лестнице и позвала Аню. Заплаканное лицо с трагическим выражением выглянуло из-за перил.
— Иди обедать, Аня.
— Я не хочу обедать, Марилла, — сказала Аня с рыданием в голосе. — Я не смогу ничего проглотить. Сердце мое разбито. Когда-нибудь вы, я надеюсь, почувствуете угрызения совести из-за того, что разбили его, Марилла, но я вас прощаю. Вспомните, когда придет время, что я простила вас… Но, пожалуйста, не уговаривайте меня есть, особенно вареную свинину с капустой. Вареная свинина с капустой — это такая неромантичная еда, когда человек в горестях.
Марилла, раздраженная, вернулась в кухню и излила свою скорбную повесть Мэтью, который, раздираемый чувством справедливости, с одной стороны, и своим беззаконным сочувствием к Ане — с другой, оказался несчастнейшим из людей.
— Конечно, не следовало ей брать брошку, Марилла, а потом отпираться, — признал он, скорбно взирая на свою порцию неромантичной свинины с капустой так, будто он, как и Аня, считал эту еду неподходящей в случае кризиса чувств, — но она совсем ребенок… такая интересная малышка… Тебе не кажется, что это слишком суровое наказание — не пускать ее на пикник, если ей уж так хочется пойти?
— Мэтью, ты меня поражаешь! Я считаю, что она у меня легко отделалась. А она, кажется, совершенно не сознает, как отвратительно поступила; вот что меня больше всего беспокоит. Если бы она действительно была огорчена, это не было бы так ужасно. Но ты, похоже, тоже этого совершенно не сознаешь. Ты все время ее оправдываешь… Я это вижу.
— Да ведь она такая маленькая, — слабо защищался Мэтью. — И потом, надо учитывать все обстоятельства, Марилла. Ты же знаешь, ее никто никогда не воспитывал.
— Хорошо, теперь за это взялась я, — отрезала Марилла. Эта отповедь, если и не убедила Мэтью, заставила его умолкнуть.
Атмосфера за обедом была тягостной. В хорошем настроении пребывал лишь Джерри Буот, батрак, и Марилла воспринимала его оптимизм как личное оскорбление.
Когда вся посуда была перемыта, опара для хлеба поставлена, а куры накормлены, Марилла вспомнила, что в понедельник вечером, возвратившись с собрания благотворительного общества и снимая свою парадную черную кружевную шаль, она заметила на ней небольшую дырочку. Следовало пойти и зачинить ее.
Шаль лежала в коробке в сундуке. Когда Марилла развернула ее, солнечный луч, пробравшийся сквозь густо увившие окно побеги плюща, упал на что-то, прицепившееся к шали, — что-то блестящее и сверкающее фиолетовыми гранями. Марилла схватила этот предмет, задыхаясь от волнения. Это была аметистовая брошка, зацепившаяся своей булавкой за одну из нитей шали!
— Не может быть! — воскликнула Марилла остолбенев. — Что это значит? Вот моя брошка, в целости и сохранности, а я-то была уверена, что она лежит на дне пруда Барри. Что же эта девочка говорила мне, будто взяла ее и потеряла? Ну и ну, такое впечатление, что Зеленые Мезонины заколдованы! Теперь я
