опущенной головой, красный и потный. (Сделав свое подлое дело, в дальнейшем он оказался никому не нужным. Спустя четыре года он погиб в автомобильной катастрофе на Пенсильванском шоссе.)
Выступившие остальные свидетели, большинство из которых составляли сотрудники ФБР, тем более ничего не смогли сказать о деятельности Абеля. На одном из заседаний зачитывались восемь писем к Абелю от жены и дочери, хранившиеся в виде микрофильмов. Эту пленку Абель успел выбросить в мусорную корзину в отеле «Латам» во время его ареста, но сотрудники ФБР позже нашли ее и подвергли исследованию. Письма дочери были написаны по-английски, письма жены — по-русски.
Теплые, сердечные, интимные письма характеризовали Абеля как преданного мужа и отца. Они убеждали в душевной близости и любовном отношении жены и дочери к Рудольфу Ивановичу, атмосфере дружелюбия и преданности друг другу, царившей в их семье. Эти письма Абель хранил как самое дорогое, они помогали ему легче переносить трудности своего положения.
Публичное чтение личных писем было встречено в зале суда неодобрительно, как антигуманный акт, оскорблявший честь и достоинство человека. Но оно вместе с тем вызвало у большинства слушателей волну симпатий к советскому разведчику, подчинившему свои личные интересы делу служения Родине. Корреспондент одного журнала, освещающий этот процесс, писал: «Когда судейские работники, бубня, зачитывали письма, стальная броня самодисциплины Абеля чуть не дала трещину. Лицо покраснело, а его проницательные, глубоко посаженные глаза наполнились слезами».
Легко представить, уважаемый читатель, какую действительно душевную боль должен испытывать в этот момент наш разведчик. Помимо по-человечески понятного переживания он внутренне казнил себя еще за то, что хранил эти письма в нарушение хорошо известной ему инструкции. Но все же, как свидетельствует Донован, Абель сидел спокойно, а когда обсуждение закончилось, он передал Доновану четыре исписанных листка, озаглавленных «Заметки по делу Р. И. Абеля».
В показаниях свидетелей, знавших Абеля по США, обращает на себя внимание то, что все они характеризуют его положительно. Например, художник Сильвермен свидетельствует на суде:
«Вопрос судьи Байерса: За время вашего знакомства с обвиняемым заходили ли вы к нему по каким- либо поводам?
Ответ: Да.
Вопрос: Часто вы с ним разговаривали?
Ответ: Да.
Вопрос: Какова была репутация обвиняемого среди жителей вашего района в отношении честности и прямоты?
Ответ: Она была безупречна.
Вопрос: Не слышали ли вы когда-либо что-нибудь плохое о подсудимом?
Ответ: Нет».
После десятидневного разбирательства 24 октября 1957 года начались прения сторон. Первым в соответствии с правилами американской судебной процедуры с речью выступил защитник Донован. Он, в частности, сказал:
«Прежде всего давайте на минуту предположим, что этот человек является тем, кем его считает обвинение. Предположим, что это так. Это означает, что человек этот служил своей стране, выполняя исключительно опасную миссию. Наши вооруженные силы посылают с такими заданиями только самых смелых и самых умных людей. Каждый американец, выступавший по этому делу свидетелем, лично знавший его в то время, когда этот человек жил в нашей стране, хотя такого свидетеля и вызывали в других целях, способствовал выяснению характера обвиняемого. Вы слышали, как эти люди один за другим давали здесь показания. (Положительно характеризующие Абеля. — Авт.)
Вчера днем вам были прочитаны письма от семьи этого человека. Вы можете оценить эти письма… безусловно, они рисуют образ прекрасного мужа и любящего отца. Короче говоря, это прекрасный образец семьянина, такого семьянина, какие есть у нас в Соединенных Штатах Америки.
