У Цоя тоже была проходная комната, родители, еще тетя какая-то… В общем, безумная ситуация. Так мы и болтались. В день проходили офигенное количество километров, потому что погодные условия не всегда позволяли сидеть на лавке, и маленькая, похожая на сосиску, комнатушка Майка и Натальи, где они до сих пор живут с сыном, была единственным местом, куда можно было придти и расслабиться.
От меня тогда вообще отскакивала всякая информация о питерских музыкальных кругах. Образование на эту тему включало майковскую «Сладкую N», какой-то альбом АКВАРИУМА, не застрявший ни в голове, ни в сердце, и поход на концерт в тогда уже функционирующий рок-клуб. С концерта я сбежала после героического опуса РОССИЯН про хризантему и чертополох.
Через какое-то время, опять же где-то в гостях, у Вити в руках оказалась гитара. Помню, я испугалась — мне уже приходилось выслушивать сочинения моих разнообразных знакомых. Ничего, кроме тихого ужаса, я при этом не испытывала. Но Витю, после того как он спел своих «Бездельников» и «Солнечные дни», захотелось попросить спеть еще…
Чувство, которое я испытала, услышав его впервые, скорее можно назвать изумлением, а не восторгом. Потому что…
Потому что потому.
Короче говоря, не ожидала я от девятнадцатилетнего Цоя такой прыти!
Мне стало скучно ходить на работу. Цирк стал пахнуть плесенью. Скачки по служебной лестнице вдруг показались лишенными смысла. Мне захотелось стать бездельницей.
Витя притащил аквариумский «Треугольник» и рассказал, что с помощью Боба и его друзей заканчивает записывать свой первый альбом. Это был знаменитый теперь альбом «45», в котором, кроме Вити, участвовал Рыба в качестве гитариста и многие музыканты АКВАРИУМА. Еще Рыба исполнял обязанности менеджера группы КИНО. Собственно, по тогдашнему статусу группы это ничего не означало.
Правда, именно Рыба познакомил Витю с Каспаряном, но это произошло позже, а тогда они записали первый альбом и готовились к первому концерту в рок-клубе.
Я не очень хорошо помню этот концерт. Меня удивило, что Витя совершенно не нервничал перед первым своим выходом на сцену. Только спустя некоторое время я поняла, что это не так. Просто волнение его было совершенно незаметно для посторонних.
Итак, Витя старался, Рыба очень старался, старались также помогавшие «киношникам» Дюша, Фан и БГ. На последней песне выскочил даже Майк. Но, несмотря на все старания, ничего путного не получилось. Что было — то было! Однако неприятный осадок от первой неудачи испарился довольно быстро.
В городе наступило «+ 25 — лето». Началась летняя маета. Меня опять потянуло на вступительные экзамены в «Муху», куда мне ни разу не удавалось сдать хотя бы стабильно. Я железно что-нибудь заваливала.
В то лето я уже сама не была уверена — стоит ли затевать это вновь? Но привычка оказалась сильнее, и я опять подала документы. Когда Витя об этом узнал, молчаливому его возмущению не было предела. По его мнению, было нужно, то есть просто необходимо, поехать к Черному морю и жить там в палатке. И потом, зачем поступать, если это вообще не нужно?
— Ты что, хочешь стать художницей? — спросил он так, будто я добровольно собиралась вступать в коммунистическую партию.
Я, конечно, сказала, что не хочу, — и не стала. Более того, в «Мухе» больше никогда не появлялась. Мне стало совершенно наплевать на дальнейшую мало-мальскую деятельность, и все принципы, которые казались правильными целых 23 года, улетучились как дым.
Я уже потихоньку стала помогать ему в работе и участвовать в его мытарствах. Стала что-то понимать во всей этой музыкальной кухне. Но всему этому еще только суждено было случиться, а пока мы быстренько наковыряли каких-то книжек, снесли их в «Букинист» и купили билеты на поезд.
До отъезда оставалось недели две. Рыбе удалось к тому времени «нарыть» в Москве какие-то квартирные концерты с помощью Сережи Рыженко, с которым они тогда очень дружили. О поездке мы узнали за два часа до отхода поезда. Мы заметались по квартире, собирая вещи, мой скотч-терьер Билл, обладавший сквернейшим характером, тоже ужасно занервничал и с перепугу, что его сейчас бросят навсегда, прокусил Вите руку. Пока ночью мы тряслись в жутком сидячем вагоне, рука посинела и надулась, как подушка. Несмотря на это, «квартирники» были мужественно отыграны, и мы отправились в гости к Саше Липницкому. Кстати, на одном из этих концертов Витя впервые пересекся с Густавом, однако их дружба и совместная работа началась только года через два.
Мы бодро топали в сторону Садового кольца к незнакомому и загадочному хозяину дома, о котором в питерской тусовке уже ползали самые невероятные слухи.
Липницкий тогда еще не был музыкантом группы ЗВУКИ МУ, а был этаким всеобщим меценатом, который принимал большими партиями нищих музыкантов из Питера и не только из Питера, всех кормил, поил, возил на роскошную родительскую дачу на Николиной Горе и вообще всячески ублажал. Кроме того, он был счастливым обладателем видеомагнитофона, который в те времена приравнивался к космическому кораблю.
Цой с Рыбой сыграли хозяину дома и его немногочисленным гостям, в числе которых был Артем Троицкий, коротенький концерт, а потом Липницкий засунул в магнитофон кассету с «Героями рок-н-ролла». У него было несколько музыкальных видеокассет, и мы смотрели их без остановки. Заканчивали и начинали смотреть сначала. Этот марафон продолжался двое суток, пока нас не вернули к действительности явившиеся с юга Боб с женой Людмилой — черные как негры. И тут мы вспомнили о своих билетах и помчались в Питер, откуда через неделю с двумя нашими друзьями отбыли по горячим следам Гребенщикова в Малоречку небольшой крымский поселок, где и прожили в палатке у самого моря целый месяц.
Сейчас я просто ничего не могу рассказать об этом путешествии, не нахожу слов, потому что по прошествии стольких лет выгорели в памяти яркие краски.
Но музыку той поры я буду слышать всегда. «Музыку волн, музыку ветра…»
Чудесные дни в Крыму подошли к концу. Питер встретил нас дождем. Я вернулась в свой цирк, а Цою предстояло распределение на работу, поскольку училище реставраторов, где он учился, выдало ему диплом резчика по дереву с обязательной двухгодичной отработкой по распределению.
В октябре мы с помощью Витиной мамы сняли комнату в двухкомнатной квартире на Московской площади. Это было первое наше собственное пристанище, куда мы, собрав пожитки, сбежали из
