Аня провела на лоне природы чудесный день, который навсегда остался в ее памяти. Он был таким ясным, золотым и счастливым. Ни одна тучка не бросала тень на цветы и деревья. Аня провела несколько чудесных часов в саду, ходила к Ключу Дриад и Плачу Ив, в Долину Фиалок. Заглянула она и в дом священника, где с удовольствием побеседовала с миссис Аллан, и, наконец, вечером пошла с Мэтью за коровами по Тропинке Влюбленных. Леса купались в лучах заходящего солнца, струившего свое тепло через просветы между холмами на западе. Мэтью шел медленно, склонив голову. Аня, высокая и прямая, подстраивала свои пружинистые шаги к его походке.
— Вы слишком много работали сегодня, Мэтью, — сказала она с мягким упреком. — Почему бы не дать себе отдохнуть?
— Ну… кажется, я не могу, — сказал Мэтью, открывая ворота двора, чтобы впустить коров. — Просто я старею, Аня, и все время об этом забываю. Ну что ж, я всегда работал много и умру, наверное, тоже за работой.
— Если бы я была мальчиком, о котором вы тогда просили миссис Спенсер, — сказала Аня печально, — я могла бы помогать вам теперь во многом и облегчить вашу жизнь. Из-за этого где-то в глубине души я жалею, что не оказалась мальчиком… только из-за этого.
— Для меня, Аня, ты лучше, чем дюжина мальчиков, — сказал Мэтью, похлопав ее по руке. — Заметь — лучше дюжины мальчиков. Вот ведь не мальчик получил стипендию Авери, правда? А получила ее девочка… моя девочка… моя девочка, которой я горжусь.
И, входя во двор, он улыбнулся ей своей обычной застенчивой улыбкой. Аня думала об этой улыбке, когда ушла в тот вечер в свою комнату и долго сидела там у открытого окна, думая о прошлом и мечтая о будущем. Под окном смутно вырисовывалась в свете луны белая Снежная Королева; лягушки распевали на болоте позади Садового Склона. Аня навсегда запомнила серебристую, мирную красоту и душистый покой той ночи. Это была последняя ночь перед тем, как горе коснулось ее жизни; а никакая жизнь больше никогда не будет той же самой, если однажды его холодное священное прикосновение легло на нее.
Жнец, чье имя Смерть
— Мэтью… Мэтью… что случилось? Мэтью, тебе плохо? — восклицала Марилла, и тревога звучала в каждом отрывистом слове.
Как раз в этот момент Аня вошла в переднюю с букетом белых нарциссов — много времени прошло, прежде чем она опять смогла полюбить вид и запах этих цветов, — и услышала испуганный голос Мариллы и увидела Мэтью, стоящего на пороге со свернутой газетой в руке и странно искаженным, посеревшим лицом. Аня бросила цветы и подскочила к нему одновременно с Мариллой. Но было уже поздно; прежде чем они успели подхватить его, Мэтью упал на пороге.
— У него обморок! — задыхаясь, воскликнула Марилла. — Аня, беги за Мартином! Скорее! Он в коровнике!
Мартин, батрак, который только что вернулся с почты, сразу же бросился за доктором, по пути сообщив о случившемся мистеру и миссис Барри. Миссис Линд, которая в это время случайно оказалась в Садовом Склоне, пришла вместе с ними. Они застали Аню и Мариллу в отчаянных попытках привести Мэтью в чувство.
Миссис Линд мягко отодвинула их в сторону, пощупала пульс и затем приложила ухо к сердцу Мэтью. Потом она печально взглянула на их встревоженные лица, и глаза ее наполнились слезами.
— Ох, Марилла, — сказала она печально. — Мне кажется… мы уже не можем ему помочь.
— Миссис Линд, вы ведь не думаете… неужели вы думаете, что Мэтью… Мэтью… — Аня не могла вымолвить страшного слова; она почувствовала слабость и побледнела.
— Да, детка, боюсь, что так. Посмотри на его лицо. Если бы тебе приходилось видеть это выражение так часто, как мне, ты знала бы, что оно означает.
Аня взглянула на неподвижное лицо и увидела на нем печать Смерти.
Прибывший доктор сказал, что смерть была мгновенной и, вероятно, безболезненной; скорее всего, она была вызвана каким-то неожиданным потрясением. Причину этого потрясения обнаружили в газете, которую держал Мэтью, той самой, что Мартин привез с почты в то утро. В газете было сообщение о банкротстве банка Эбби.