Таким образом, с одной стороны, предположив, что все это истина, вы имеете перед собой весьма мужественного патриота, служащего своей стране и выполняющего исключительно опасную военную миссию, который жил среди нас в эти мирные годы. С другой стороны, перед вами два человека, выступавшие… в качестве основных свидетелей обвинения.
Хэйханен по любой оценке — ренегат. Первоначально велись разговоры о том, что Хэйханен — это человек, который, я цитирую, «перешел на Запад». Может создаться впечатление, что это высокоидейный человек, который в конце концов «избрал свободу». Вы видели, что это за человек. Бездельник. Ренегат. Лжец. Вор.
…Он профессиональный обманщик, а теперь, как вам известно и как он показал, ему платит наше правительство.
…Оценивая показания этого свидетеля, постоянно задавайте себе следующий вопрос: говорит он правду или ложь, причем, быть может, настолько серьезную ложь, что она может спасти его собственную шкуру».
И далее: «Как вам известно, человека этого (Хэйханена. — Авт.) вели — я именно хочу сказать «вели» — по сотням страниц показаний его деятельности. То, что он рассказал, я полагаю, можно справедливо охарактеризовать как хорошо отрепетированную историю. В двух случаях его спросили: «Зачем вы прибыли в Америку?» Он ответил: «Я прибыл в Америку, чтобы помочь Марку в шпионской деятельности». В другом случае его спросили: «Какого рода информацию вы пытались добывать?» Его ответ, фактически совпадавший с формулировкой из сборника законов по соответствующему разделу, гласил, что это была информация, «затрагивающая национальную безопасность Соединенных Штатов Америки».
За исключением этих двух тончайших нитей, представленных самым жалким из свидетелей, который когда-либо выступал в суде, в деле нет никаких доказательств, говорящих о том, что передавалась информация, затрагивающая национальную безопасность и секреты в области атомной энергии. Таких доказательств в деле нет. Однако на основе именно этих доказательств вам предлагают послать человека, возможно, на смерть. А ведь даже собаку вы убиваете только в том случае, если известно, что она бешеная…»
Речь выступившего после Донована прокурора Томпкинса продолжалась около часа. «Он поддерживал все пункты обвинения, — пишет А. Тишков. — Очевидно, барьер, который представлял для обвинителя факт отсутствия конкретных доказательств, свидетельствующих о сборе и передаче секретных сведений, Томпкинс преодолел ссылкой на то, что «действия участников заговора не обязательно должны быть успешными» и что «мы не должны сидеть сложа руки и допускать, чтобы какое-либо лицо получало наши секреты… Мы не можем допустить того, чтобы преступление свершилось».
«Я хочу со всей силой подчеркнуть, — сказал он в заключение, — что для признания обвиняемого виновным вовсе не обязательно, чтобы преступник сумел совершить свое деяние». Повторив утверждение о праве «общества и правительства» на самозащиту, он потребовал признать Абеля виновным по всем пунктам предъявленного ему обвинения.
Судебное заседание 25 октября началось с выступления судьи Байерса перед присяжными. Он давал им свои напутствия.
В этот день Донован пометил в своем дневнике, что неумолимый и повелительный Мортимер Байерс «царил» в зале судебного заседания. «Байерс задавал тон на процессе. Все ориентировались на него, и присяжные почтительно взирали на него». После выступления Байерса присяжные удалились на совещание. Оно продолжалось три с половиной часа.
«Теперь, — пишет Донован, — все происходило с удивительной быстротой. Все делалось механически, официально и расторопно. Секретарь суда Джон Скотт встал… Он обратился к присяжным.
— По делу «Соединенные Штаты Америки против Рудольфа Абеля» признаете ли вы обвиняемого виновным или невиновным по первому пункту обвинения?
— Виновен.
Трижды секретарь обращался с вопросом к присяжным, и трижды старшина присяжных Даблин провозглашал, что Абель «виновен».
Абель сидел все время абсолютно спокойно: ни один мускул его лица не дрогнул, когда он слушал эти звучащие, как эхо: виновен, виновен…