Печальная новость быстро облетела Авонлею, и весь день многочисленные друзья и соседи приходили в Зеленые Мезонины отдать дань уважения мертвому и выразить сочувствие живым. Впервые робкий, тихий Мэтью Касберт оказался в центре внимания; белое величие смерти опустилось на него и увенчало его чело.
Когда мирная ночь мягко сошла на Зеленые Мезонины, старый дом был тих и спокоен. В гостиной в гробу лежал Мэтью; длинные седые волосы обрамляли его безмятежное лицо, на котором была чуть заметна добрая улыбка, как будто он всего лишь спал и видел приятные сны. Вокруг него были цветы… душистые старомодные цветы, которые некогда посадила на ферме его мать, приехавшая сюда вскоре после замужества, и к которым Мэтью всегда питал тайную, безмолвную привязанность. Аня собрала их и принесла умершему; страдальческие, без слез глаза горели на ее бледном лице. Это было последнее, что она могла сделать для него.
Мистер и миссис Барри и миссис Линд остались с ними в эту ночь. Диана, зашедшая в мезонин, где Аня стояла у окна, сказала нежно:
— Аня, дорогая, ты не хочешь, чтобы я осталась с тобой на ночь?
— Спасибо, Диана. — Аня серьезно взглянула в лицо подруге. — Я надеюсь, ты не поймешь меня превратно, если я скажу, что хочу быть одна. Я не боюсь. Я ни минуты не была одна, с тех пор как это случилось… и теперь я хочу побыть одна. Я хочу помолчать и попытаться понять это. Я не могу этого понять. То мне кажется, что Мэтью не мог умереть, то — что он умер уже давно и с тех пор у меня эта ужасная тупая боль.
Диана не совсем поняла ее. Страстное отчаяние Мариллы, сметающее бурным потоком все границы природной сдержанности и долголетней привычки, она могла понять лучше, чем Анино страдание без слез. Но она послушно ушла, оставив Аню один на один с ее первым в жизни горем.
Аня надеялась, что в одиночестве придут слезы. Ей казалось ужасным, что она не может пролить ни слезы о Мэтью, которого так любила и который был так добр к ней, о Мэтью, который шел с ней вместе вчера вечером на закате, а теперь лежал в тускло освещенной комнате внизу с этим ужасным спокойствием на челе. Но сначала слезы не приходили, даже когда она опустилась в темноте у окна на колени и прочла молитву, глядя на звезды над холмами… никаких слез, только та же ужасная тупая боль, которая не переставала мучить ее, пока она не заснула, измученная горем и волнениями этого дня.
Ночью она проснулась. Кругом была тишина и темнота, и воспоминания дня нахлынули на нее, словно волна горя. Она видела лицо Мэтью, когда он улыбнулся, расставаясь с ней у ворот накануне вечером, и слышала его голос; 'Моя девочка… моя девочка, которой я горжусь'. Тогда пришли слезы, и Аня горько зарыдала. Марилла услышала и тихо вошла в комнату, чтобы утешить ее.
— Ну-ну… не плачь так, дорогая. Его не вернешь. Не надо… так плакать. Я знала сама, что не надо, но не могла удержаться. Он всегда был хорошим, добрым братом… но… воля Божья…
— Ах, позвольте мне плакать, Марилла, — рыдала Аня. — Слезы легче, чем эта тупая боль. Останьтесь со мной ненадолго, обнимите меня, вот так… Я не могла остаться с Дианой… она и милая, и добрая, и ласковая… но это не ее горе… она вне его, и она не может помочь мне. Это наше горе… ваше и мое. О, Марилла, как мы будем жить без него?
— Мы с тобой есть друг у друга, Аня. Не знаю, что я делала бы, если бы тебя не было… если бы ты никогда не появилась здесь… Ах, Аня, я знаю, что была порой и строгой, и требовательной к тебе… но ты не должна думать, что я не любила тебя так же глубоко, как любил тебя Мэтью. Я хочу сказать тебе об этом сейчас, когда могу найти слова. Мне всегда было нелегко открыть сердце, но в такие минуты это легче. Я люблю тебя так же сильно, как если бы ты была моей плотью и кровью. Ты стала мне радостью и утешением с тех самых пор, как приехала в Зеленые Мезонины.
